Примечания, которые отец написал от руки чернилами, расплываются. Они как будто покрылись плесенью, но в основном читабельны. Кроме тех, что на внешних полях страниц — там-то буквы слились. Зато карта цела — что в данный момент является для нас самым важным. Остается надеяться, что утраченные фрагменты не представляли особой ценности.
Возвращаюсь к девчонкам. Выглядят они — краше в гроб кладут. Хоуп бледная от изнеможения, краска с ее щек давным-давно схлынула. Волосы Финнли всклокочены — часть непослушных прядей пытается улететь, другие свисают, словно устали бороться с ветром, — а под глазами залегли тени.
— Вам двоим лучше поспать, — говорю я, понимая, что в таком случае дежурить мне придется с Алексой.
Она до сих пор сидит у мачты. Мне хватит сил управиться с лодкой и без Алексы, но никто из нас не способен бесконечно бодрствовать и одновременно быть начеку.
Финнли бросает на Алексу пристальный взгляд. Та безучастно смотрит на край борта.
— Уверена? Я смогу продержаться еще пару часов.
— Вы же всю ночь не спали. Мы справимся. — Если Алекса и чувствует, что мы на нее таращимся, то виду не подает. — Отдай компас Алексе. Не дергайся.
Финнли вытаскивает компас из кармана:
— Ты умеешь им пользоваться, Алекса?
Та поворачивается, однако увидеть ее глаза мы все равно не можем.
— Разумеется, умею. Я ведь не идиотка. — И Алекса нетерпеливо протягивает руку, как капризный ребенок, требующий угощение.
Надо отдать должное Финнли: выражение ее лица в слова у нее не облекается. Она вжимает компас в ладонь Алексы и направляется к левому борту, где свернулась клубком Хоуп, взяв ярко-оранжевый спасательный жилет вместо подушки.
— Разбуди, если понадобимся, — говорит Финнли, закидывая руки за голову.
Через минуту они с Хоуп отключаются.
Довольно долго все спокойно. Большую часть времени мы с Алексой молчим, погрузившись каждая в свои мысли. Как бы мне хотелось, чтобы здесь, в этом вынужденном плену, со мной были те, кого я люблю, кому доверяю.
Все бы отдала — лишь бы найти путь… через океан и не только.
Спустя несколько часов Алекса вдруг придвигается ближе:
— Э-э-э… а стрелка разве должна дергаться туда-сюда?
На ладони Алексы лежит открытый компас. Стрелка безумно мечется от северо-востока к северо-западу, изредка ее заносит и к югу.
— Нет… странно как-то.
Стрелка перескакивает с запада на восток, и я невольно бросаю взгляд на мизинец Алексы. Еще вчера на нем красовались набитые фиолетовым буквы А-Л-Е-К-С-А.
Сегодня буква «С» наполовину исчезла, а последней «А» и вовсе след простыл.
Глава 7
Алекса наклоняет компас, наблюдая за стрелкой.
— И как это понимать?
У меня на языке вертится тот же вопрос. Но не про компас.
Не могу не поглядывать на ее палец — дважды, трижды убеждаюсь, что игра света тут совершенно ни при чем, однако я решаю попридержать любопытство. Сперва надо разобраться с нашим неисправным компасом. До Убежища Алекса никуда не денется, а значит, расспросить ее я успею.
— Ему что-то мешает. На тебе нет ничего магнитного?
Алекса закатывает глаза:
— Я на лодке с самого начала. Если дело во мне, то почему он раньше такое не вытворял?
Она права.
— Ладно, просто я сама ничего толком не понимаю.
Отчасти я вру. Но пока я не уверена, как адекватно сформулировать мысли.
— Может, где-то рядом какая-то геомагнитная аномалия? — добавляю я.
И под «какая-то» я имею в виду вполне конкретную.
— Хм, — отзывается Алекса, повертев компас в руках.
Отец в своих записях ни разу не упоминал его название, но на карте, изображенной от руки, остров Убежище расположен внутри огромного треугольника, чьи неравные стороны обозначены синими точками и черточками. Про странные аномалии, с которыми отец мог столкнуться, напрямую — тоже ни слова, но нечто подобное наверняка случалось — доказательства встречаются между строк.
Я бережно отделяю одну высыхающую страничку от другой, пока не нахожу ту самую, которая не давала мне покоя. Заголовок в верхнем левом углу гласит: «КАК ПРОЛОЖИТЬ КУРС БЕЗ КОМПАСА».
Уголок листа явно загибали чаще других. На полях папа нарисовал таблицу из двух колонок — с часами и пометками. Один абзац печатного текста помечен аккуратной синей звездочкой. Просмотрев его, обнаруживаю массу полезной информации.
То, что страница содержит ровно то, что нам надо, вселяет в меня уверенность и страх. Теперь мы вряд ли потеряемся в океане. Кто-то из команды отца сумел пересечь западную сторону треугольника и вернулся на берег в целости и сохранности, чтобы доставить его останки.
Останки… вот где ко мне подкрадывается страх.
Раньше я даже не задумывалась, как именно мой отец превратился в склянку с кровью и зубами, а надзиратели, вернувшие мне его в таком виде, не спешили делиться со мной известиями. Не стану говорить, что ни разу не скатывалась в клоаку скорбных мыслей… Но я всегда вытягивала себя оттуда прежде, чем утонуть.
У меня вообще-то не так много сведений, но я считаю, что отец мертв. Поверить меня заставил не пузырек с кровью — хотя от него, конечно, мороз по коже, — а кольцо. Если папа и любил что-то… кого-то больше меня, то это была именно мама. Я на тысячу процентов уверена, что отец никогда бы не расстался с обручальным кольцом — а значит, его попросту сняли с холодной, мертвой руки.
Поэтому я могу только гадать.
Может, по пути домой разразился шторм и папа упал за борт. Голодные волны поглотили его, как Кирибати, а затем спутники вытащили сетью раздутое тело.
Или он умер от голода на острове и труп решили не возвращать домой — слишком уж сложно. Да и зачем мне труп?
За подобные теории я цепляюсь в моменты, когда руководствуюсь логикой. Когда на что-то надеюсь. Но бывают и другие дни — например, когда меня притаскивали обратно в барак, схватив за плечо стальной хваткой, — тогда моя голова отключается, а в дело вступает чутье.
И в такие моменты я ныряю в странные, жестокие мысли.
Вдруг отца убило нечто неизведанное? Может, его команда в попытках покорить остров столкнулась с чем-то таинственным и он умер от страха.
А может, в его исчезновении нет ничего загадочного. Он перестал быть полезен Стае, и его мгновенно — пуф! — превратили в лужицу крови. Чему, несомненно, предшествовала мучительная боль. Волки ведь беспощадны.
Есть и другой вариант. Отец всегда с ними соглашался, но однажды сказал «нет», и его сразу застрелили, как Берча в день Зеро.
Но в конце концов я всегда прихожу к единственной несомненной истине: мой отец не лжец.
И теперь его исчезновение ничего не меняет.
Неважно, что ждет нас на острове. Если у нас будет хоть крошечный шанс обрести свободу, о чем писал мой папа, то Убежище гораздо лучше клеток и подрезанных крыльев.
Мы собираем самодельный компас из шариковых ручек и веревки, ориентируясь по солнцу, тени и стрелкам на часах Алексы. Мы частично смешиваем два разных метода, описанных в книжке, ведь выбрать определенный мы не можем — не хватает материалов.
Убедившись, что мы восстановили прежний курс, я достаю из ящика бутылку «Хейвенвотер» и питательный батончик. Стараюсь открыть его как можно тише — зато Алекса ни о чем подобном не задумывается. Шелест упаковки мешает Хоуп, спящей на другом краю лодки, но, к счастью, она переворачивается, не открывая глаз.
Мы с Алексой жадно принимаемся за еду, словно у нас в руках не батончики, а манна небесная.
Алекса смотрит вдаль. Сидит на скамейке, упираясь локтями в колени, вертит в руках «Хейвенвотер». Соленый ветер треплет черные пряди, но Алекса не обращает внимания.
Я заплетаю волосы в небрежный «рыбий хвост». Коса переливается дюжиной песочных оттенков: от яркого, выбеленного солнцем, до темного, какой остается на берегу после отлива. Перехватываю длинную косу тонкой прядью и закрепляю.
Сейчас можно спросить Алексу насчет стершихся букв. Но чем дольше мы сидим в молчании, тем сложнее мне его нарушить, особенно провокационным вопросом.
— Почему ты не побежала? — наконец переводит на меня взгляд Алекса. Глаза у нее как черный кофе или шоколад. Глубокие, но с горчинкой. — На пляже. Ты пряталась.
Ответ кажется мне очевидным. Впрочем, не я в момент нашего знакомства стояла над телом офицера. У меня-то пистолета не было.
— Ты убила офицера? — Вот и постаралась никого не провоцировать.
Надо отдать Алексе должное — на столь прямолинейный вопрос она реагирует спокойно. По сузившимся глазам ясно, что она еле сдерживается, но тем не менее.
Я сдаюсь первая:
— Пряталась потому, что хотела сперва переждать, а уже потом рвануть к лодке. Я часто сидела на том настиле и знала про мины.
— Переждать, — повторяет Алекса. Она не переспрашивает, а констатирует факт. Может, даже осуждает.
— Я… — закусываю губу, — посчитала, что лучше учиться на ошибках других.
— То есть дать им подорваться вместо тебя.
Именно это я и имею в виду, разумеется. Но в версии Алексы все звучит куда хуже. Внутри меня приходит в движение нечто темное, и мой внутренний компас окутывается облаком осьминожьих чернил. Не моя вина, что под песком прятались мины — наступи я на одну, никому это бы не помогло. А если бы я вышла из укрытия, чтобы храбро предупредить несущуюся толпу о смертельной опасности, меня бы просто растоптали или застрелили.
Но на острове погибли люди, а я — здесь, в лодке. Я жива, потому что сумела вырваться на волю, перепрыгивая через кровавые ошметки.
— Значит, мыслили мы одинаково, — говорит Алекса. — В общем и целом.
Не понимаю, к чему она клонит, что, вероятно, отражается у меня на лице. Алекса усмехается, дескать, как же она удачно пошутила, и подносит полупустую бутылку к губам. Она пьет, пьет и пьет, пока на дне не остается ни капли.
— Мы обе использовали их, чтобы избавиться от мин и не подорваться самим, — произносит Алекса. — Чтобы сбежать. Верно?