Она переворачивается и прикрывает глаза ладонью. Грудь у Алексы вся в песке.
Хоуп складывает наш запас питательных батончиков в аккуратную пирамиду около дерева, рядом с которым мы решили разбить временный лагерь — на таком расстоянии от тотема, чтобы мы его видели, но не находились совсем близко. Здесь, у самой кромки джунглей, как раз обнаружилась полянка, где нам хватает места с лихвой — если будем лежать рядышком, словно бревна. Алекса и вовсе приняла горизонтальное положение, как только мы нашли эту полянку.
— Ничего удивительного, — заявляет Финнли, хотя громче всех доказывала, что на острове нас встретят лишь оружейные дула. — Логично, что храм прячется в джунглях. Те, кто хочет найти Убежище, должны сперва потрудиться.
Она сбрасывает груду припасов в яму, которую я выкопала.
В кои-то веки я согласна с Алексой.
— Но разве те, кому нужно Убежище, не будут к этому моменту измотаны? Или даже при смерти? Заставлять изможденных людей трудиться ради возможности пожить в мире и спокойствии как-то нечестно.
— Если они действительно мечтают о свободе, то никакие трудности их не остановят.
Мы втроем дружно поворачиваемся к Хоуп. Она редко заговаривает, но всякий раз, как это происходит, мы к ней прислушиваемся. Всегда ли она была такой? Сколько в ней вытесала война — и сколько дали прекрасные гены, хорошее воспитание?
— А мне интересно, — продолжает Хоуп, — как у них обстоят дела с безопасностью. Почему берег никто не охраняет?
— Откуда ты знаешь? Может, мы просто их не видим, а они за нами давно наблюдают.
А вот Алекса сделана из другого теста.
Бросаю взгляд через плечо. Что, если она права? Да и Финнли, вероятно изначально, тоже не слишком ошибалась. Однако я вижу лишь деревья, высокие и мрачные. И жесткие, мертвые глаза тотема.
— Ну и пусть! — Финнли роется в яме с припасами. — О да! — выдыхает она, вытаскивая из груды вещей складной нож и коробок. — Без ножа нам было бы совсем худо. И… ого! Водонепроницаемые спички! Отлично.
Разбиваем лагерь — основную работу проделываем мы с Финнли. Хоуп усердно помогает, но Алекса предпочитает загорать. План таков: сначала обустроить место постоянной дислокации, потом отправиться на поиски храма. Остров огромен, а джунгли кажутся очень густыми. Где прячется храм — неизвестно. Может, на поиски уйдет целый день, а может — неделя. Или больше. Учитывая, что никакая делегация не доставит нас к пункту назначения.
Пролистываю отцовскую книжку.
— Укрытие, огонь, пища и вода. Самое главное, на чем и сосредоточимся. Как дела с «Хейвенвотером»?
Хоуп бросает взгляд на дисплей бутылки.
— Должно хватить где-то на четыре наполнения.
— Ладно. А сейчас займемся огнем, — делаю вывод я. — Ведь пищу надо как-то приготовить, а воду — вскипятить.
Финнли одобрительно кивает, что вселяет в меня оптимизм. Мир для нее делится на черное и белое, она смотрит на все сквозь призму логики и не станет слепо полагаться на удачу. Зато там, где нужно действовать последовательно, шаг за шагом, Финнли превращается в ценного помощника. Поэтому ее согласие с ходом моих мыслей весьма воодушевляет.
— Иден, соберите с Алексой длинные вытянутые листы и начинайте плести подстилки, — говорит Финнли. — Ты вчера упоминала, что работала на производстве шелка, верно?
Упоминала-то я совсем другое, но я не поправляю Финнли. Вверенные мне коконы использовали в сфере не текстиля, а продвинутых технологий. Общего у них — лишь слюна шелкопряда. Впрочем, основные принципы плетения мне знакомы. В гренарне была девчонка, которая украла кокон. Сунула в карман, пока никто, кроме меня, не смотрел. Она доставала его глубокой ночью и кропотливо сплетала тончайшую нить в мягкое, гладкое полотно. Ее поймали, когда она красила за гренарней уже ставшую размером с закладку ленту в багровый цвет. Столько грехов сразу! Больше я ее не видела. Ленту — прекрасный символ восстания, единственное, что помогало девчонке выживать, — мне приказали сжечь. Но я спрятала ее между страниц отцовской книжки.
Финнли встряхивает коробок спичек, бросает его Хоуп.
— А мы соберем веток на костер.
— И на оружие, — добавляет Хоуп. В ее устах слово кажется каким-то неправильным. — Заточим их, и будут копья. Мы сможем поймать рыбу. Или убить мелкое животное. — Она умолкает. — Или… крупное.
— Или человека, — наконец включается в разговор Алекса, приподнявшись на локте. — Чего? — пожимает она плечами. — Вдруг мы должны будем от кого-нибудь защищаться?
Ее признание — а я вот взорвала фабрику, чтобы все завертелось, — до сих пор не выходит у меня из головы. Не понимаю, должна я бояться или быть в восхищении, трепетать или быть в ужасе.
Изготовление подстилок кажется мне не таким уж неприятным занятием по сравнению с куда более сложной задачей — вытянуть из Алексы ответы.
Единственное, что заставляет Алексу покинуть облюбованное удобное местечко, — это перспектива сделать его еще удобнее. Разговор заходит о том, что мы будем вынуждены время от времени стирать одежду, включая нижнее белье, и хорошо бы сидеть на подстилках, пока вещи не высохнут.
— Ты и правда хочешь, чтобы песок был… ну… везде? — уточняет Хоуп, и ее вопроса оказывается достаточно.
— Ладно, ла-а-адно! — Алекса встает и отряхивается. — Пойдем.
Солнце нам отсюда не видно, но небо горит сотней оттенков розового и оранжевого.
— Встретимся перед наступлением темноты? — предлагаю я.
Финнли кивает, и они с Хоуп скрываются за деревьями. Тайком радуюсь, что наше с Алексой задание пока не требует углубляться в джунгли. Наверняка мы обнаружим все необходимое возле нашей поляны.
Растения с узкими, идеальными для плетения листьями покачиваются на ветру, как зеленые опахала над головами взмокших королей. Срываем как можно больше, складываем их в сверток из моей желтой кофты — вряд ли она пригодится мне в такую жару.
— Выкладывай уже, — требует Алекса, сдирая листья с ветки одним движением. — Ведешь себя странно.
Пытаюсь найти в себе прямолинейность, которую Алекса явно оттачивала всю жизнь. Проблема в том, что я понятия не имею, с какого вопроса начать.
— Расскажи, как ты все провернула, — решаюсь я.
Справляюсь с особенно густым пучком при помощи ножа и выпускаю из руки пружинистый стебель.
— Нам хватит листвы? — спрашивает Алекса.
Конечно, хватит, однако я ничего не говорю, надеясь, что мое молчание заставит ее откровенничать. Алекса обдирает с оголившейся ветки пять листков, один за другим, и бросает их в сверток. И закатывает глаза: дескать, опять ты взялась за свое.
— Как я провернула что именно? Как собрала бомбы? Или как прятала их от надзирателей?
Ее слова взметаются между нами бурной волной, которая уносит все мои возражения к океану.
— Или, — цедит Алекса сквозь зубы, — как я справилась в одиночку? Или как могу жить с руками по локоть в крови?
Ее глаза стекленеют от невыплаканных слез. Почти ощущаю укол вины, но вспоминаю, что Алекса сама решила пролить свет на свои тайны. И что проливала она не только его.
— Убери нож.
Проследив за ее взглядом, вижу, что успела сжать рукоять — да так, что костяшки пальцев побелели. А я ничего и не заметила. Вообще забыла, что держу нож.
Осторожно складываю его и прячу в карман, где ютится пузырек с останками моего отца.
— Слушай, я тебе уже объясняла, — морщится она. — Я стремилась убежать не куда-то, а просто прочь. Я не вру.
Алекса ловко расстегивает кожаный ремешок наручных часов: их циферблат всегда покоится на внутренней стороне запястья. Часы падают на песок, но она не обращает внимания и поднимает ладонь, как будто собирается мне помахать.
На бледном запястье, чуть ниже кисти, красуется татуировка: волчья морда.
Та самая.
Глава 12
— Ты одна из них?!
Выражение ее лица, на котором пляшут тени и лучики света, с порывом ветра меняется. Мгновенно настораживаюсь — теперь всякий раз, глядя на Алексу, я вижу призраки тех, кого отняла Стая.
— Прекрати пялиться на меня.
Она срывает с ближайшего растения пучок листьев.
Перевожу взгляд на океан. Все, что мне хочется сказать и спросить, сплелось в тугой ком, осевший где-то внутри.
Алекса резко сует листья в сверток из кофты — и тот падает на песок.
— Не стоило этого делать, — бормочет она и уходит к поляне, которую мы потихоньку обустраиваем.
Я не возражаю.
Наклоняюсь за рассыпавшимися листьями и замечаю блестящую на солнце застежку. Алексе нельзя беспечно разгуливать без часов. Разве она не понимает, что иначе ей придется раскрыть карты? Я могла бы ее окликнуть, но молчу. Остальные имеют право знать. Я не собираюсь им ничего говорить, облегчать Алексе задачу. Пусть все расскажет она сама, глядя им прямо в глаза. Она увидит их гнев. И боль.
Бреду к берегу, усаживаюсь на песке. Прибой щекочет пальцы ног. Благодаря Волкам — и Алексе — у меня годами не было возможности свободно расположиться у воды. С каждой набегающей волной накатывают исполненные горькой радости воспоминания. Моя крошечная семья, много лет состоявшая только из нас с отцом. Костры, которые мы жгли с Берчем под светом луны, поджаренный на огне зефир. Ракушки, морские звезды, замки из песка. Чайки, воровавшие у нас хлеб.
Мой мир, который я принимала как должное.
Порыв холодного ветра заставляет кожу покрыться мурашками. Вытряхиваю листья из любимой кофты и натягиваю ее на себя. Пока солнце еще не зашло, мне будет тепло. Надеюсь, что, когда настанет пора ложиться спать, от ветра меня защитят густые заросли вокруг поляны.
Принимаюсь за работу, сплетаю листья друг с другом. Занятие умиротворяет. Когда я заканчиваю третью подстилочку, солнце исчезает с посеревшего неба. Смеркается. Подушечки пальцев горят; куча листьев существенно уменьшилась — на четвертую подстилку их уже не хватит.
Замечаю неподалеку пару босых ног — Хоуп.
— Я присяду?