Шум погони затухает. Останавливаюсь, слушаю. Голоса делаются тише, потом неожиданно совсем умолкают. Повернули назад?
Наконец остаюсь один. Руки ноют — я и не замечал, как крепко вцепился в винтовку; легкие горят. Кругом ни звука, только стук капель. Глаза немного привыкли к темноте, и теперь я различаю грубые необлицованные стены туннеля.
Где-то там, в потемках, мои друзья, живые или мертвые. Метрах в десяти (а может, больше) над головой — руины Нью-Йорка. Но я не представляю, как туда попасть. Я заблудился.
Начинаю всхлипывать. Ребенок, плачущий в темноте. Где вы, мама с папой? Она под землей, он развеян над океаном. А Вашинг…
Мысль о брате останавливает поток слез. Что бы он сделал на моем месте? Уж точно не стал бы сидеть и хлюпать носом.
Так, я в туннеле, в обе стороны идут рельсы. На шее на резинке болтается фонарь, поспешно натягиваю его на лоб, включаю. Хоть бы не разрядился! И хоть бы конфедераты убрались подальше.
Продолжаю идти в том направлении, куда бежал, стараясь держаться середины путей, на одинаковом расстоянии от стен. Конечно, так в меня легче попасть, зато ощущение центрированности помогает немного приглушить страх.
Минут десять просто топаю вперед и пытаюсь расшифровать загадочные цифры на путевых столбах. Интересно, где все поезда? Наверное, кто-то успел их спрятать в надежде, что однажды мир опять станет нормальным.
Неужели когда-то мы жили у всех на виду, налетали друг на друга в толпе, дышали одним воздухом, полагались на чье-то мнение? Теперь это кажется чудесным до неприличия.
Черные бетонные стены неожиданно уступают место белым плиткам; потрескавшийся кафель маслянисто блестит. Впереди станция! Метнувшись к стене, я пригибаюсь и на полусогнутых медленно иду дальше; разряженная винтовка бессмысленно выставлена вперед.
Синяя мозаика сообщает, что это «Рокфеллер-центр». Значит, я сделал крюк: на юг, на запад и опять на север. Крадусь дальше по унылым путям, пока на уровне глаз не появляется край платформы.
Что это? Какое-то движение в глубине, на лестнице, ведущей на улицу. Едва заметное изменение плотности окружающего мрака — но после многочасового блуждания в темноте мои глаза чувствительны даже к такой малости.
Торопливо гашу фонарь и запрыгиваю под узкий козырек, образованный выступающим краем платформы.
Медленные шаги, раз-два, раз-два, отчетливые. Один человек. Похоже, прочесывает станцию, что-то ищет. Или кого-то. Меня не заметил.
Изо всех сил вжимаюсь в стену. Мое укрытие можно увидеть, только если свеситься с платформы.
Слышу дыхание незнакомца. Осторожно берусь за рукоятку вакидзаси и тяну меч из ножен. Раздается шорох; мне он кажется раскатом грома.
Чужое дыхание замолкает.
Секунда следует за секундой, каждая длится час. Тишина. Только грохот моего сердца — бух, бух, — да стук капель с потолка.
Он услышал — иначе почему замер? Деваться мне некуда. Только выскочу из-под козырька, сразу поймают.
Шаги раздаются снова. Близко, почти у меня над головой, потом дальше, дальше. Где, где он сейчас?.. Смотрит сюда или отвернулся?..
Медленно и бесшумно начинаю подтягиваться на платформу; меч в зубах, как в пиратском боевике. Неловко получится, если меня убьют в таком виде. Наконец растягиваюсь лицом вниз на полу станции.
Незнакомец — невысокая фигура во мраке. Худые ноги, субтильное телосложение, прямоугольный пистолетный ствол.
Если действовать быстро и тихо, получится его взять. Я задерживаю дыхание, поднимаюсь и перехватываю меч правой рукой.
Человек резко оборачивается и наставляет на меня оружие.
Девчонка, вот это да! В темноте я принял ее за солдата конфедератов, и реальность повергает меня в ступор.
Стройная блондинка, к тому же, как подсказывает мой надоедливый мозг (вечно суется куда не просят), — красавица. Большие голубые глаза, четко очерченные губы. Полные округлые груди и плоский живот под порванной облегающей футболкой. Девушка дышит часто-часто — похоже, напугана не меньше меня.
Но хватит об этом. Я пойман, в грудь мне уперлась красная лазерная точка.
— Положи меч и винтовку, — приказывает она чистым уверенным голосом.
— Но…
— Что «но»? — огрызается блондинка.
— Но тогда я буду беззащитным.
— Хорошо соображаешь, — криво улыбается она. Ее лицо кажется знакомым. — Клади на пол.
Наклоняюсь и выполняю приказ. В голове мелькает волшебная картинка: я делаю невероятно ловкое движение, вакидзаси летит к девушке и пронзает ее насквозь. М-да, помечтай.
К тому же погубить такую красавицу почему-то кажется преступлением.
Душевные терзания ставят меня в очень невыгодное положение. Девушку нужно воспринимать как угрозу, как любого другого врага, но стряхнуть наваждение не получается.
Представляю, как возмутилась бы Донна.
— Сделай два шага вперед и остановись, — приказывает блондинка.
Подчиняюсь.
Мое оружие теперь сзади, а девушка по-прежнему далеко, в добрых трех метрах. Пробую подсчитать, сколько выстрелов она успеет сделать, пока я до нее добегу. Много.
Она внимательно осматривает меня с ног до головы.
— Ну, — не выдерживаю я. — Делай, что собиралась.
— Где остальные? — спрашивает блондинка.
— Какие остальные?
— Не гони! Я знаю, с тобой было еще четверо. Две телки… — Она обрывает сама себя. — Две девушки и два парня. Еще Крот. Где они прячутся? — Она кричит в темноту за моей спиной: — Только дернетесь, я его убью!
— Мы разделились.
— Не повезло им.
— Повезло больше, чем мне, — возражаю я.
— Не-а. Наоборот. — Девушка сдувает с глаз волосы. — Ладно. Давай договариваться.
— А?
— Я спасаю твою шкуру от своих — от конфедератов. Взамен ты принимаешь меня в ваш клан.
— И что это будет за клан? — осторожно интересуюсь я.
— На Вашингтон-сквер, естественно.
— Откуда ты знаешь? — Вопрос повисает в воздухе, и я добавляю: — Не могу обещать.
— Почему? Я думала, ты у них главный.
Наконец я ее узнал. Она была с конфедератами, когда те явились к нам со свиньей. Это та самая девушка, которую Скуластый призывал рассказать, как классно живется в их вотчине.
Слева над губой у нее действительно синяк, который тогда прятался под тональным кремом.
— Ты что делаешь? — спрашивает вдруг блондинка.
— В смысле?
— Пялишься на меня? Зацениваешь?
— Нет! — возмущаюсь я.
Дурацкий вопрос в такой ситуации. К тому же заценивал я ее не только что, а чуть раньше.
— Господи, — вздыхает она. — Мальчишки…
Красная точка на мгновенье с меня спрыгивает, и я делаю рывок. Валю красотку на пол — выстрелить она не успевает, — и хватаю за руку. Отберу оружие и сбегу, попробую отыскать своих.
Она обвивает меня ногой, заезжает локтем в горло и бьет головой в нос. В глазах вспыхивает жгучая боль, в ушах раздается хруст. Но ее запястья я не выпускаю, и девица нажимает спусковой крючок на пистолете. Пули летят в темноту. Держу ее, держу крепко.
Конфедератка сильнее, чем можно было предположить, и ситуация выглядит патовой. Какое-то время мы молча боремся, слышно только наше хриплое дыхание.
Внезапно ее губы оказываются поверх моих.
Что?!
Я не сразу понимаю, кусается она или целует. Кажется, последнее.
Наши тела продолжают схватку, а губы целуются — как такое может быть?
Ее нога по-прежнему меня обвивает, но уже как-то по-другому. Руки все еще воюют, однако по мере того, как к ним поступают сигналы от других частей тела, мышцы расслабляются. Пистолет с лязгом падает на платформу, и наши пальцы сплетаются, точно борющиеся осьминоги.
Свободная рука девушки ползет вниз по моей спине, замирает на копчике. Моя — повторяет то же движение по ее спине. Мы вжимаемся друг в друга.
Помню, однажды я пожаловался Вашингу, что так и умру девственником, а он сказал — такое предсказать невозможно, все может случиться в самый неожиданный момент. Как глупо…
И вот я занимаюсь сексом с девушкой, которая едва меня не пристрелила. Да, сравнивать мне не с чем, только это потрясающе. Как пир в разгар невероятного голода, как холодная газировка посреди жаркого дня. Ее маленький живот давит на меня сверху, язык ласкает, спина изгибается дугой, ступни упираются мне в ноги.
Слабый голосок внутри спрашивает: «А как же Донна?» — и почти сразу замолкает.
Ей все равно.
Глава 28
С вами такое бывало? Годами не замечаешь у себя под носом отличного парня, а как только осеняет — ба, да я же от него без ума! — происходит перестрелка, и вас разлучают кровожадные враги.
Знакомая история?
М-да.
Проходит вечность — наверно, около часа, — и мы останавливаемся передохнуть.
Перевариваю последние события, делаю отсечение: крики, бегство и вопли — в дальний отсек. На передний план — самое важное. Джефферсон.
В голову лезут ненужные мысли и зудят, зудят. Если б вчера вечером я его разбудила и рассказала о своих чувствах, может, в момент нападения мы были бы вместе; может, в бою он держался бы ко мне ближе, и я бы его не потеряла.
Прогоняю мысли куда подальше; только это нереально. Я хочу сказать, «прогнать мысли» — просто метафора, сравнение такое. Мысли, они же не надоедливый гость, а в голове нет двери, чтобы захлопнуть у них перед носом. Мысли, они, скорей, как вода, или ветер, или запах гари: находят щелочку и просачиваются.
Джефферсон, я была права. Спасать мир — плохая затея. Теперь ты где-то в темноте, один-одинешенек.
Но я найду тебя и буду защищать.
Мы сгрудились посреди рельсов. Ходили бы по ним, как раньше, поезда, от нас бы уже мокрое место осталось. Каким-то чудом все наши уцелели и сейчас рядом со мной. Кроты же — те, кого не поймали и не убили, — растворились во мраке; так что шансы у нас… сами понимаете.
Мы тыкались то туда, то сюда — и каждый раз попадали на конфедератов. Они, похоже, перекрыли все пути и ждут нас, будто куда-то подталкивают. В окружении мы, короче.