Наконец, высказываюсь, ведь если я не ошиблась, то Финнли надо спасти.
— Вдруг она в ловушке, я имею в виду — там, в храме!
Но, честно говоря, спасение Финнли — не единственная причина, по которой я хочу проникнуть внутрь. Мне невыносимо думать о том, что мы повернем назад после всего, что с нами произошло. Когда мы настолько близко. Я должна узнать, что скрывается в стенах храма. Должна убедиться, что хоть какая-то часть записей отца — правда.
— А мне плевать на Финнли, — откликается Алекса, и Хоуп морщится. — Чего? Я ее почти не знаю, и она меня чуть ли не в вожаки записала. За что мне ее любить-то?
Вожаки — диктаторы и тираны нашего поколения. Каждый правит одним из пяти огромных — бывших пятидесяти не столь уж огромных — Соединенных Штатов. Именно вожаки подточили изнутри Пентагон, ЦРУ, Белый дом, Голливуд, «Лигу плюща» и Красный Крест. Они свергли «ИнвайроТек», где работал мой отец. И пока он, вероятно, где-то гниет, его коллега-предатель, Антон Зорнов — тот, из-за кого компанию и сумели развалить, — получил звание пятого вожака в их, скажем так, «пентумвирате».
Они живут как короли — точнее, они считают, что короли должны жить именно так. Они верят, что власть не закрепить, пока навсегда не сломишь противника. И никто не пытается уличить их в лицемерии. Переход из шавки в альфы — это как из грязи в князи, только возведенный в ранг подвигов. Волки настолько почитают своих вожаков — еще бы, ведь те свергли богачей! — что не понимают, как променяли одно на другое, такое же паршивое.
Власть для Волков имеет привкус крови, и нескольких капель им явно недостаточно.
— Почему ты боишься своих, Алекса? — Взгляд Хоуп становится жестким. — Что ты натворила?
Я совсем забыла, что Хоуп многого не знает. Что взрывы, которые заставили людей решиться на побег, устроила Алекса. Я не стала откровенничать с девчонками, чтобы не лишиться малой толики возникшего между нами доверия. Вдруг на материке кто-то сумел сложить по кусочкам картину случившегося, а здесь прячутся Волки, которые поддерживают связь со Стаей? Если так, то сразу понятно, почему Алекса не горит желанием испытывать судьбу.
Но Алекса, похоже, предпочитает рискнуть и не раскрывать свои тайны Хоуп.
— Я не боюсь, — заявляет Алекса с непроницаемым видом, и черты ее лица каменеют. — Я пойду первой, — добавляет она ледяным тоном.
Несмотря на то что в моей голове буквально заходятся воем тревожные сирены, я предлагаю зайти с какой-нибудь другой стороны — хотя бы через руины, на которые мы наткнулись вначале.
Хоуп старается не наступать на раненую ногу. Кровотечение прекратилось, ссадина превратилась в темную корочку.
— Разве им понравится, что мы вломимся через неохраняемую часть храма? — спрашивает Хоуп. — Не уверена, что мы делаем правильно, ребята.
Но в итоге именно так мы и поступаем.
Каждый следующий шаг мы проверяем листьями — взмахиваем ими перед собой, проверяя, не разрежет ли нас пополам. Пару минут мы продвигаемся — причем идем в гору, — но, к счастью, без приключений. Никто не получает ран, листья остаются целы: нам не встречается даже ядовитый мох.
— Когда вернемся на берег — весь день просплю! — стонет Алекса.
— И я, — произносит Хоуп. — Буду спать целую вечность.
В кои-то веки мы полностью понимаем друг друга. От долгой ходьбы и веревочных мостиков у меня ноют мышцы. Денек на залитом солнцем песке под шум волн кажется мне лучшим лекарством. Может, нам стоило принять Убежище на пляже за свое собственное — и дело с концом.
Когда достигаем цели, меня охватывает гордость:
— Кажется, дальше есть проход!
Отсюда видно, что груда камней, лежащих на земле, раньше была стеной. Мы находимся посреди внутреннего дворика. Он, в принципе, неплохо сохранился, однако у дальнего угла зияет вертикальное отверстие. Осторожно приближаемся.
В дыру можно пролезть — и попасть внутрь храма.
— Ладно, вперед, — говорю я.
Надеюсь, нас не поджидают ни лазеры, ни иные меры безопасности. Мы движемся с опаской, предусмотрительно прислушиваемся — нет ли рядом людей, и какая теперь разница, с оружием или без пушек?.. Но в храме царит тишина, нарушаемая лишь шорохом наших шагов.
Большую часть пути мы проделываем в темноте — свет изредка слабо проникает сквозь трещины в стенах. Наконец коридор выводит нас в помещение вроде ротонды. Окна, вырезанные в потолке, пропускают лучи солнца всякий раз, как ветер шевелит густую листву над ними. Здесь прохладно, но стоит затхлый запах, отдающий гнильцой. Не хочу даже знать, что скрывается в тенях. Ох, если б только сюда задувал ветерок…
— Ребята!
Голос Хоуп заставляет меня насторожиться — таким тоном говорят те, кто первым замечает, как трещина в толще снега начинает превращаться в лавину. Словно, если говорить достаточно спокойно, можно спасти город у подножия горы от неминуемой гибели. Хоуп повернулась лицом к стене — неподвижная, напряженная. Скудное освещение не позволяет мне разглядеть, что она обнаружила.
— Тени, — произносит она сдержанным тоном. — Они как живые.
Сперва я различаю звук: стремительно ринувшиеся вперед тысячи крошечных ножек, клацанье раковин. Поток жуков напоминает целый водопад — темная целеустремленная масса, что окутала все выступы, уже заполняет пол. Из трещин появляются все новые жуки, их крупные тельца протискиваются в самые узкие щели.
Пол словно покрыт черным, поблескивающим ковром. Стоит пошевелиться, как под ногами раздается хруст.
— Пора выбираться.
Попытка следовать примеру Хоуп проваливается: фраза выходит резкой, внезапной, бесповоротной — как мои пятки, давящие головы жуков.
— Они на мне! — взвизгивает Хоуп. Она трясет головой, и несколько насекомых со стуком падают вниз, но их место сразу занимают другие. — Они хотят меня съесть!
В голове только одна мысль: жуки ведь не едят людей. Я изучила отцовскую книгу от корки до корки — и не раз, — но похожих жуков в разделе опасных насекомых не обнаружила.
Они копошатся, не обращая внимания на лодыжки Алексы, проползают мимо моих. И карабкаются на правую ногу Хоуп, причем замирают, не доходя до колена.
Ровно у полоски подсохшей крови.
Хоуп стряхивает их, стирает с кожи свежую алую струйку, пачкая ладонь. Жуки рьяно устремляются вверх.
Вдруг осознаю: они питаются кровью.
И еще кое-что. Выглядят они вполне откормленными.
Глава 25
— Забирайся мне на спину! — командую я. — Им будет сложнее тебя достать.
Худенькая Хоуп оказывается тяжелой. То, что она похожа на одуванчик — тронь, и разлетится пушистой дымкой, — еще не означает, что ее кости и плоть не имеют веса.
Но жуки смекнули, что мы решили их перехитрить. Теперь они карабкаются на меня, и каждый крошечный шажок впивается в кожу будто игла.
— Алекса… — Еле дышу от попыток их спихнуть, раздавить, не потерять равновесие. — Достань у меня из кармана последние два лоскута. Одним вытри кровь с голени Хоуп, а другим обвяжи рану, чтобы они не добрались!
Стряхнуть, раздавить, стряхнуть, раздавить, раздавить!
— Брось тот, что в крови, в сторону… может, он их отвлечет хоть ненадолго.
Алекса послушно швыряет комок ткани прочь. Мой план срабатывает — на несколько драгоценных секунд.
— Бежим! — восклицаю я, спотыкаясь об орду ринувшихся в противоположную сторону жуков.
Некоторые из них — те, что поумнее, — продолжают штурмовать мои ноги, но я снова сбрасываю их на пол. Мы с Алексой бросаемся обратно в мрачный извилистый коридор и удираем во всю прыть. Стараюсь не думать о темноте, о преследующем нас перестуке крохотных лапок и о том, что нечто более опасное — или даже смертельное — может нас поджидать, не издавая ни звука.
Насколько невероятно далек оказался храм от моих чаяний и надежд!
Заставляю себя сосредоточиться на других, приятных, мыслях. Охваченный паникой разум вдруг выдает мне воспоминание о том, как моя мама пахла кондиционером для белья с ароматом весеннего дождя. Представляю, как она встретит меня у границы тьмы, готовая запихнуть мою мокрую от пота одежду в стиральную машину. За прозрачной дверцей забурлят пузырьки пены, а я буду сидеть и наблюдать, как делала в четырехлетнем или пятилетнем возрасте. Представляю, как приму душ и закутаюсь в чистое пушистое полотенце. Как засну на мягких простынях и проснусь утром, встречая новый солнечный день, и как меня ждут тосты с маслом и «Доброе утро, Иден!».
Но на выходе из коридора буду вынуждена спуститься с облаков на землю. Часть моих фантазий как не была реальностью, так никогда ею не станет.
Когда я приближаюсь к внутреннему двору, Хоуп спрыгивает на землю, несмотря на стаю жуков-преследователей. Повязка на ее ноге вполне справляется с задачей — да, они чуют кровь и ползут за нами, но не могут определить источник запаха. Взбираемся на гору камней — без былой осторожности, зато с жуками начинают твориться странности.
Насекомые карабкаются друг на дружку и снова падают. Они утопают в черной массе собратьев, но не могут проникнуть за пределы полуразрушенной стены храма. Может, их удерживает невидимый барьер?
Ни один не прорывается наружу.
Упираюсь ладонями в колени, пытаясь отдышаться. Опасность, неудача, разочарование — то, что случилось, не опишет и тысяча иных слов.
Хоуп разглядывает усеянную мелкими красными точками ногу. Они красуются на коже и у меня — везде, где пробегали жучиные лапки.
— Это тоже был «классический почерк Стаи»? — выдыхает Хоуп.
Алекса собирает наши припасы, завернутые в кофту, и острые копья, которые нам пришлось оставить у подножия груды камней. Бросает пронзительный взгляд в сторону копошащихся жуков.
— Я понятия не имею, что за чертовщина здесь творится.
Глава 26
Мой первый и пока единственный пчелиный укус пришелся на мой же одиннадцатый день рождения — ровно после того, как я задула свечи. Стояло идеальнейшее — до укуса, конечно, — майское утро, причем не только из-за ясного голубого неба и домашнего шоколадного торта (папа трудился над ним до глубокой ночи), а еще из-за Берча.