Родители Эммы как раз пережили жуткий развод, благодаря которому наш класс узнал такие выражения, как «брачный контракт», «разлучник» и «пожизненное заключение». Эмму безнадежно травмировало то, что ее отец сотворил с любовником ее матери — что, собственно, и обрекло его на жизнь за решеткой и в конце концов на смерть.
Эмме даже не пришлось ничего никому рассказывать. Мы уже знали подробности — спасибо новостным сюжетам, которые появлялись по вечерам в эфире в течение месяца.
И Эмму почему-то начали избегать. Как будто грехи родителей каким-то образом передались и ей и — как инфекция — распространялись, если взглянуть ей в глаза.
Поэтому, когда Эмма в безукоризненно белом платьице, для покупки которого ее мать экономила буквально на всем, приехала в парк на мой день рождения, за столом на показавшееся вечностью мгновение повисла тишина… и в ней читалось: зря мы это затеяли. Не потому, что я не хотела видеть Эмму на празднике — отнюдь! — но я испугалась, что другие дети поведут себя с ней жестоко, как в школе, где Эмма все глубже уходила в себя, прячась за прямыми каштановыми волосами.
Но с нами был Берч.
И он — в то время просто мой одноклассник, который лучше всех знал орфографию и постоянно выигрывал в пятничных соревнованиях по английскому, — широко улыбнулся.
— Иди сюда, Эм, садись! — позвал он.
Ее никто так не называл. Кроме Берча — теперь. Мальчишки его уважали, а девчонки — обожали, поэтому тотчас подвинулись, освобождая Эмме место за столом.
Пчела ужалила меня сразу после того, как я загадала себе Берча. Он вдруг стал для меня не только симпатичным, популярным мальчиком, который без запинки называл правильно все буквы в словах «флегматичность» и «ономатопоэтический». Он в одиночку остановил катастрофу с моей лучшей подругой в главной роли.
С тех пор со мной случалось немало подобного тому давнему пчелиному укусу — когда все идет не так гладко, как должно.
В общем, Эмма, девочка с лицом в форме сердечка и милейшей душой, превратилась в изгоя из-за родительского скандала. А Берч сумел исправить несправедливое отношение окружающих с помощью простецкой фразы. Да, он скорректировал ситуацию, но в тот же момент я поняла, что моя реальность изменилась, причем безвозвратно.
Вот я, к примеру, загадала Берча, получила его… и потеряла. Как наивно я полагала, что у моего желания есть приписка «навсегда».
И сейчас, после всего пережитого, мне кажется, если что-то и должно пойти так, то это история с Убежищем. Мы сбежали из лагеря, не сгинули в открытом океане, достигли острова. Мы обнаружили храм. Уже своим существованием он подтверждает многое из того, что мы надеемся отыскать.
Но, как выяснилось, нашли мы не спасительное Убежище, а нечто совершенно иное.
В этом изломанном, окутанном хаосом мире остров был нашей последней надеждой.
И куда нам теперь податься?
Глава 27
Обратный путь дается нам нелегко.
Правда, долго блуждать, как вначале, нам не придется: мы решили не продвигаться вдоль ущелья, а проложили более прямой маршрут благодаря моим картам и пометкам. Дорога, как мы прикинули, должна занять пару часов.
Но время как будто растягивается, и мы никак не можем добраться до нашей поляны.
Алекса не ошиблась: наш поход оказался провалом. Но мы, по крайней мере, обнаружили источник воды — значит, проживем еще несколько дней. Хотя зачем? Убежища не существует, вокруг — только загадки. Неужели мой отец пожертвовал жизнью ради этого?
У него, конечно, мало что осталось, зато у него была я… и он был у меня.
После Зеро я на каждом шагу видела сокрушенных потерями людей. Половину девчонок из моего барака увезли из родных мест: у большинства на их глазах убили или подвергли насилию близких. Мы осиротели, сломались, сбились с пути.
Если подумать, то мне еще повезло.
Мы с отцом были близки, сколько я себя помню. Мать я тоже любила, разумеется, но после аварии ее любовь исчезла — вместе с ней.
Так что мы с папой спасли друг друга и разделили нашу любовь пополам.
В лагере, особенно в первые дни, я считала, что не имею права на скорбь: мой отец находился в мужском бараке соседнего сектора, а девчонки-заключенные, с которыми я общалась, уже осиротели.
Мы с папой часто виделись, хотя он, как и другие мужчины за тридцать, очень много и тяжело трудился — они возводили дамбу и искусственные рифы.
Удивительно, я так хорошо знала отца, но никогда не замечала, насколько осунувшимся стало его лицо. Никогда не думала, что в его бороде появится столько седины, ведь раньше он постоянно гладко брился. А еще он был помешан на здоровом питании — все органическое, выращенное в естественных условиях, бла-бла-бла, — поэтому видеть, как он сует в рот ложку с самой обычной овсянкой, счищает плесень с кусков сыра или хлеба, тоже было как-то противоестественно.
И это было гораздо страшнее, чем потерять маму. Мне не пришлось наблюдать, как она становится другим, неузнаваемым человеком. И насколько жалкое она влачит существование.
А затем отца забрала Стая для участия в проекте «Убежище». Когда его частицы вернули мне в маленьком пузырьке, меня пронзила странная мысль.
Оказывается, я принимала все как данность.
Я не могла взять в толк, почему мне удалось сохранить в своей душе столько тепла. Но, посмотрев на пузырек, я все поняла.
Несмотря на потери, несмотря на то, что нас лишили былой жизни и вынудили окунуться в страдания, мы по-прежнему оставались друг у друга.
Я даже не представляла, насколько одиноко себя почувствую, когда его не станет.
Стоит нам преодолеть половину пути, как небеса разверзаются, словно по ним кто-то врезал молотом. На остров изливаются потоки воды, прорывающиеся даже сквозь густые кроны деревьев. Песок — или земля, не знаю, что именно скрывается ковром из листвы, — превращается в скользкую грязь, в которой наши ноги с каждым шагом утопают все сильнее. Вдобавок ливень влияет на растения: тонкие узкие листья почему-то льнут к моим лодыжкам, как щупальца.
— Как ты здесь оказался? — произносит Алекса.
Мы с Хоуп оборачиваемся. Листья надежно обхватили голени Алексы, пригвоздив к месту.
— Алекса! — зову я, однако она, похоже, не слышит меня.
— А я думала, что никогда тебя не увижу, Касс, — продолжает Алекса, наклоняясь и вытягивая руки вперед.
У нее настолько искреннее и беззащитное выражение лица, что я теряюсь. Страх, который я видела ранее, тоже был неподдельным, но сейчас все иначе: глаза Алексы распахнуты и блестят, скулы утратили напряженную резкость.
Хоуп вырывается из оков листвы и, приблизившись к Алексе, замирает напротив девушки.
Ноль реакции.
Место какое-то ненормальное, — бьется в моей голове назойливая мысль. Это место… оно…
Я моргаю.
— Берч? — говорю я, прищурившись.
Вроде бы его здесь не было. Впрочем, я уже не помню, кто со мной шел, а значит, могу ошибаться. И почему я вымокла до нитки. Сейчас — идеальный солнечный денек, да и Берч совсем сухой.
— Попросил присыпать взбитые сливки корицей, как ты любишь, — добавляет он.
Кофе, который я сперва не заметила, занимает все мои мысли. Забираю у Берча горячий пластиковый стаканчик — он согревает меня до самого сердца, до тех уголков, которые долго-долго были закованы в лед. Но почему они заледенели, я не помню.
— Ты дрожишь, — шепчет Берч. — Замерзла?
Его фланелевая рубашка пропахла дымом, и у меня возникает ощущение, что рядом должен пылать костер и мы должны сидеть около него. Берч набрасывает рубашку на мои голые плечи, помогает влезть в рукава, застегивает разномастные пуговицы от первой до последней — и неотрывно смотрит мне в глаза.
Я думала, меня отогрел кофе. О нет. Кофе тут ни при чем. Стоит губам Берча коснуться моих, как я вспыхиваю. Наверное, я могла бы гореть целую вечность.
Берч отстраняется, и меня охватывает новое ощущение: поцелуй был не приветственным, а прощальным. Рядом сияющим ангелом возникает Эмма — бронзовый загар, ниспадающие волны непослушных волос. Она всегда была красивой, но не настолько. Берч берет Эмму за руку, и они оба улыбаются мне — радостно, искренне.
Их улыбки, как ножи, вырезают мое сердце из груди, и сквозь каждый порез в мою плоть врывается ледяной ветер, выталкивая тепло наружу.
Берч притягивает Эмму ближе. Я отвожу взгляд, но все равно их вижу. Отворачиваюсь, но они снова возникают передо мной. Их губы сливаются в поцелуе, и я до боли зажмуриваюсь, закрываю лицо ладонями… но не могу стереть увиденное из памяти. Щеки у меня мокрые, но я не понимаю, мои ли это слезы или просто дождь, который не должен лить в такой солнечный день.
Лодыжку почему-то царапает нож, и то, что удерживает меня на месте, сжимается все сильнее, пока давление, наконец, не исчезает и я не оказываюсь под настоящим тропическим ливнем. Нет ни Берча, ни Эммы.
— Иден, ты меня слышишь?
Опускаю голову: Хоуп срезает обвившие меня листья. Рядом стоит Алекса. Обе девчонки переступают с ноги на ногу — наверное, чтобы вновь не попасть в ловушку.
— Я… — Прокашливаюсь, чтобы заговорить громче. — Я тебя слышу.
Прежде чем я успеваю что-нибудь сообразить, Хоуп с Алексой подхватывают меня под руки — теперь я свободна.
— Что… — До сих пор не могу отдышаться. — Что это было?!
Никто не отвечает. Вероятно, ответить им нечего.
Мы опять продвигаемся вперед. Дождь стихает. Земля быстро высыхает, внизу уже не размокшая грязь, длинные листья не пытаются к нам прицепиться.
Хотя погода и улучшилась, мое настроение остается мрачным. Мой разум пытается найти объяснение случившемуся.
Берч, Эмма. Берч и Эмма. Какие сокрушительные чувства я испытала в считаные секунды: любовь, защищенность, страх, ревность!
Хуже всего то, что мне больно в реальности — словно увиденное и есть реальность. Может, ложь искусно с ней переплетается. Рассудком я понимаю, что к чему — Берч никогда бы так не поступил, и Эмма — тоже, однако кто-то будто запустил когти в мою душу, выведал мои уязвимые места и состряпал подходящую картинку, которую я буду носить в себе до конца жизни.