Я хотела бы навсегда выкинуть ее из головы. Правда, с испугом и неуверенностью такой метод не сработает. Страхи и тревоги глубоко вгрызаются в тебя и находят способы всплывать вновь и вновь, даже — а может, особенно — когда ты думаешь, что поборола их навеки.
Берч любил меня до самого последнего дня. Я это понимаю.
Остается лишь надеяться на то, что ложь рано или поздно рассеется и я обрету почву под ногами.
Глава 28
Огонь и лед: моя первая ночь в бараке стала самой холодной в моей жизни. И самой мучительной, оставшейся рубцом в памяти.
Палец горел и ныл из-за татуировки. Никогда еще так не радовалась, что в моем имени всего четыре буквы.
Трехъярусные койки, по двенадцать штук на барак, были сделаны из грубых досок, из которых торчали гвозди. Они с легкостью проткнули бы меня, перекатись я слишком далеко по своему деревянному «матрасу». Мы, честно говоря, напоминали не людей, а ненужные вещи на полках.
Девчонки — и молчаливые, и разговорчивые, и с опухшими от пролитых слез глазами, и крепкие как сталь, — все оказались вынуждены учиться жить.
Там, где раньше были наши блага, теперь гулял сквозняк. Потом его сменила жгучая ярость. Затем — оцепенение, когда с бушующими чувствами стало невозможно справляться.
Я лежала на спине и считала сучки в доске над головой, стараясь не вспоминать про свою домашнюю наволочку с потускневшими, потертыми сердечками и про нежные руки, которые ее для меня сделали. Я давила подушечкой большого пальца на блестящий, острый кончик гвоздя, пока он не прорывал кожу до крошечных бусинок крови — хотела проверить, проснусь ли от кошмара.
Но я заснула и увидела жуткие сны, где бесконечно повторялись последние два шага Берча.
Время не смягчило кошмары. Оно добавило им разнообразия.
Глава 29
Небо темнеет. О берег бьются волны. Никогда не предполагала, что почувствую такое ликование при виде нашей маленькой полянки с плетеными подстилками и серым кругом пепла от потухшего костра.
По силе ощущений это можно сравнить с брызгами прохладной воды в жаркий летний полдень: синонимом облегчения.
Едва мы выходим из джунглей, как Хоуп настороженно выпрямляется. Слежу за ее взглядом — она смотрит туда, где была лодка.
— У меня галлюцинации, — произносит Хоуп глухо, — или наша лодка превратилась… в обломки?
— Вряд ли это галлюцинации, — отзываюсь я.
Впрочем, я допускаю, что нас вполне может глючить.
Однако я вижу, что нашей прекрасной зеленой лодочки, лениво лежащей на песке, уже нет. Есть только груда хлама — обломки, которые постепенно уносит в океан.
Дыхание перехватывает, к глазам подступают слезы. Не то чтобы я постоянно думала, что у нас есть способ убраться с острова, если что-то пойдет не так, но на меня накатывает именно такое разочарование. Увы, я тоже должна признать: что-то действительно идет не так.
И наверное, было бы неплохо иметь путь к отступлению.
Оставляю тревожные мысли при себе. В конце концов, мы оказались здесь по моей вине. Да, девчонки согласились с моим планом, но лишь потому, что я всеми силами их убеждала: дескать, остров того стоит. Я убедила в этом и себя. И во что я их втянула? Мы потеряли Финнли. Нас мучил ядовитый мох, кровожадные жуки и растения-щупальца, насылающие кошмары.
Но мы будем вспоминать все, что нам довелось вынести.
Это того стоило, будем повторять мы.
Конечно, мы покроемся новыми шрамами, как на теле, так и на душе, причем куда более страшными, чем прежде. Может, мы даже погибнем раньше, чем осознаем, насколько провальной была моя затея.
Алекса пинает песок, сунув кулаки в карманы шорт. На лице буквально написано: это война.
— Я разведу костер. — Алекса разворачивается на пятках и уходит, не оборачиваясь. — Если есть желание — присоединяйтесь.
Хоуп бросается в противоположную сторону, к прибою и обломкам лодки. Забравшись по пояс в воду, она кое-как пытается сорвать с гика парус.
А я стою в оцепенении и разрываюсь, не зная, то ли спасать частички нашего прошлого, то ли сломя голову бежать к настоящему.
Я никогда не умела отпускать.
Глава 30
Когда огонь разгорается, потрескивая, а дым уплывает к звездам, мы собираемся вокруг костра, усевшись на парусе, который мы вместе с Хоуп вытащили на берег. Съедаем последних кузнечиков — Алекса обнаружила, что они зацепились лапками за нитки и остались в кармане. Кипятим воду из ручья в металлической кружке, которую притащили из лодки еще в первый день. Обувь, изорванная и перепачканная запекшейся грязью, сохнет у огня. Кожа на пальцах ног сморщилась из-за дождя. Но песок вокруг нас странным образом ни капли не намок.
Я бездумно рисую на нем линии длинной палочкой, размышляя о том, насколько лучше мы себя бы почувствовали, если бы раздобыли зефир. Притворяюсь, что мы девочки-скауты, которые устроили ночевку у берега. Наши отцы гуляют где-то неподалеку, стоит только позвонить — и за все случившееся нас наградят россыпью знаков отличия.
Сомневаюсь, что существуют знаки отличия, которые вручают за выживание в древних храмах с высокотехнологичными лазерными системами. Или вообще за выживание на подобном острове.
Я больше так не могу. Я должна хоть что-то сказать. А если меня обвинят? Ну и пусть: ничего не поделаешь, лучше уж во всем разобраться.
— Здесь творятся… — Не уверена, как продолжить, ведь то, что приходит мне на ум, звучит слишком мягко. — Странные дела. Да?
Обращаюсь к огню, представляя, что это мой единственный слушатель. Пишу на песке: И-Д-Е-Н.
— Давно у меня настолько паршивого дня не случалось. — Голос Алексы звучит непривычно тихо — в нем еще чувствуется сила, но она готова в любую секунду померкнуть, как свет звезды или уголька. — Может, даже вообще никогда.
Прикусываю язык. День выдался жуткий, но ведь не самый кошмарный, верно?
Сегодня, например, мне никто не вручал склянку с кровью отца. Не приходилось лицезреть смерть Берча.
— Что ты увидела в джунглях? — спрашивает Хоуп. — Ты твердила и твердила, что тебе жаль.
Вскидываю голову. Должно быть, эту сцену я пропустила. Где-то между приветственным-тире-прощальным поцелуем Берча и моим разбившимся сердцем.
— Зеро, — коротко произносит Алекса и сразу добавляет: — Понимаю, вы считаете, что если я из Стаи — была из Стаи, — то не имею права говорить о неприятных воспоминаниях того дня.
Она тоже обращается к костру. Наверное, считает, что признание, попав прямиком в пламя, сгорит вместе с виной.
— Но мне было тяжело. Думала, хуже не станет, но сегодня… когда пережила его снова… и увидела Касса…
Ее голос срывается, словно боль воспоминания вдруг загустела прямо в горле и не дает словам выплеснуться наружу. Мы терпеливо ждем.
— Я решила, что если получу власть, то смогу его спасти… найти нетронутый клочок мира, где мы сможем остаться вдвоем, — рассказывает Алекса огню. — Но именно поэтому я должна была накинуть ему на шею петлю, оттащить его в бараки. Он не сопротивлялся. Он мне доверял. Я обещала, что найду способ и мы вырвемся на волю. И потом, — Алекса говорит еще тише, едва шевеля губами, — взрывы и прочее… таков был наш план побега.
Хоуп каменеет, складывая все фрагменты воедино. Но вместо того, чтобы потребовать объяснения или отдельное место ночлега, спрашивает:
— Что пошло не так?
Алекса обхватывает колени руками и переводит взгляд на звезды.
— Как-то сложно с кем-то сбежать, если его без предупреждения переселяют и никто не объясняет, что случилось.
— Значит, вот что ты сегодня увидела? — уточняю я. — Своего парня? Как ты тащила на веревке?
Алекса устраивает подбородок на коленях и вздыхает:
— И да, и нет. Я увидела нашу самую первую встречу, а затем все резко изменилось, и у меня в руке возникла веревка с петлей вокруг его шеи. Не такая, как тогда… Она оказалась толще и до крови раздирала ему кожу. Он был грязный, мокрый от пота, а его глаза… Нет, это хуже всего, — Алекса качает головой. — Красные, обличающие и одновременно пустые. И он без конца повторял: «Ты обещала! Обещала! Обещала!»
Ее слезы поблескивают в свете костра.
— Я думала, что смогу спасти нас обоих. Но я не могу спасти даже себя.
— А ты из-за него сбежала? — спрашиваю я. — Из-за Касса?
Алекса кивает.
— Я только из-за него туда и влезла, но все обернулось одними мучениями. Мне захотелось удрать задолго до того, как он пропал.
— А сейчас ты сидишь с нами на поляне, — произносит Хоуп, — и мы до сих пор живы. Есть и что-то хорошее, правда?
Хорошо, что она взяла инициативу в свои руки. И дело не в том, что мне плевать или что я ничего не чувствую. Все в точности наоборот. Меня обуревает столько чувств — печаль, страх, вина, — что если я выпущу их наружу, то сломаюсь под гнетом пустоты, в которой они пребывали столь длительное время.
Поэтому я сосредотачиваюсь на конкретных вещах: на крохах информации, которые помогут нам (при условии, конечно, что мы их правильно соберем) увидеть картину целиком. Тогда мы получим ответы, которые, в свою очередь, приведут нас к свободе.
Причем не только от Стаи.
— Удивительно, — говорю я, когда девчонки замолкают, — что наши галлюцинации оказались настолько похоже… сделаны.
Рассказываю о Берче, об Эмме — скупые факты, по возможности — без эмоций. Если мне и приходится сдирать подсохшую корку с еще свежих ран, то немного, не больше, чем необходимо.
— Растения на такое не способны! Они не должны присасываться к людям и заставлять их смотреть на смесь своих лучших воспоминаний с худшими страхами, верно?
Тишина. Наверное, именно этим здешние растения и занимаются.
— А еще мох, — продолжаю я. — И жуки. Лазерная система… ливень, который не оставил тут ни лужи. И то, что случилось с нашей лодкой.
— И Финнли, — тихо произносит Хоуп.
— Да, — соглашаюсь я. — Но ее исчезновение отличается от остальных странностей, ведь нам это не причинило боли как таковой. Или нет?..