— Овен, направляемся к вам. — У него такой глубокий голос, что я всякий раз вздрагиваю от неожиданности, когда его слышу.
Мы подходим к очередной стеклянной двери, установленной в правой стене, но автоматически она не открывается, и я даже не вижу кнопочной консоли или иного способа попасть в помещение. На матовом стекле выгравирован не волк, а баран с огромными витыми рогами.
— Грей прибыл, запрашиваю вход, — произносит мужчина, вновь нажимая на наушник. Грей.
Надеюсь, я запомнила его имя.
Мы ждем. Я смотрю вперед — коридор тянется дальше, и мне непонятно, где он в принципе заканчивается. Да и вообще он может быть не единственным. Допускаю, что в логове есть огромный подземный лабиринт.
Значит, враги находились под нами. Неудивительно, что Финнли вдруг исчезла: сперва из нашего лагеря, а потом из сетки. У них повсюду имеются люки, через которые можно выбраться из логова, после чего вернуться обратно, прихватив с собой пленных.
Не знаю, где я очутилась, но понимаю, что вряд ли в ближайшем будущем смогу тайком вернуться в лабораторию. Мысленно извиняюсь перед Лонаном.
Грей делает повторный запрос. Его глубокий голос остается ровным, но в нем звучит угроза. Как будто тикает готовая рвануть бомба.
Зеленая панель и не думает двигаться с места.
— Овен, я сейчас лично снесу эту дверь. — Грей утрачивает самообладание, его тон напоминает грохот подземных толчков. — Выполняй, иначе хуже будет.
Он добавляет очередную кодовую фразу, но я разбираю лишь слово: «вожак».
К горлу подкатывает тошнота. Вожаки — это все яркие гадюки, вместе взятые. Клыки, яд и удушье. Они способны растерзать своих же, если те осмелятся выступить против них.
Палец Грея зависает около наушника, готовый устроить адское шоу.
Но зеленая дверь приходит в движение, аккуратная, идеальная.
Грей заводит меня в помещение. Он продолжает сжимать мою руку выше локтя — там, где еще жива боль от змеиных укусов. У него железная хватка, но я несу свою боль как почетную медаль, трофей с гравировкой «Я до сих пор жива».
Комната напоминает заваленное хламом жилище маньяка, страдающего от бессонницы и постоянного стресса. Экраны, клавиатуры, схемы, карты, россыпь стикеров, пробковые доски без единого клочка свободного места и белые доски, покрытые убористыми черными буквами. И…
Почерк. И…
Цветные карандаши. И…
Кофейная кружка, которую я подарила отцу на день рождения десять лет назад. Она прямо у его губ.
Глава 65
Мое первое воспоминание — не из приятных.
Двухлетние дети по своей природе обожают все яркое, блестящее, цветное.
Я стащила мамин телефон. Хотела с ним поиграть, потыкать в сияющие квадратики, движущиеся картинки. Смутно помню, как мама спросила, не видела ли я его. Вроде бы я ответила, что нет. «Надо позвонить папе, — сказала мама. — Что-то он задерживается». Я не знала, что телефон появился не просто для моего развлечения, что он нужен в экстренных случаях.
И в этих случаях он нужен не только маме.
Я решила, что вибрация — тоже часть игры, которую можно выиграть, если нажать красную сенсорную кнопку «Сбросить», которая загоралась внизу экрана. Вибрация прекращалась, после чего телефон вновь оживал, и я тыкала в красную кнопку. Много-много раз.
Я играла, пока в дверь не позвонила полиция. Мама даже оставила кухонную раковину полной мыльной воды и ножей, к которым мне строго-настрого запрещали прикасаться.
«Не заходи на кухню, Иден!» — крикнула мама.
Она думала, что я рисую восковыми мелками.
Вернувшись в сопровождении двух мужчин в форме, мама подхватила меня на руки. Помню, как уткнулась ей в шею, только бы не смотреть ей в лицо: я впервые в жизни увидела, как кто-то из моих родителей плачет — и тогда же я поняла, что они могут чего-то бояться. Телефон выпал из моих ладошек прямо в раковину, но мама меня не отругала. Не в тот день.
Тот день остался для объятий, слез, больничных приемных, крекеров в форме животных и новенького набора мелков.
«Никогда больше не обманывай меня, милая, — и мама вручила мне очередной крекер. Зебры и по сей день связаны для меня с необходимостью быть честной. — Ложь — самый худший проступок».
Мои родители были отличным примером. Они никогда не врали, даже в мелочах. Они всегда выражали мысли предельно точно.
Но…
Я два года верила, что мой отец мертв. Я была совсем одна — я в одиночку выживала во время войны! — я скорбела по людям, которых знала, по всему, что имела. Буквально молилась на папину книжку. Таскала с собой склянку с его кровью и зубами, словно они каким-то чудом могли его вернуть. Я до сих пор ношу на шее его клятву: «Пока смерть не разлучит нас».
Руководство вымокло и пожухло. Склянка разбилась. А теперь выяснилось, что не мой отец канул в небытие, а его клятвы. И сейчас он попивает кофе из кружки, которую я ему подарила в тот год, когда мы оба были честны — и задолго до того, как очутились в самом сердце штаба Стаи.
В общем, с какой стороны ни посмотри — а предательство налицо.
Глава 66
На его запястье темнеет татуировка. Волчья морда.
Не голограмма, а черные чернила, ясно подтверждающие его выбор.
Осознанный выбор.
Может, его вынудили… но что-то я не замечаю на нем цепей. Вдобавок он забрал кружку и, похоже, еще некоторое количество вещей из дома. Не очень-то похоже, что его похитили.
Значит, он продолжал разрабатывать «Атлас» для Волков. И заставлял меня думать, что он мертв.
Мы встречаемся взглядами.
— Я сохранила твою книжку. — Губы, челюсть, голос, уверенность в себе — все во мне дрожит. И уже не от страха.
— Я ее читала, — вытаскиваю из-за спины влажное руководство по выживанию. — Как Библию, каждое утро, каждый вечер и в полночь тоже… с тех пор, как ты умер.
По мне буквально идут трещины. Я раскалываюсь на мелкие куски.
Отец водружает кружку на неаккуратную стопку бумаг. На его лице нет ни следа той мягкости, которую я помню, ни капли раскаяния, которого я ожидаю.
Что случилось?!
Грей еще крепче стискивает мою руку. Как будто до этого он меня держал недостаточно крепко.
— Как здесь оказалась твоя дочь, Овен? Какую информацию ты слил?
Он выдирает у меня книжку свободной рукой. С открытых страниц стекают капли воды.
Мой отец не Овен. Он — Уильям.
Уильям носит очки. Овен — нет.
Уильям молодой и счастливый. Овен — нет.
У Уильяма есть дочь. У Овена — подземное логово.
— Пролистай. — Что ж, хотя бы его голос не изменился, он одновременно и властный, и мягкий. — Там нет никакой конкретной информации, планы в безопасности, код записан в крови. А если сомневаешься, проверь записи. Я хотел ее оставить, но Зорнов приказал отправить ее дочери, как доказательство моей смерти.
Зорнов. Разумеется. Он знал отца еще по «ИнвайроТек» и прекрасно понимал, кто именно сможет воскресить проект «Атлас». Неудивительно, что его сделали пятым вожаком: он провернул величайшее ограбление в истории с уникальнейшим уловом.
Тихо заворчав, Грей переворачивает очередную страницу — она, будучи по-прежнему мокрой, рвется. И я, исполненная любви к руководству — и к моему отцу, несмотря на все, что я увидела и чего не могу понять, — разрываюсь вместе с ней.
Неважно, что пытается обнаружить Грей. Синие чернила потекли, их невозможно разобрать. Печатный шрифт и карандашные пометки уцелели, но чем больше рядом было чернил, тем меньше шанс прочитать текст. Например, вглядываться в страницу с «морзянкой» уже бесполезно — как и во многие главы. Хотя, возможно, где-то в середине книжки еще сохранились неповрежденные места…
Грею не хватает терпения их выискивать.
— Объясни мне, — низко рокочет он, — каким образом твоя дочь оказалась в компании капитана и в нашем штабе. Говори — или прощайся со своими привилегиями. — Мой отец отвечает на его свирепый взгляд выражением лица, которое я видела сотню раз: когда в разговоре чуточку перегибала палку.
— Прости, но я, пожалуй, рискну, — он не оправдывается, не защищается — вот отец, которого я помню. — Кроме того, ты не можешь лишить меня привилегий. Это не в твоей власти. А контракт не обязывает меня перед тобой отчитываться.
— Она — перед тобой, Уилл! — взрывается Грей, стискивая пальцы на моей руке (я ожидала вспышки ярости, но от боли у меня в глазах все равно вспыхивают искры). — В последнее время твои действия вызывают у меня сомнения, и я абсолютно вправе требовать объяснение!
Грей тянется к наушнику.
— Подкрепление, отдел «Овен». Нужна доза из лаборатории, — произносит он и вновь обращает свой гнев на моего отца. И на мою руку, которую продолжает сжимать. — Пелл придет с минуты на минуту, и когда он явится, ты докажешь свою верность программе, которую помог нам реализовать. Волки — превыше крови! Ты помнишь присягу?
Отец на долю секунды вглядывается мне в глаза, но сразу отводит взгляд. И мне становится ясно: он — прежний. Его доброта, тепло и сострадание никуда не делись. Однако он почему-то их скрывает.
Он меня защитит. Он отвечает уклончиво, наверное, он уже что-то задумал — он ведь ради семьи готов на что угодно. Я постоянно читала об этом на страничке с физиологией дыхания — те его слова, адресованные маме: «Я сделаю для тебя что угодно».
Грей утаскивает меня к дальней стене, где на двадцати-тридцати экранах транслируются изображения с камер видеонаблюдения, и нажимает ничем не примечательную кнопку на пульте управления. Зеленая стеклянная дверь отъезжает в сторону.
В комнату входит невысокий и тощий чернокожий мужчина в облегающих белых штанах и белой футболке — излюбленный наряд Лонана, только другого цвета. В руке у него полный шприц — пугающе знакомый, но жидкость не янтарная, а ярко-фиолетовая. Раскрыв вторую ладонь, мужчина опускает на стол крошечный серебристый контейнер, похожий на тот, в котором Эмма хранила контактные линзы.
— Итак, Овен, — произносит мужчина (Пелл… это сокращение от Пеллегрин?). — Сам хочешь или мне сделать?