— Что значит «заключил сделку»?! Какую?!
Отец ошеломлен моей внезапной вспышкой. Я уверена, что он должен был ее ожидать… ведь он заставил меня поверить в свою смерть! Раньше мы всегда были близки. А сейчас оба мучаемся саднящей, кровоточащей новой любовью.
— Я тщательно поработал над руководством, — осторожно произносит отец ровным тоном, однако его голос напряжен. Он силится разделить любовь и боль, что попросту невозможно: они превратились в ленту Мебиуса. — Рассказ о твоей матери… Ты его читала? Про кота, ампутацию? «Каберне»?
— Я уже говорила, что он мне нравится.
— Что ты имеешь в виду?
— Ничего, кроме того, что он мне нравится! Я его помню наизусть!
А больше у меня ничего не оставалось.
— Значит, ты не забыла последнюю строку. — Отец смотрит внимательно, но мягко, как раньше.
Когда сюда меня привел Грей, ему наверняка было трудно сделать свой взгляд жестким и притвориться беспощадным. Отцу это чуждо.
— Я сделаю для тебя что угодно, — цитирую я.
— Я сделаю для тебя что угодно, Иден, — повторяет он.
Удивленно моргаю. Ситуация, в которой мы оказались, заставляет взглянуть на все под более острым углом.
— Ты притворишься мертвым.
Он медленно кивает. Мы оба отводим глаза, нам еще слишком тяжело.
— Станешь работать с Волками, — продолжаю я.
— Они подключили меня к проекту исключительно из-за моей квалификации. Старый проект «ИнвайроТек», а не Убежище, о котором я тебе говорил. Они мне солгали.
Отец — бывший инженер компании «ИнвайроТек». Добросовестный, надежный, с опытом мореплавания и выживания в дикой природе, ведущий разработчик самого желанного в мире проекта. Какая ирония: чтобы устроить войну против успешных профи, им пришлось использовать именно такого профессионала.
— Я…
Оглядываю комнату — каждую букву, заметку, формулу, диаграмму, забрызганную каплями кофе клейкую бумажку. Отец способен справиться с любой задачей. Разумеется, Волки в нем нуждаются. Как и я.
— Передо мной стоял выбор, милая: или присоединиться к ним, или умереть. По-настоящему. — Он смотрит в сторону. — Но я верил в проект, и Зорнов это знал. Когда же я выяснил, что происходило на самом деле, то меня поставили перед выбором. Я мог отказаться и унести исследования с собой в могилу… или сыграть свою роль в дальнейших разработках, на деньги Волков и с их же благословения, и параллельно рыть носом землю в поисках способа перехитрить Стаю.
Я продолжаю слушать, затаив дыхание.
— Со мной случилось примерно то же самое, — произносит Пеллегрин.
А я и забыла, что мы не одни — настолько сосредоточилась на отце.
— Нас с Пеллом привлекли вместе, — добавляет папа. — До войны он был передовым ученым в Массачусетском технологическом институте и работал на «ИнвайроТек».
— Волки заинтересовались моей первой докторской — о психобиологических охранных системах, — тараторит Пеллегрин.
Он выглядит очень молодо. Вероятно, Пеллегрин лет на десять моложе моего отца. Подозреваю, что он был вундеркиндом.
— Я выяснил, как заставить человеческие клетки вступать в реакцию с окружающей средой, причем крайне необычными способами, и как персонализировать психологический опыт, вызванный данной реакцией. Боюсь, что мои труды успели доставить тебе немало неприятностей.
Потрясающе. Ну и наглость! А я ведь называла жуков и змей охранными системами почти в шутку. Теперь выясняется, что я не ошиблась.
— Значит, змеи… и мох…
Пеллегрин морщится:
— Верно. И мне очень жаль, что так получилось.
Вспоминаю, как была привязана к креслу.
— А пси… как вы это все называете-то вообще? Когда вы активируете людей-шпионов… — говорю я и умолкаю. — То, что вы сделали со мной… Тоже ваши разработки? — наконец, спрашиваю я.
— К сожалению, да. Когда дело всей твоей жизни посвящено тому, чтобы доказать миру, сколько научных препятствий ты сумел преодолеть, люди иногда считают своим долгом извратить твое исследование и применить его для неэтичных целей.
— И вы им позволили поступить подобным образом!
Финнли. Касс. Хоуп.
И я.
— Изначально у сенсорной модификации были другие задачи, — объясняет Пеллегрин. — Я разработал ее для «ИнвайроТек». Я хотел изучить новые возможности шелк-технологий. И татуировка, и линзы — в отличие от привычных нам технологий — не просто передают цифровую информацию. Комбинация с особой смартсывороткой дает им возможность на различных уровнях взаимодействовать с человеческим мозгом и нервной системой.
Татуировки. Линзы.
Сколько окутанных коконом насекомых я сварила в чану? Сколько раз мне приходилось себя уговаривать, что их превратят в лекарства и они спасут жизни?
Мой шелк не спас никого, кроме Волков.
Ни единого человека.
— «ИнвайроТек» создавал шпионов, да? — заставляю я себя вернуться в реальность прежде, чем меня успевает охватить истерика.
— Можно сказать и так, — отвечает Пеллегрин. — Но, насколько я знаю, до того как Волки переиначили технологию, ее намеревались применять на испытуемых, подключенных к проекту «Атлас».
Испытуемые.
— В смысле, на… крысах?
Думаю, я поспешила выдать желаемое за действительное.
Достаточно одного взгляда, чтобы понять: подопытными оказались разумные существа. И конечно, это не крысы.
Пеллегрин кивает и отводит взгляд.
— Мы должны были убедиться, что человечество сумеет выжить в созданных условиях, — тихо говорит он. — Вода непредсказуема.
— И опасна, — добавляет отец. — Нам надо было проверить содержание кислорода, проследить, чтобы ни в одном помещении не возникло утечек воды или воздуха, разобраться с генераторами, убедиться, что наша постройка выдержит мощный шторм и не будет подтоплена ни приливом, ни океаническими течениями. Есть еще сотня тысяч нюансов…
— А вы не могли отправить туда подопытных после вашей проверки?
Меня тошнит от мысли о том, как людей посылали в такие условия выживать — и неважно, модифицированных или нет. Никто из них даже не догадывался о том, что чернила на бумаге — чернила! — могут представлять чудовищную угрозу.
— Кто-то должен был завершить работу над «Атласом», — отвечает папа. — А сенсорная модификация позволяет нашей бригаде оперативно работать, не опасаясь за собственные жизни.
— А в случае сбоя они могли уйти мирно, без страданий, — произносит Пеллегрин. — Это делалось ради общего блага.
Он говорит прямо как Лонан. Меня охватывает ярость. Голова горит.
— Неужели? И ваши «подопытные» рискуют жизнью… ради вот этого? Серьезно?! — Пеллегрин что-то говорит, но я перебиваю его: — И плевать, что вы придумали ваши навороченные штуки с благими намерениями!.. Сейчас от них сплошной вред! Хоуп меня чуть не утопила!
— В случае с Финнли и Хоуп у нас попросту не было выбора. Но мы пытались выкрутиться, как могли, — вмешивается папа. — Мы держали Хоуп рядом с тобой — для твоей же защиты, Иден, чтобы приглядывать за происходящим. Особенно учитывая, что ты сюда прибыла в компании Волка, причем весьма нестабильного и непредсказуемого, Иден! Но то, что произошло в воде, было чистой случайностью, Иден, поверь! Банальный недосмотр, побочный эффект…
— Вряд ли!
— Такое бывает, когда науку извращают социопаты, — встревает Пеллегрин. — Нам это так же противно, как и тебе.
— Тогда зачем вы так поступаете? — Разум подсказывает, что в действительности все гораздо сложнее, но я не могу остановиться, и слова выплескиваются из меня: — Пеллегрин наносит препарат…
— Формулу, — хором поправляют меня они.
— Препарат, формулу — неважно, — отмахиваюсь я. — Пеллегрин ее наносит, а ты, папа, активируешь? И откуда вы берете ваших несчастных «подопытных»? Тайком крадете их из концлагерей — поодиночке, чтобы надзиратели не заметили?
На лице папы отражается перемешанный с виной стыд.
— Строительная бригада в основном состоит из моей старой команды из «ИнвайроТек». Правда, мы потеряли нескольких человек. Они были отличными парнями, настоящими профессионалами. И когда мы вытащили их из лагеря для работы над проектом, каждый из них знал, во что ввязывается. Я сказал Зорнову, что согласен продолжить только на таких условиях. А когда я не занимаюсь проектом, то сижу здесь, в штабе, и работаю на команду «Овен», — отец обводит рукой экраны. — Цель «Овна» — внедрять в сектора соглядатаев, чтобы Стая пристально следила за происходящим в лагерях.
— Шпионить, — вырывается у меня.
— Шпионить, — кивает отец. — Я просматриваю полученный материал и делаю некоторые выводы, о которых и сообщаю Волкам. К примеру, предупреждаю их об опасности. Шелковые линзы, которые тебе установили, способны передавать цифровую информацию, как Пелл уже упомянул, и в видео, и в аудио. И еще — твои линзы ничего не транслируют, мы ведь тебя и не активировали.
Отец умолкает. Пелл кусает губы. Мы сидим в тишине, и я пытаюсь переварить новую информацию, разложить ее части по полочкам.
Мне делается так тяжело! С чего же мне теперь начать? Какие задать вопросы?
— Если вы собирались вырубить Грея, — продравшись, наконец, сквозь дебри своего замешательства, говорю я, — то почему заставили меня пройти через все?
Отец вздыхает:
— Ты меня знаешь, милая. Ты помнишь, кто я, верно?
Всматриваюсь в его глаза. Да, он прав. И я помню все — в этом частично и заключается моя проблема.
— Я пока не потерял себя, — говорит он. Точно. Но только мне трудно разглядеть его сквозь осколки разбитых иллюзий. — Я лучше умру, чем позволю Волкам победить в войне. — Отец бросает взгляд на Пеллегрина. — Увы, Иден, я был вынужден принести не одну жертву, чтобы продолжать свой труд и удержаться в должности, которая дает мне возможность хоть как-то повлиять на ход событий.
— Которая дает нам возможность еще как-то повлиять, — поправляет его Пеллегрин.
Я хочу узнать больше об их плане, но не могу выбросить из головы слова о жертвах. Я многое понимаю. Честно. Но кое-что ставит меня в тупик. Почему люди видят перед собой лишь абстрактное общее благо и для скорби в их сердцах не находится даже крошечного местечка?