А когда мы выбираемся наверх, то меня ждет еще больше неожиданностей.
Мы находимся не в главном здании.
Впрочем, мы и не под открытым небом. Вокруг темно — настолько, что я вижу лишь клочок утрамбованной земли возле прохода. Но я сразу узнаю запах — влажный, затхлый — и поднимаю взгляд: сквозь вырезанные в каменном куполе окна проникает слабый свет луны и звезд.
Мы в храме. Точнее, в ротонде, где Хоуп заметила жуков. Неудивительно, что это место столь тщательно охраняют — под ним расположен отдел «Овен».
— Сюда, — указывает Пеллегрин.
Я иду за ним — во-первых, из-за темноты, во-вторых, потому что я ему достаточно доверяю. Мне хочется спросить: «А вы и вправду убьете Алексу?» И еще: «А Лонан и остальные сядут на яхту по приказу Зорнова?» И еще: «А Финнли и Хоуп… они будут в порядке?»
Но затем спохватываюсь и вспоминаю, что теперь дежурит Ава. Может, она уставилась в камеры видеонаблюдения. Пусть меня не активировали и Волки не имеют надо мной власти, я должна притворяться, что все иначе. Надо играть, продолжать играть свою роль.
Думаю, что следят и за Пеллегрином, так что он вряд ли даст мне прямой ответ, даже если захочет.
Мы пересекаем храм — однако используем не тот узкий, извилистый коридор, который мы обнаружили с девчонками, а противоположный. Мои глаза постепенно привыкают к темноте.
От жуков не слышно ни шороха.
Пеллегрин нажимает на кнопку в стене. Во мраке вспыхивает и тотчас исчезает паутина голубых лазеров. Они вновь напоминают мне про Хоуп: если их с Финнли обработали одновременно, значит, в тот день, когда мы нашли храм, она уже была под контролем Волков. В какой момент ею управляли папа или Ава? Как долго это продолжалось? Хоуп случайно наткнулась на лазеры, пролилась кровь, на ее запах ринулись жуки, и мы сбежали отсюда.
А может, ничего случайного тогда не произошло…
Только Хоуп не захотела садиться на покрытые мхом камни.
По спине расползается противный холодок. А меня даже не обработали, но я уже с избытком настрадалась: сперва из-за боли, потом из-за галлюцинаций с Берчем.
Поверить не могу, что меня уберегло лишь то, что папа отказался довести их жуткую процедуру до конца. А сейчас мой главный враг — неосторожность.
Коридор внезапно заканчивается у подножия огромного дерева. Непонятно, то ли так было задумано изначально, то ли дерево выросло позже и перекрыло путь. Так или иначе, но Волки использовали его себе во благо.
— Аккуратней на лестнице, — предупреждает Пеллегрин. — Некоторые ступеньки совсем узкие.
Перекладины врезаны прямо в ствол. Прямо как в тот, рядом с которым находилась сетка, поймавшая Финнли. Меня покидают силы уже от одной мысли, что сейчас мне придется заново тащиться по мостикам из волокон. Но, к моему облегчению, поднявшись на деревянную платформу, я их не вижу. Вместо них используется навесная переправа, способная унести человека в любом направлении.
— Страховочные ремни гораздо крепче, чем ты думаешь, — сообщает Пеллегрин.
Если он надеется так меня утешить, то у него ничего не получается. Стараюсь рассмотреть ремни. Пусть они и не потрепанные, но все равно кажутся неспособными выдержать мой вес, слишком тонкими — как портупея, которую мама носила с платьями.
Пеллегрин дает мне пощупать свои ремни: они точно такие же. Но если он считает их надежными и пользуется ими каждый день, значит, они наверняка выдержат.
Пеллегрин помогает мне их нацепить и, прикрепив карабины к тросу, кратко инструктирует о том, как правильно останавливаться. Он отправляется первым — на всякий случай, если мне вдруг понадобится помощь.
Я бросаю прощальный взгляд на храм. Скрытый среди папоротников, как и писал мой отец. Какие надежды я возлагала на него… сколько ожидала в тот день, когда мы его обнаружили!
Зато теперь я знаю, что он обитаем.
Скрытые среди папоротников храмы, выстроенные из камней и тайн. Монахи, которые даруют беженцам защиту от обеих сторон военного конфликта, принимая их в свой монастырь. Всем, кто приходит с миром, без малейшего намека на враждебность, наносят особые татуировки-голограммы».
Как хорошо, что чернила в книжке моего отца совсем размылись.
Когда я перечитывала отрывок, я видела в нем лишь обещание свободы. Я воспринимала его буквально, а не как тайное, зашифрованное послание.
Татуировки-голограммы. Приходить с миром.
Это предупреждение, призванное защитить тех, кому не посчастливится отыскать лабораторию. Предупреждение о том, что папе придется сделать, и о том, что лучше сотрудничать. Записи были картой, ведущей не только к Убежищу, но и к моему отцу. Я ожидала обрести здесь иную свободу, но думаю, мне нужна именно эта.
Мой отец жив. Жив!
И я — тоже.
Я прыгаю и лечу. Храм, папоротники, камни, тайны — все уносится прочь, оставляя лишь ветер и трепет.
Вскоре мои ноги ступают на твердую землю второго храма — логова, — скрытого среди еще большего количества папоротников, камней, тайн.
— Готова? — спрашивает Пеллегрин.
Мы стоим на крыше постройки, там, где Ава и тот мужчина — Старк — разговаривали, пока я пряталась внизу, у канала. А вот и веревочная лестница — валяется на полу, у барьера. Наверное, близко расположена и лаборатория Пелла.
— Доверься мне, ладно? — добавляет он.
Как далеко способны зайти папа и Пеллегрин, чтобы убедить Волков в своей преданности?
Надеюсь, не настолько, чтобы убить Алексу.
Ночной воздух свеж. И в то же время тяжел. Я делаю глубокий вдох и направляюсь вслед за Пеллегрином в помещение.
Глава 74
В ухе у Пеллегрина, как и у Грея, есть наушник. Пеллегрин прикасается к нему, когда мы заходим внутрь, а затем просит меня жестом немного подождать.
Вероятно, в камеру мы пока не спешим.
— У нас все чисто, — обращается он к невидимому собеседнику. — У тебя?
Лаборатория Пеллегрина совсем не похожа на место, где работает мой отец. Раньше я думала, что лаборатории должны быть белоснежными, а эта выкрашена в цвет весеннего неба и мягко освещена. Здесь располагаются три процедурных мятно-зеленых кресла и три стальных стола с одинаковыми наборами инструментов. У дальней стены тянется столешница с кучей микроскопов, пробирок, мензурок с цветными жидкостями и канцелярских принадлежностей вроде скотча и маркеров. Сама стена почти целиком скрыта за пробковой доской, к которой приколоты бесчисленные образцы папоротников, лиан и мха — и еще черт знает чего.
«Прости», — извиняется передо мной Пеллегрин одними губами.
— Как долго она в отключке?
Я начинаю прислушиваться, но продолжаю бродить по лаборатории и делать вид, что я покорный активированный экземпляр.
— Мне дать его Семьдесят Третьей?
Под «его» может подразумеваться что угодно. Как-то не хочется, чтобы Пеллегрин вкалывал мне какую-нибудь сыворотку.
Еще две стены занимают окна, выходящие на канал. Днем, наверное, открывается красивый вид. Как мило: во время операций над ничего не подозревающими невинными людьми Пеллегрин может наслаждаться тропической природой.
Пелл принимается шарить в ящике рядом с микроскопами, а я изучаю четвертую стену. На ней висят экраны — девять штук, — но с системой видеонаблюдения они, похоже, никак не связаны. На столешнице, под ними, сиротливо ютится маленькая серебристая панель управления. И в отличие от кабинета «Овна», лаборатория идеально чиста.
— Я дам ей знать, — говорит Пеллегрин и задвигает ящик до упора. — Что-нибудь еще?
Один из экранов демонстрирует трехмерную модель острова, окруженного океаном. Рядом с северо-восточным побережьем горят несколько красных точек: может, каждая обозначает человека? Здесь мы и находимся? Если да, то мы куда ближе к берегу, чем я считала.
— Барьерная проекция. — Голос Пеллегрина раздается так близко, что я чуть не выпрыгиваю из своей свежезаклейменной кожи. — Извини, не хотел напугать. — Пелл показывает на серую, окружающую почти весь остров линию. — Вот так мы и спроваживаем незваных гостей. Мы закрепили основу в восьми сотнях точек, чтобы она никуда не сдвинулась, и она проецирует свет особым образом, создавая защитный барьер. Если посмотреть на него снаружи, то увидишь безбрежный океан.
— Поразительно! — Наше плавание в лодке, когда Хоуп и Финнли внезапно заметили остров, а Алекса — нет, кажется таким далеким. — А тут что? — касаюсь пальцем нижней части экрана, где изображена синяя полоса. — Ведь острова прикреплены ко дну океана, если я не ошибаюсь?
Такое ощущение, что этот остров оторвали от земли и теперь он парит в воздухе. Если бы той ночью, когда прибыли парни, Алекса заплыла немного подальше, то она свалилась бы прямо вниз — и канула бы в неизвестность.
— Когда ты была маленькой, отец рассказывал тебе о протоклетках? — спрашивает Пеллегрин. — Об искусственных рифах, которые создали, чтобы Венеция не ушла под воду?
Киваю:
— Немного помню.
— Данный остров — один из немногих прототипов, которые мы «построили» для «ИнвайроТек», когда только начали изучать биосинтетику. Мы придумали материалы, способные самостоятельно восстанавливаться, и вырастили похожую на известняк пористую основу. Она весьма крепкая и не может разрушиться от воздействия воды. А этот слой… — Пелл проводит пальцем по экрану. — Тут мы использовали тростник, который видоизменили благодаря — представь себе! — древнему перуанскому методу. Правда, в остальном мы прибегли к современным технологиям.
Пелл перемещает палец к тонкой зеленой полоске под «днищем» острова.
— Вот кабель-трос — он удерживает нас на месте и автоматически удлиняется, чтобы остров мог подниматься вместе с уровнем моря. То есть мы, по сути, находимся на обездвиженном плоту.
Я теряю дар речи. Если мой папа гениален, то Пелл вообще невероятен.
— Простите за столько вопросов, но… что это такое? — наконец, говорю я, указывая на огромный синий треугольник. Он занимает большую часть Персидского залива и тянется до Карибского бассейна.