Или, может, это Кэт такая простая.
Я-то ладно, я — парень. Я простым родился.
Может, у нас с Кэт обычные шуры-муры.
Может, она — моя судьба.
Может, мне надо позаботиться о сохранности музея, чтобы люди помнили свои великие творения.
Может, его лучше сжечь и посмотреть, заметит ли хоть кто-нибудь.
Стоя в темной внутренней галерее, я любуюсь натюрмортом с черепом, как вдруг слышу шаги.
— Кто здесь? — кричу.
Нет ответа.
Из темноты совсем с неожиданной стороны выходит Кэт.
— Спасибо, — говорит она. — Что заступился за меня.
— На здоровье.
— Мне было одиноко. — Она смотрит в пол. — Твоим я не нравлюсь.
— Они просто… просто… не привыкли к тебе.
Вообще-то Кэт не выглядит ни одинокой, ни грустной.
— А тебе я нравлюсь? — Она подходит ближе, поправляет волосы.
— Конечно, нравишься.
— Докажи.
— Как?
Кэт смеется и бросает сумку на пол.
Стягивает через голову рубашку.
Я прикрываю рукой фонарь у себя на лбу. А то Кэт в этом ярком свете… Неловко как-то.
В голову ничего не приходит, и я брякаю:
— Кэт, мне тут надо кое-что обдумать…
— Не надо, — отвечает она и целует меня.
Льнет ко мне всем телом. Сердце взрывается.
— Спасибо, что заступился за меня, — с улыбкой шепчет Кэт.
Я роняю все из рук.
Пол, оказывается, не такой уж и твердый. Не постель, конечно, но все в мире относительно. Кэт мягкая и теплая.
— Мы будто в романе «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», — говорю я и тут же об этом жалею.
— Чего? — переспрашивает Кэт.
«Молчи», — подсказывает мозг, но я не могу.
— Про то, как одна девочка со своим младшим братом сбежала в музей «Метрополитен» и стала в нем жить.
— А.
Лежим молча, я ругаю себя за идиотизм.
— Какой у нас план, босс? — произносит Кэт, наматывая на пальчик мои волосы.
— Наш план идти на север, потом на восток, к мосту Трайборо.
— Значит, через территорию конфедератов. Выйдем в северо-восточном углу парка. Эван тебя ненавидит. Он от нас не отстанет.
— Кто такой Эван?
— Тот, кто привел экспедицию на Вашингтон-сквер, — поясняет Кэт.
— А, скуластый парень? И чего привязался?
— Он… — Она отводит глаза.
— Твой парень? — осеняет меня.
Кэт смеется. Невесело.
— Мой брат.
— Твой брат? — Ко мне наконец возвращается дар речи.
— Наверное, надо было раньше тебе сказать.
— Да, наверное.
Ну да, теперь понятно.
— Не парься, — говорит она. — Эван ищет меня не потому, что волнуется. А потому, что считает своей собственностью. Своей и своих дружков.
Кэт сжимается.
Своей и своих дружков…
— Почему ты не сбежала? — спрашиваю я и только потом понимаю: именно это она сейчас и делает. — Прости.
— Хватит извиняться. Можно подумать, тебе не все равно.
— Не все равно.
— Ты такой же, как все.
— Не такой.
— Такой! Люди — подонки.
Теперь сжимаюсь я. Неловко ерзаю, и Кэт поворачивается на бок, спиной ко мне.
— Не знаю. Может, ты и не такой, как они. Может, другой.
— Да, другой.
Никудышный.
— Возможно.
Помолчав, она вдруг добавляет:
— Эта девчонка, Донна, тебя хочет.
— Не хочет.
— Хочет-хочет, — смеется Кэт. — Изревновалась вся.
Пытаюсь оценить обоснованность этого заявления.
— Не замечал.
— Ты ж парень. Значит, бестолковый. Она мечтает от меня избавиться и хочет тебя.
— Нет. Не хочет. У нее была возможность. Донна не захотела.
— Хм, романтическая история? — Кэт садится. — Все хорошие мальчики уже заняты. М-да.
От этого «м-да», такого снисходительного, в душе вдруг что-то кольнуло. Отголосок потери там, где чувств я уже не ждал.
Кэт встает, сгребает одежду в охапку и уходит в чем мать родила.
— Ты куда?
Тишина в ответ.
Полежав в одиночестве еще немного — за это время я успел два или три раза побиться головой об пол в приступе самоуничижения, — иду к ребятам.
Не удивлюсь, если Кэт сбежала. Нет, вот она, в итальянской спальне с обалденной лепниной, сидит на розовой постели и оттирает влажными салфетками ноги.
Донна с Питером мечут на Кэт презрительные взгляды — та, видите ли, предъявила единоличные права на кровать. Я решаю вмешаться и вношу разумное предложение:
— Девочки будут спать вместе.
— Помечтай, развратник, — вскидывает на меня глаза Донна.
— Я не имел в виду ничего плохого!
— Не нужна мне кровать, — с тяжелым сердцем говорит Кэт.
— Да спи уж на перине, принцесса. — Донна укладывается на пол, головой на рюкзак, и натягивает на себя гобелен вместо одеяла.
Я тоже располагаюсь на полу, хотя от мягкого матраса не отказался бы. Только что-то подсказывает: лучше этого не делать.
Вспоминаю, как лежал рядом с Донной в отеле…
В результате с Кэт спит Умник. Заходит в комнату и запросто ложится рядом.
— Я тебе не мешаю? — ехидно интересуется она.
— Немного. Повернись, пожалуйста, ко мне спиной, — отвечает он.
Засыпаю я не скоро.
Глава 32
Мы будто в книжке «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», только убийств больше.
И ревности. Лучше б я пошла спать куда-нибудь в другое место, но в голове засела мысль: если я уйду, тогда уйдет Питер, а потом Умник — и у Джефферсона будет секс с фифой Кэт.
Хотя секс у них, наверно, уже был. Недавно Джефферсон, весь такой печальный, куда-то побрел; следом Новенькая заявила: «А схожу-ка я в уборную» — и оба долго не показывались. Потом они провернули старый трюк «возвращение в комнату в разное время», я такое тысячу раз на вечеринках видела. Парочка старается вести себя как ни в чем не бывало, но каждый невольно косит глаз на сообщника — удалось ли тому проскользнуть назад тайно, как ниндзе.
Меня жутко бесит такая скрытность Джеффа. С другой стороны, может, я просто не умею проигрывать. Я-то свой шанс проворонила. А с третьей стороны, я уверена, девица — социопатка. Или, не знаю, какая-нибудь нимфо-психопатка с синдромом беглой секс-рабыни. И я не хотела бы, чтобы Джефферсон с ней путался — даже если б у меня не было к нему чувств.
У меня чувства к Джефферсону… Звучит, будто «у меня рак».
Блииииин! Ну почему?!
Видите, это подтверждает мою теорию: сближаться с людьми вредно. Нет, с друзьями — пожалуйста. Друзья могут быть общими, не эксклюзивными. Поэтому с ними не бывает игры с нулевым исходом.
Точно не знаю, что такое «игра с нулевым исходом». Смутно помню из уроков социологии — вроде какой-то облом. Зато в мозги врезался термин «негативная мотивация»: это когда боишься что-то потерять сильнее, чем радуешься, его имея.
Но разве можно потерять то, чего у тебя никогда не было?
Похоже, да. Вот гадство!
Чего я вообще о нем переживаю? Ясно же, его тянет к сексуальной мисс Прости-Господи.
А я не очень сексуальная.
Может, надо было заняться с ним сексом.
Может, я боюсь.
Мальчикам не так страшно. Если что-то не складывается, обычно именно девочки остаются с носом. Или с ребенком.
К тому же, если со всеми подряд спит парень, он считается мачо. Если девушка, она — шлюха. Нечестно.
Странно. Я всегда чувствовала себя одновременно и сильной, и уязвимой. Например, точно знала, что имею власть над мальчиками, даже над мужчинами, причем намного меня старше — потому что у меня было то, чего они хотят. Вот она, сила. Однако уязвимая часть намного больше: если ты девушка, против тебя весь мир. Нас оценивали только по привлекательности, причем с ходу; общество вечно диктовало правила: будь сексуальней, худей быстрее, веди себя так-то, говори то-то. Короче, делай все, чтобы тебя хотело затащить в постель как можно больше народу. Такая вот экономическая модель девушки. Только чем больше постелей ты посещала, тем меньше ценилась. Полная неразбериха.
Но так, похоже, было только до Хвори. Наверное, я должна страшно радоваться апокалипсису. Во-первых, теперь нельзя иметь детей. Во-вторых, исчезли все старшие, и осуждать нас некому. А вместе с ними исчезли журналы, фильмы, реклама с горячими красотками, из-за которых чувствуешь себя ущербной.
И все-таки у нас осталось удивительно много старых привычек. Взять, к примеру, меня. Насчет Кэт. Ловлю себя на мысли: «Настоящая шлюха». Заразные в прошлом были ярлыки. Злюсь и на себя, и на свои взгляды.
Ладно, выхожу из игры. А то проблем не оберешься.
Джефферсон вообще парень необычный. В смысле, слишком правильный. Вот не был бы он мистером Супер-Понимающим-Чутким-Юношей, может, сгреб бы меня в охапку в библиотеке и поцеловал. А то устроил презентацию в «Пауэр пойнт»…
Не знаю. Я ненормальная.
Обычно я такое обсуждаю с Питером, но нам было не до того, все от разных хищников бегали.
Эти мысли бродят у меня в голове, пока я пытаюсь уснуть. Джефферсон лежит недалеко, метрах в трех, хотя с тем же успехом он мог бы быть в другой стране. Как-Там-Ее, уверена, дрыхнет без задних ног в мягкой постельке. А я? Я никак не найду себе места под древним ковром.
Достаю из сумки Пуха и крепко обнимаю.
На рассвете выбираемся из музея в парк, идем на север. После убийства белого медведя мы почувствовали себя тут главными хищниками, так что морально стало полегче. Правда, по дороге я лихорадочно вспоминаю, какие еще монстры водились в зоопарке. Пумы? Оцелоты? Обезьяны-убийцы?
Перед нами за заборчиком — огромное озеро; водохранилище, кажется. Воды мало, да и та покрыта зелеными водорослями. Надо бы наполнить флягу, бог с ней, с тиной. Но тут я замечаю несколько трупов, прибитых к берегу. Распухшие тела болтаются в воде, над ними кружат вороны, что-то поклевывают.
Изгиб пруда выводит к Пятой авеню. Решаем рискнуть: лучше уж прошагать вдоль границы Конфедерации, чем обойти водохранилище и наткнуться неизвестно на что.