— Вы все поняли? — спрашивает Шэнкс.
— Нет.
— Это просто, — говорит она. — Ваше право вернуться в Шотландию более не зависит от места вашего рождения.
Тут я сажусь. Стул крепкий и жесткий.
— А от чего оно теперь зависит? — спрашиваю я.
— Есть целый ряд необходимых условий, — объясняет имгрим Шэнкс. — Первое: место рождения родителей ваших родителей. Необходимо, чтобы все четверо были рождены на основной территории Шотландии либо на ее островных территориях.
Я не понимаю, что значит «островные территории». Но Арран — остров, и мама моего папы точно родилась на этом острове. И возможно, отец папы тоже. Но я понятия не имею, где родились родители мамы. Я вообще этого никогда не знала.
— В случае если место рождения родителей ваших родителей не может быть установлено и доказано, а мы в данный момент проводим проверку, — продолжает Шэнкс, — ваше право на проживание в нашей стране будет зависеть от вашей пригодности, которая, в свою очередь, будет зависеть от отметок на странице вашего Глобального кредита.
— Но у меня пока нет никаких отметок! — Я даже голос повышаю от возмущения. — У меня их и быть не должно. Мне четырнадцать! Я же вам говорила — я несовершеннолетняя!
— Это также сейчас проходит проверку, — говорит Шэнкс.
— Но почему? Я уехала из Шотландии, когда мне было семь лет. Вы сказали, что меня не было шесть лет, или около того. Просто посчитайте!
— Хочу предупредить: обструктивное поведение в вашем случае не поможет.
— Нет никакого моего случая. Это моя страна. Я здесь родилась.
Шэнкс постучала пальцем по моему паспорту:
— У вас глобальный паспорт. Если вы не пройдете проверку или ваш кредит будет слишком низким, вас отошлют по месту вашего последнего пребывания, а точнее…
— В Судан, — закончил за нее офицер Макнэлли.
— В Судан? — Я не верю своим ушам. — В Судане война!
— Судан, — говорит имгрим Шэнкс, — сторона, подписавшая Договор о Глобальных гражданах (Северный экватор). Соответственно, они примут вас обратно. Тем более что вы семь лет провели на территории этой страны. — Шэнкс делает паузу, чтобы отпить глоток кофе. — Если они откажутся принять вас обратно, вы официально станете лицом без гражданства. В этом случае действуют другие правила, и в данный момент мы его не разбираем. На данный момент нас беспокоит ваш Глобальный дебет. Офицер Пил, будьте добры, зачитайте обвинительное заключение.
— «Прямое нарушение закона Федеративных островов о пересечении границ и контрабанде, — зачитывает Пил. — Реп1787Ф задержана при незаконном пересечении границы Шотландии с неустановленным лицом».
Это они о мальчике. О мальчике с камешком-соской.
— Есть возражения? — спрашивает имгрим Шэнкс.
Я снова на ногах.
— Где он? Почему он ни разу не появился в столовой? Что вы с ним сделали?
— Это не должно вас беспокоить, — говорит Шэнкс.
— Он — ребенок! — ору я. — Маленький ребенок! Или вы думаете, что ему тоже пятнадцать?
— Охрану в допросную, — отрывисто командует в свой нанонет имгрим Шэнкс. — Реп1787Ф возвращается в камеру. — Потом обращается ко мне: — Но вот о чем вам стоит побеспокоиться: наказание за незаконное перемещение ребенка на территорию Шотландии — двадцать пять лет минимум. И я говорю не о тюремном сроке. Я говорю о годах жизни. Если вы будете признаны виновной, вы будете обязаны сделать инъекцию в сорок девять. Естественно, все ценные пункты, указанные на страницах вашего Глобального кредита, будут учтены как смягчающие обстоятельства.
Имгрим Шэнкс протягивает мне лист бумаги и огрызок карандаша:
— Полагаю, теперь вы всерьез задумаетесь о том, что написать на этих страницах?
Глава 37
Инъекция, по словам папы, практически самое разумное решение серьезной проблемы. Серьезная проблема заключается в том, что в нашем изрядно нагревшемся мире слишком много людей. На Юге людей убивают голод и война. А вот на прохладном Севере безопасность зависит от согласованного решения.
«Когда впервые было выдвинуто предложение о том, что жизнь каждого человека на Севере не должна превышать определенный возраст, я был твоих лет, — рассказывал папа. — Начали с восьмидесяти. Теперь этот возраст — семьдесят четыре. Было решено, что этот возраст — единственный справедливый способ затормозить сокращение ресурсов. Единственный шанс прокормить себя. Привыкнуть к этому было непросто, но на деле такой подход не очень-то отличался от того, что предприняли в Китае, когда пытались ограничить рост населения посредством политики «одна семья — один ребенок». — Папа немного помолчал и спросил: — Как думаешь, Мари, почему я так ценю каждый день этой жизни?»
Спустя десять лет после установления глобальной политики по ограничению продолжительности жизни идея о возможности передавать в дар годы собственной жизни стала реальностью. Вернее, в дар передавалась смерть. Все началось с истории любви. Кейс[23] Ады и Джона Маллинс. Ада и Джон влюбились друг в друга, когда были подростками. Они были уверены в том, что будут любить друг друга до самой смерти. Но Джон был на два года старше Ады. То есть в перспективе, когда он в свои семьдесят четыре года с достоинством пойдет на инъекцию, Ада будет обречена на целых два года жизни без любимого.
«А что, если я подарю ему один год своей жизни? — предложила Ада. — Если пообещаю, что пойду на инъекцию в семьдесят три? Тогда он доживет до семидесяти пяти и мы сможем умереть в один день».
Дело было рассмотрено в Глобальном Верховном суде Севера. Суд постановил: для нашей планеты не имеет значения — уйдут два человека в возрасте семидесяти четырех лет или один из них уйдет в семьдесят три, а второй в семьдесят пять. И все из-за той же проблемы потребления ресурсов. В результате прошение Маллинсов было удовлетворено. Ирония судьбы в том, что через неделю Джон погиб в автокатастрофе. Ему было всего шестьдесят девять, но Ада уже подписала бумаги. Она, естественно, могла прожить до семидесяти трех, но предпочла инъекцию, чтобы ее похоронили вместе с мужем. В Глобальных новостях тогда поднялась большая шумиха. Было решено, что подобный опыт полезен для планеты, и кейс Маллинсов стал отправной точкой торговли годами жизни.
Национальные правительства быстро расширили применение подобной практики, в первую очередь для заключенных в тюрьмах. Теперь люди, совершившие ненасильственные преступления, расплачивались за содеянное годами жизни. Для стран это было дешевле и в глобальном смысле более эффективно.
Таким образом, если меня признают виновной, я должна буду подписать договор, позволяющий властям сделать мне инъекцию потассия в сорок девять лет. Мне четырнадцать. Сорок девять еще не скоро. Но и не в Далеком времени.
Это значит, мама, что я стою перед выбором: либо начать работать над кредитной страницей в своем глобальном паспорте, либо искать мальчика.
И еще — оружие.
Глава 38
Сделать оружие проще простого, было бы время и желание. В распределительных центрах обычно есть и то и другое. В распределителе аэропорта Каира я видела мужчину, который смастерил арбалет.
Для этого ему понадобилось:
шесть зубных щеток;
зажигалка;
четыре корпуса авторучек;
плечики из проволоки;
половинка алюминиевых щипцов из пищеблока;
россыпь электродеталей;
пальцы от желтых резиновых перчаток;
кусок веревки;
несколько винтов.
Пули он сделал из прессованной туалетной бумаги и алюминиевой фольги. Джамиль, так звали того мужчину, говорил, что дальность его арбалета — десять метров. Но я ни разу не видела, как он стреляет, так что не знаю — правда это или нет.
В Хитроу производили оружие попроще, но зато определенно смертоносное.
Там я видела:
нож из осколка стекла с рукояткой, обмотанной обрывками простыни и тканевой клейкой лентой;
пластмассовую вилку с двумя обломанными зубцами в центре и двумя заточенными по краям. Отличное оружие для удаления глаз противника;
нож из бумаги. Мужчина, который мне его показал, сообщил, что сделал его из пятидесяти страниц библиотечного журнала «Нэшнл джиографик». Порядок изготовления следующий: страницы мочат в воде, потом прокатывают, затем придают нужную форму и натирают солью. Нож был на удивление острый.
В этом распределительном центре библиотеки нет, поэтому я вызвалась работать в кухне. Ведь оружие можно не только сделать своими руками, но и украсть. Я подумала: чтобы нарубить овощи в суп, точно нужны ножи. И ножи там есть. Маленькие, с зазубринами и лезвием, закругленным на конце. Но его всегда можно заточить.
Надо себя хорошо зарекомендовать. Я работаю много и эффективно. Без устали рублю овощи. Но еще и наблюдаю.
Папа, ты был бы доволен, если бы узнал, сколько я всего примечаю за эти дни.
Из окон кухни вид совсем не такой, как из окна в моей нише в камере. Одно здание выделяется. Это серый каменный дом с немного комичными башенками. Наверное, в Прошлом жилище директора школы. Окна сводчатые. Из-за старинных свинцовых переплетов кажется, что они зарешечены, но это не так.
— Что это за дом? — спрашиваю я. — Вон тот, с башенками?
— Администрация, — отвечает девушка, которая нарезает лук справа от меня.
Это открытие разочаровывает. Вряд ли я смогу выдумать причину для визита в администрацию.
— Нет, — говорит женщина, которая нарезает кабачки. — Там держат малышей. Так ведь? Тех, кто моложе десяти. Вот почему там нет решеток. Малыши обычно не сбегают.
А вот это — хорошая новость.
Глядя на меня, можно подумать, что я нарезаю картошку и скидываю ее в большие кастрюли, но на самом деле я смотрю в окно и корректирую план. Мальчик моложе десяти. Я пробую разглядеть, где в доме с башенками находятся общие спальни. Присматриваюсь, — может, возле окон появятся дети. Но нет, я никого не вижу. Это бес