— Глупость? — с интересом переспрашивает доктор и слегка наклоняет голову набок.
— Да.
— Почему?
— Потому что любой, кому приходилось голодать, не откажется от предложенной еды, — отвечаю я. — А вы так не думаете?
Доктор Наик делает какую-то отметку в своем нанонете. Даже две отметки, если быть точной.
— У нас есть причина полагать, что он выдвинул требование, — говорит доктор.
— И чего он требует?
— Вас.
— Меня?
— Да, вас. Насколько я понимаю, он по вас скучает.
— Он так и сказал? — осторожно подбирая слова, уточняю я.
Доктор смеется:
— Не прямо. Но он нарисовал вот это.
Доктор Наик достает из папки лист бумаги и подталкивает его ко мне. Этот простой детский рисунок совсем не похож на сложные узоры, которые мальчик рисовал на камнях. Он нарисовал мальчика и девочку. Так обычно отвечают на просьбу нарисовать свою семью.
Девочка выше мальчика. Они держатся за руки и улыбаются. Или, скорее, гримасничают. Губы у них растянуты так, что видно зубы. У обоих на верхнем зубе небольшой треугольный скол. С виду мальчик и девочка дружные, как семья, но в то же время кажется, что они могут укусить. Мне становится смешно. Однако я не смеюсь, потому что одновременно мне становится грустно. Но не из-за картинки. Потому что на ней не настоящая семья мальчика. Не та семья, о которой я раньше почти не задумывалась. Я не думала о его родителях, о братьях, если они у него были. Или о сестрах. Старших или даже младших. Та семья стерта из рисунка Настоящего времени, на ее месте новая, которая появилась в силу жизненной необходимости. И я не знаю, от чего меня вдруг переполняют эти эмоции: от того, что нарисовал мальчик, или от того, чего нет на его рисунке.
— На самом деле, — продолжает доктор Наик, — он за все время пребывания у нас ни слова не сказал. — Доктор молчит немного и добавляет: — Я рассматривал принцип избирательной немоты.
Впервые я услышала этот диагноз — избирательная немота — в Хитроу. Избирательность у меня всегда вызывала сомнения, как будто можно выбирать, что именно с тобой случится и как ты на это среагируешь.
— Мо, — говорю я.
— Простите? — не понимает Наик.
— Так его зовут — Мо.
— Мо — уменьшительное от Мохаммед? — уточняет доктор.
— Нет, просто Мо, — говорю я.
— А фамилия?
— Как у меня, Бейн. Он мой брат, — выдерживаю небольшую паузу, но доктор ждет, что я скажу дальше. — Не родной брат, естественно. Его усыновили мои родители. В Судане.
Доктор пристально смотрит на меня карими глазами.
— Никто этому не верит, — говорю я. — Так же как тут у вас не верят, что мне четырнадцать.
— Вы несовершеннолетняя?
— Да. Я прошла проверку в Хитроу, но, похоже, здесь это не считается.
Доктор пробегает длинными пальцами по клавиатуре.
— Я не могу объяснить, почему Мо не разговаривает. Дома он болтал без умолку.
— Вот, — говорит доктор, — нашел ваши данные. Но о вашем брате — ничего.
— Его документы украли.
— Можно об этом подробнее?
И я выдаю ему подробности. Рассказываю замечательную историю. В Прошлом была ложь и была правда. Теперь эти понятия немного размыты.
Я заканчиваю свой рассказ, и доктор говорит:
— Большое спасибо, Мари. Вы мне очень помогли. Не могли бы вы помочь мне еще в одном деле?
Я говорю, что с удовольствием.
Глава 42
Доктор Наик отводит меня в смежную комнату.
Мальчик сидит на красном детском пластмассовом стуле за красным пластмассовым столом в центре комнаты. Он обращен спиной к двери и не оборачивается, когда мы входим. Справа от него полка с игрушками: паровозик с вагончиками, взвод солдат с пластмассовыми винтовками, семейство волков со шкурой из искусственного меха. На полу — развивающий коврик с ярким принтом карты Северного полушария. Игрушки мальчик явно не трогал. И к еде на белом подносе не притрагивался. А на подносе: картошка, морковка и цыпленок. Да, цыпленок. Жареный цыпленок. С густым темным соусом. Соус уже остыл, на нем успела образоваться корочка, но я все равно чувствую мясной запах. Не думаю, что всем детям в этом отделении дают жареного цыпленка. Скорее всего, мальчика просто искушают. Но судя по тому, как он сидит, больше похоже, что он отбывает наказание. Синий пластиковый стакан полон только наполовину, значит от воды мальчик отказываться не стал.
А еще в комнате пахнет мылом. Они помыли мальчика. Дали новую одежду. Одежда зеленого цвета. Это хорошо. Зеленый — подходящий цвет для путешествия. И его заново обрили. Из-за этого трудно не обратить внимания на его уши. Они плотно прижаты к голове. И, папа, они такие красивые.
— Мо? — окликает мальчика доктор Наик.
Мальчик не реагирует. Что неудивительно, ведь это не его имя. Он просто сидит и смотрит в окно на синее небо.
— Я кое-кого к тебе привел.
Никакой реакции.
— Это я, — говорю я.
Мальчик оборачивается.
Но он не встает и не подходит ко мне. И обниматься со мной он определенно не собирается. Он не делает ничего из того, что ждет от него доктор.
Он просто смотрит на меня.
— И с чего это ты решил не есть? — спрашиваю, вернее, ору я. — Когда я тебе говорила, что без еды, на одной воде человек может прожить три недели, я не предлагала проверить это на себе. Отказываться есть, когда дают еду, глупо! — ору я.
После этого я подхожу к мальчику и отвешиваю ему оплеуху.
— Эй! Эй! — кричит доктор. — Прекратите! Так нельзя!
Мальчик молчит, вообще ни звука не издает. Он не закрывает ладонью покрасневшую от удара щеку, не трогает ухо. А уху особенно досталось. Мальчик смотрит на доктора, потом на меня, а потом спокойно отрезает кусочек от цыпленка, отправляет его в рот и очень медленно жует.
— Видите, сработало, — говорю я доктору. — Вы ведь этого хотели.
Доктор опускает голову и что-то записывает в свой нанонет. Возможно, пишет что-то вроде «насилие», «травма» или «нанесение травмы». Во всяком случае, в Хитроу доктора делали именно такие записи.
Мальчик отрезает еще один маленький кусочек цыпленка.
— Вот и хорошо, — говорю я. — Хороший мальчик.
Наверное, его мама была умной женщиной, думаю я. Возможно, она тоже учила его прежде всего думать о главном.
Мы с доктором какое-то время молча смотрим, как жует мальчик.
Потом я продолжаю, но уже более тихим голосом:
— Доктор Наик сказал мне, что ты не разговариваешь. Это тоже глупо. Особенно если вспомнить, как ты любил болтать дома. С мамой и папой.
Мальчик смотрит на меня. Я смотрю ему в глаза:
— Ты не виноват, что у тебя украли документы. Если ты поговоришь с доктором, он поможет тебе оформить новые документы. Как только они получат подтверждение, что мой папа тебя усыновил, нас сразу отпустят. И мы поедем к бабушке. На остров Арран. Хорошо?
Мальчик молчит.
— Ну хватит уже, Мо. Я же твоя сестра! — напоминаю я ему. — Со мной-то ты можешь разговаривать.
Молчание.
— Они отобрали у тебя камешек? — спрашиваю я.
Пауза.
— Отобрали?
Мальчик кивает.
— Вот как. Хорошо. — Я поворачиваюсь к доктору. — У него отобрали камешек-соску.
— Что отобрали? — переспрашивает доктор.
Я объясняю.
Доктор делает пометку в своем нанонете. На этот раз я вижу, что он написал. «Успокаивающий предмет».
Я подхожу к мальчику и сажусь перед ним на корточки, так чтобы глаза у нас были на одном уровне:
— Тебе будет проще, если мы останемся вдвоем?
Тишина, но в этот момент между нами что-то происходит.
— Для того чтобы выйти отсюда, ты должен начать говорить. С доктором Наиком. Ему надо заполнить твои анкеты. Если доктор разрешит нам немного побыть вдвоем, мы ведь сможем придумать, как это сделать? Ты ведь заговоришь, когда доктор выйдет из комнаты?
— Мо? — обращается к мальчику Наик.
Мальчик в первый раз смотрит на доктора.
— Ты можешь просто кивнуть, — настойчиво говорю я.
Мальчик кивает.
— Но ты должен пообещать, что потом начнешь говорить и со мной, — требует доктор Наик.
— Кивни, если согласен, — быстро говорю я.
Мальчик переводит взгляд на меня и кивает во второй раз.
— Хорошо. — Доктор сверяется с записями в нанонете. — У меня через пять минут встреча. Она займет не больше часа. Вы можете воспользоваться этим временем. Но новые документы я вам не гарантирую. И мне придется запереть дверь. Я понимаю, это глупо, потому что я буду в соседней комнате, но таков порядок.
— Ничего страшного, — говорю я.
Не страшно, потому что уходить мы будем не через дверь.
Глава 43
Как только ключ поворачивается в замке, я подбегаю к окну и выглядываю наружу в надежде увидеть водосточную трубу. Лазила я всегда хорошо. Бабушка любила говорить: «Ты прямо как обезьянка». Но водосточной трубы нет, во всяком случае достаточно близко к окну. Зато есть мусорные баки. Три бака. Почти, но не прямо под окном. У одного из баков, у черного, крышка выпуклая, а у других двух — плоские, ну или чуть скошенные. Плохо то, что бак с выпуклой крышкой ближе всех к окну. На этом баке большой красный крест и предупреждающая надпись: «Осторожно! Забираться в бак и спать внутри опасно. Это может привести к болезни и смерти». Но я не собираюсь в нем спать. Я только хочу на него аккуратно и без лишнего шума приземлиться.
Окно, естественно, закрыто, правда всего лишь на щеколду. Шляпка винта отломана, но деревянная рама достаточно мягкая и немного прогнила. Думаю, мой нож легко справится с этой проблемой. Но начинаю я с того, что отрезаю от серой занавески небольшой квадратный лоскут.
— Послушай, ты должен кое-что сделать, — говорю я мальчику. Говорю тихо, но он очень внимательно меня слушает. — Сначала съешь соус с тарелки. Сколько сможешь. Как начнет тошнить, заканчивай. Потом положи всю еду в эту тряпку. Теперь она будет нашим узелком с припасами. Хорошо? — Я протягиваю мальчику отрезанный кусок занавески. — Потом завяжи его, так чтобы ничего не выпало.