И я поверю.
Поверю тому, кто это скажет.
Поверю в то, что я, в конце концов, не такая уж и плохая.
А Финола — она одна из тех, кто из-за меня пострадал. У нее есть все причины меня ненавидеть. Но то, что она тянет с выстрелом, — это самое жестокое, что она может со мной сделать.
— Прошу тебя, — умоляю я.
Я никогда никого не умоляла.
Но теперь уже горю я.
Наконец-то я горю. Только горю ради жизни. О мама! О папа! Как же прекрасен этот мир!
— Неужели не можешь просто выстрелить! — кричу я Финоле.
— Нет, — говорит она. — Не могу.
— Это же я! Реп1787, — кричу я, хотя Финола наверняка видела мои документы. — Это я забрала твой нож. В Скитби. Из-за меня тебя обыскали, раздели догола, послали в административный блок. Там ты сидела в темноте в одиночке. Тебя не кормили. Только воду давали. Ты что, не узнала меня?
— Узнала, — говорит Финола. — Конечно, я тебя узнала. Поэтому и не могу это сделать.
У нее перестают дрожать руки. И она вдруг перестает казаться такой маленькой. Она вырастает, становится больше бабушки, больше самого зала суда.
И она говорит:
— Не могу из-за этого места. Из-за того, что знаю кое-что из того, что знаешь ты. И еще, — заканчивает она и опускает пистолет, — потому что я всегда думала, что в другой жизни, если бы все было по-другому, мы с тобой могли бы стать друзьями.
Глава 108
Происходит сразу несколько событий одновременно. Они громоздятся друг на друга. Первым выступает мистер Бинни.
— Это нарушение всех правил, — говорит он Финоле. — Если вы были знакомы с обвиняемой, то должны были заявить об этом. В совете не может участвовать человек, знакомый с обвиняемым. Не заявить о таком — серьезное нарушение. Почему, по-вашему, Верховный канцлер не участвует в процессе?
Он тянется за пистолетом.
В то же самое время открывается боковая дверь, и я вижу Питера. Он уже не рыдает, он спокоен. Возможно, Питеру, настоящему Питеру, просто требовалось немного времени, чтобы снова стать собой. Я помню, как он в тот день, когда пришел промежуточный рапорт, постучал в бабушкину дверь и вошел, словно ему больше не требуется для этого чье-то разрешение. Так он поступает и сейчас. Он просто входит в боковую дверь. Как будто вдруг увидел свет, папин свет, папин мир, наш правильный мир. И он сделает его реальностью. Он напишет другое будущее. Хотя, возможно, ему надо было понять, почему в зале суда до сих пор не прозвучал выстрел.
— В любом случае, — говорит в это же время Эстер, — я считаю, что отведенное члену совета пятнадцать — двадцать четыре время истекло. Я считаю, пистолет должен перейти к члену совета пятьдесят пять — шестьдесят четыре.
Член совета пятьдесят пять — шестьдесят четыре, самый старый Черный костюм, который до сих пор не произнес ни слова, говорит:
— Дайте мне пистолет.
Судя по выражению лица Финолы, она бы с радостью избавилась от пистолета, но это не так просто сделать, когда к нему одновременно тянутся Эстер, мистер Бинни и самый старый Черный костюм.
Я не могу не думать о том, что всех этих препирательств не случилось бы, если бы на суде председательствовала моя бабушка. И в этот момент она возникает у боковой двери рядом с Питером.
А потом мне кажется, что я знаю, чем все это закончится.
Бабушка войдет в зал, возьмет пистолет и выстрелит от имени своего сообщества. Выстрелит во имя Высшего Блага. Во имя всего, что больше нас. И я не стала бы ее за это винить, ведь люди в итоге остаются теми, кто они есть на самом деле.
Но в реальности бабушка, едва ступив за порог, громко восклицает:
— Что здесь происходит!
И одной этой фразы достаточно, чтобы ситуация наконец разрешилась. И пистолет выстрелил.
Глава 109
Я не слышу выстрела. Не вижу пули. Естественно, не вижу. Пуля летит быстро. Кто ее обгонит? Разве что любовь. Поэтому я вижу мальчика.
Я вижу его в Замедленном времени.
В очень, очень замедленном.
Он срывается с места за секунду до начала борьбы на кафедре. Он принимает решение в самый разгар этой нескончаемой возни. Как будто у него не осталось сил терпеть этих взрослых. Он словно бы вдруг понимает, что это все из-за него. Он сыт по горло. Если бы он мог говорить, он бы заговорил. Он бы остановил этот бардак раз и навсегда. Но у него нет голоса, пропал после того, что они все с ним сделали. Если не они, то такие же, как они. Поэтому все, что ему остается, — это действовать. И он действует.
Он выходит вперед. На Камень.
Не знаю, как он оказался передо мной. Но его голова как раз напротив моего сердца. Там, куда нацелен пистолет. И он стоит там. Прямо напротив моего сердца. И в этот момент я понимаю, что это все не о них. Это о нас. О нем и обо мне. О том, что есть между нами. О том, что сильнее их всех.
За это он стоит передо мной.
Стоит.
Этот маленький титан.
Стоит целую тысячу лет.
Без слов признается в любви.
Я слышу свой крик:
— Нет, нет, нет!!!
Но от крика никогда не бывает толку. Какой в нем смысл, если пуля уже летит.
И попадает прямо ему в лоб.
И конечно, в ту же секунду я перемещаю его в Замершее время. Я пытаюсь остановить его падение. Так же как пыталась остановить падение папы. Падение без окончательного падения. У меня получается удержать его на секунду, но он такой маленький и так близко к земле, что в следующую секунду уже лежит у моих ног.
Дырочка у него во лбу круглая и очень аккуратная. И крови почти нет. Всего несколько красных капелек. Я вижу, как их впитывает серый известняк.
Глава 110
Я поднимаю мальчика. Беру его на руки. Я всего второй раз за все время держу его на руках. Первый раз был, когда я поймала его после прыжка из окна распределительного центра Скитби. Тогда его тело было напряжено, и он показался мне тяжелым. Сейчас он не кажется тяжелым. Он легкий, как птичка.
Его глубокие, как чаши, глаза еще открыты. Я всегда хотела узнать, что таится на дне этих бесконечно глубоких глаз. Но что бы там ни скрывалось, я никогда не узнаю, что это. Потому что этого больше нет. Исчезло. Как исчезает пламя потухшей свечи. Я закрываю глаза мальчика, как будто это подарит ему мир. Хотя я знаю, что мир его теперь не беспокоит. Мир — это то, из-за чего так любят переживать люди.
Теперь, когда я держу его так близко, я вижу небольшой ожог вокруг дырочки у него во лбу. Тонкое обугленное колечко. Я наклоняюсь и целую его. Целую его рану. Обожженная кожа немного шершавая, у крови, как всегда, привкус железа.
Я несу мальчика к выходу из зала суда, несу его во внешний мир. У меня за спиной поднимается шум. Взаимные упреки. У кого был пистолет? Кто последним держал пистолет?
Как будто это имеет значение.
Они все его убили, и никто из них не убивал. Каким еще может быть ответ?
Но зато теперь они перестали волноваться из-за меня с мальчиком. Я продолжаю идти к выходу.
Когда я подхожу к дверям, бабушка, которая не выступила в защиту мальчика, не вернула его в свой дом и в свое сердце, протягивает ко мне руку. Пытается взять меня за руку.
Но у меня заняты руки.
И Питер.
Питер говорит:
— О Мари.
Но он не пытается дотронуться до меня, не пытается прикоснуться к мальчику. Однажды, папа, я поблагодарю Питера за его понимание, за его великодушие, поблагодарю за то, что он согласился стать отцом этому мальчику. А еще я расскажу ему о том, чему этот мальчик меня научил. Дом — это никакое не место. Это — люди. Люди, которых ты любишь. Люди, которых ты отказываешься потерять.
Не останавливаясь, иду дальше.
Иду через парковку и дальше вниз к берегу. Стою под куполом неба. Стою на траве и серой гальке и смотрю через залив на Иниш-Шроин, на Холи-Айленд. Солнце уже опустилось, но еще разбрасывает золотые монеты по воде.
Наша семья — не слабаки, Мари.
И я начинаю все сначала.
Я жива, мама!
И папа.
Папа, мир…
Мир…
О папа…
РЖАВЫЕ ЦВЕТЫАнастасия Титаренко
После страшной катастрофы, разрушившей оживленный город, выжить смогли или члены мародерских банд, или ловкие и сильные одиночки. Тридцать лет продолжается война между одичавшими людьми, пока не появляется человек, способный найти путь в неприступную Башню — единственный источник благ…
Тщедушная на вид малышка, умеющая уложить в драке сильного бойца, уходить от преследования песчаных волков, неуместная радуга в сером городе, волей случая она следует через все опасности к заветной цели. Но клочки воспоминаний о ярком прошлом внезапно становятся ключом к жизни в этом забытом месте…
Глава 1
Она собирала краски.
От города остался только арматурный костяк, который глодали постоянные ливни и сильный равнинный ветер. Но тут до сих пор находился важный транзитный пункт, а значит, до сих пор жили люди. Каждый месяц к воздушному порту прибывали караваны дирижаблей Корпорации, перевозившие груз для северных колоний. Каждый месяц мертвый город оживал, выпуская из потайных щелей отчаянные банды, которые бросались на приступ хорошо обороняемой башни порта в надежде отбить груз Корпорации. Чтобы прожить еще один месяц.
Сколько себя помнила, она всегда собирала краски, хотя совершенно не умела рисовать. Попытки изобразить хоть что-нибудь сложнее банального солнышка чаще всего заканчивались раскрошенными в пыль мелками или раздавленными тюбиками цветной пасты. Найти краски в этом богом забытом месте было трудно, но девушка взяла за привычку в свободное время обшаривать заброшенные районы города. Свободного времени хватало, и обычно она успевала осмотреть все развалины на несколько миль вокруг своего очередного жилища. Иногда попадались интересные дома.