Я все жду, когда появятся прозрачное оргстекло, компьютерные терминалы и высокотехнологичные системы идентификации. Но чем дальше мы идем, тем грязней становится вокруг. Унылый бетон, выкрашенный в казенный бежевый цвет, истерт резиновыми подошвами и выщерблен тележками.
Подходим к двери, напоминающей вход в банковское хранилище. Толстое окно покрыто паутинкой трещин. Металлическая ручка-колесо. У порога лежит труп — бледный, из носа течет кровь, лицо вытянуто от мучительных предсмертных судорог. Очередная жертва Хвори. Только слишком юная.
Дети-боевики не обращают на мертвеца никакого внимания. Один из конвоиров колотит в «банковский сейф» рукояткой мачете. За дверью слышно негромкое эхо.
Круглая ручка плавно поворачивается, и нам открывают вход.
На пороге стоит девушка со светлыми косичками и неожиданно ангельским лицом. На голове венок из ромашек, на шее цепочка с подвеской, ниже — мешковатый медицинский костюм с подкатанными рукавами, весь в брызгах запекшейся крови.
Блондинка улыбается, впускает нас за дверь и ведет мимо пустых загонов, клеток и металлических дверей. Где-то играет песня — приятная джазовая импровизация, печальный тягучий голос, который не вяжется с окружающей кровавой серостью.
Мы идем и идем, музыка все громче. Наконец она взрывается ярким перебором, проникает в каждую клеточку, заглушает мысли. За коридором — большое помещение. Длинные ряды столов, на них оборудование, штативы с пробирками. Над дальним столом кто-то склонился.
Человек кивает в такт музыке. Он закупорен в голубой костюм из плотной резины, на спине — похожая на короб сумка.
Незнакомец перестает кивать и поднимает голову, будто почувствовав чужой взгляд. Музыка замолкает, сменяясь тихим шипением.
Он медленно, не спеша поворачивает голову в нашу сторону, и я невольно пячусь.
Его лицо скрывает пятнистое, исцарапанное стекло — часть резинового костюма. В стекле отражается свет ламп, свисающих с потолка на скрученных проводах, и разглядеть, кто внутри, невозможно.
Человек выпрямляется, поднимает руки, нащупывает застежку гермошлема и тянет за нее.
Меня вдруг прошибает пот: сейчас то, что находится внутри костюма, вырвется наружу и всех нас заразит.
Раздается шипение, незнакомец высвобождает голову из шлема. Наконец я его вижу.
Редкие желтоватые волосы, прямой нос, бесцветные глаза. На тонкой, почти прозрачной коже — россыпь прыщей и пятен. Колючая щетина выбрита кусками.
Невообразимое лицо.
Лицо сорокалетнего — или даже старше — мужчины.
Лицо Старика.
Донна ахает. Я сжимаю ей руку. Питер бормочет что-то сквозь зубы и крестится.
Старик улыбается. Перекошенная гримаса, тонкие пятнистые губы, желтые зубы.
— Приветствую, — говорит он. — Вы как раз вовремя.
Голос странный, чересчур высокий.
У меня язык отнялся. Пока все молчат, Старик жадно пьет воду из большой пластиковой бутылки.
— Для чего вовремя? — наконец отмираю я.
— Мы кого-нибудь потеряли? — спрашивает он у парня, который бил меня по лицу.
— Да. Кевина, — бесстрастно отвечает тот.
Старик выглядит потрясенным. В замешательстве качает головой. Руки у него дрожат.
— Они на нас напали, — вклиниваюсь я. — Захватили судно. Убили нашего друга.
— Ничего, — говорит Старик. — Ничего. Он погиб не напрасно.
— Кто вы?! — восклицает Донна. — Как выжили?
— Спасибо химии. Но я, увы, не исцелился. Всего лишь получил отсрочку. — Он делает еще один большой глоток воды.
— Так это вы? В городе?
— Время от времени я вынужден туда выбираться. Нужны запасы, техника. Но… Давайте-ка сначала вас устроим. — Старик улыбается. — Всему свое время.
И нас ведут назад, мимо зараженного трупа в коридоре.
Заходим в большое помещение, разделенное на стойла при помощи металлических решеток высотой до пояса. Здесь, наверное, когда-то держали овец или свиней. Нас приковывают к прутьям толстыми цепями. Голые облупленные стены шелушатся. В воздухе застарелый запах экскрементов. Бесчисленные навозные пятна въелись в землю, изгадили все кругом. На стенах корявыми буквами нацарапано множество имен — разными руками. Везде, куда может дотянуться человек, — немые письменные свидетельства. Единственное, что осталось от пленников, сидевших здесь до нас.
Мне становится страшно. Стараюсь этого не показывать, но Донна озвучивает мои мысли.
— Нас убьют.
— Не убьют, — возражаю я.
— По-моему, этого и следовало ожидать, — сообщает Умник.
Тишина. Перевариваем.
— То есть? — не выдерживает Донна.
— Похоже на действующую лабораторию, — пожимает плечами Ум.
— Ага, действующая лаборатория, где проводят эксперименты на людях! — возмущается Питер.
Умник вновь пожимает плечами. Делать это неудобно — одна его рука прикована наручниками на уровне головы.
— Испытания на людях — завершающая стадия исследований, — объявляет он. — Это хорошо.
— Чувак, ты совсем того, — говорит Кэт.
— Мотать отсюда надо, мать вашу, — ругается Капитан. — Тео, ты живой?
— Что со мной сделается. — Лицо Тео заплыло, губы окровавлены.
— Умотаешь тут, как же, — усмехается Кэт. — Ребятки вооружены до зубов. И вообще, они чокнутые. Вы глаза их видели?
— Зрачки расширены, — кивает Умник. — Старик держит их на наркотиках.
В замке поворачивается ключ, входит голубоглазый парень с бусинами в волосах. Вместе с ним другие островитяне. У них наши вещи. Футболки, оружие, медвежонок, которого Донна стащила из библиотеки. У одного в руках «айфон» — тоже, наверное, Донны. Камера включена.
— Я снимаю шоу, — заявляет Голубоглазый. — «Лабораторные крысы» называется.
Когда до островитян доходит, они прыскают.
— Кто хочет стать первым участником?
Мы молчим.
— Да ладно вам. Мне что, самому выбрать? — Он так и светится от счастья.
— Я. Я пойду, — ни с того ни с сего брякаю я.
Донна дергается в мою сторону, я опускаю глаза.
— Не надо, — просит она. — Не надо!
Несмотря на ужас, выдавливаю улыбку.
— Я не пропаду.
— Нет! Не ходи!
Беру ее за руку.
— До скорого.
В глубине души теплится надежда: меня отведут к Старику, и я с ним поговорю. Вдруг удастся объяснить? Может, склоню его на нашу сторону.
Ну а кому еще идти-то? Кто заварил кашу?
Старик ждет меня в помещении, где я еще не был. Здесь пахнет по-другому — человеком, а не загоном для скота.
По всей комнате равномерно расставлены металлические столы, к ним привинчены цепи. У стен — низенькие холодильные камеры. Ряды грязных клеток, стоящих одна на другой.
Предводитель Островитян сменил защитный костюм на штаны цвета хаки, рубашку и потрепанный твидовый пиджак. Вокруг шеи намотан шарф. Старика знобит, хотя в помещении тепло и влажно. Рядом с его стулом на столе — большая бутылка воды без этикетки.
Старик кашляет — мокро, надрывно.
— Почему? — говорю я.
— Почему? — переспрашивает он.
Голос по-прежнему на удивление высокий, будто кто-то перестарался с настройками звука в приемнике.
— Почему вы живы?
Он ерзает, чешется, кашляет. Долго пьет.
— Почему жив? Иногда мне кажется, что я просто не могу умереть. — Он закрывает глаза и нараспев произносит: — «И поразили их острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе».
Старик с надеждой смотрит на меня. Я молчу, хоть и узнал цитату.
— Нет? — Он гаснет. — Не с кем поговорить. Не с кем. — Затем учительским тоном: — «Книга Иова. Библия короля Якова». Прекрасный образчик поэзии.
— Почему?
— Почему я выжил? Что ж, мое научное объяснение основывается на гормонах. В частности, на стероидных гормонах, связанных белками. Нет? — Старик вновь испытующе смотрит на меня.
Будто проверяет, отзовется ли в ответ хоть малейшая частичка моего мозга.
Я мотаю головой. Умник понял бы, но Старику я такого не скажу. Не хочу давать этому странному созданию ни капли полезной информации.
— Не с кем поговорить, — опять констатирует он. — Никто не понимает.
— А вы попробуйте объяснить, — предлагаю я. — Мне.
— Можно, конечно… — В нем, похоже, проснулось любопытство. — Только… Ты, скорее всего, умрешь, как остальные. А не вовлекаться эмоционально очень трудно, понимаешь? Я и так страдаю повышенной тревожностью. Одна из составляющих моего положения.
— Какого положения?
— Думаешь, человеческого? — Старик хмыкает. — Да нет. Я о жизни с этой болячкой. С микробами в крови. Если я с ними подружусь, пришлю им нужные белки — скрасить одиночество, — они отстанут. Если нет, меня сожрут. Так что до тех пор, пока я не найду, как их убить, буду притворяться другом. — Он кривит лицо в очередной зверской улыбке. — Не волнуйся, микробы нас не слышат.
— Вы пытаетесь найти лекарство.
— Конечно. — Старик ковыряет корочку на носу. — На первый взгляд все выглядит, конечно, жутковато, но поверь, я — герой положительный.
— Какая радость.
— Не говори со мной таким тоном. Не имеешь права. Я не виноват. Хотя ты, наверное, думаешь по-другому.
— Я не знаю, что произошло. Расскажите. — У меня подводит живот. — Столько жертв…
— Думаешь, я не знаю? Никто не понимает этого так, как я! — Он неожиданно приходит в ярость. С тонких потрескавшихся губ летит слюна. Старик делает глоток воды. — Думаешь, легко жить с мыслью о том, сколько людей погибло? Не вини меня. Вини китайцев.
— При чем тут китайцы?
— Мы никогда не создали бы эту заразу, если бы технологический институт ВВС не выяснил: над вирусом работают в другой стране. И кто же до такого додумался? Китайцы. Социальные инженеры, понимаешь!
— Это ведь оружие, — говорю я.
— Разумеется, оружие. Что же еще? Природе такое не под силу. — Он гордо выпячивает грудь.
— Но почему только взрослые и дети? Раз уж вы создали какую-то чуму… почему она не убивает всех подряд?