Грейс молчала. Мои слова ударили по ней, как рухнувшая кирпичная стена. Даже дыхание у нее сбивалось. Меж тем ум подсовывал мне все новые и новые сложности, вызванные признанием Грейс, и это усугубляло мой гнев.
— И о твоей, — презрительно выдохнул я, качая головой. — Знаешь, как жители лагеря поступят с тобой, если узнают, кто ты такая? Не думай, что сумеешь затеряться в общей массе. Они превратят твою жизнь в ад. Это если не убьют тебя сразу же. Я, Кит с Даксом — мы помним, как и чем ты помогла. Но найдутся те, кому ровным счетом наплевать на твою помощь. Ты мгновенно станешь для них злейшим врагом и источником сведений. Сейчас тебе приветливо улыбаются. Но если люди узнают, чья ты дочь, они пойдут на любые мерзости, только бы вытянуть из тебя все мало-мальски важные сведения. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я не заметил, в какой момент своей гневной речи начал расхаживать перед костром. Голос мой звучал все злее, и в нем прибавлялось отчаяния. Чем больше я говорил, тем отчетливее сознавал, насколько сокрушительной может оказаться правда о Грейс. Это было чревато не только угрозой нападения со стороны Грейстоуна, но и опасностью расправы моих солагерников над нею.
— Понимаю, — с горечью произнесла она, злясь на правоту моих слов.
— А если бы ты вдруг снова оказалась в Грейстоуне, мы бы получили здоровущую проблему. Ты ведь видела у нас практически все… Готов спорить на что угодно: твой отец пришел бы в крайнее возбуждение от возможности вытрясти из дочки столько новых сведений.
Я разглагольствовал, описывая ей гипотетические ситуации, но мне было не унять свой воспаленный ум. Случись такое, это подорвало бы всю оборону Блэкуинга.
— Я бы ничего не выдала.
Ее голос звучал уже не так сердито. В интонациях появились другие чувства — боль и обида. Я недоверчиво фыркнул.
— Я бы ничего не выдала, — повторила Грейс, убедившись, что я ей не верю.
Несколько часов назад я бы ничуть не усомнился в ее словах, но сейчас…
— Я бы не поставила тебя под удар. И других: Джетта, Кита, Дакса, Докка… Я бы просто не смогла.
Эти слова почти не действовали на рану, нанесенную мне ее враньем. Спасибо гневу: он по-прежнему заслонял все прочие мои чувства.
— Я не могу сейчас верить ни одному твоему слову, — угрюмо произнес я.
— Хейден, ты чрезмерно усложняешь ситуацию. — Она укоризненно покачала головой.
— Усложняю ситуацию? — переспросил я. — Я всего лишь рассказал об опасностях твоего дальнейшего пребывания в нашем лагере. Не надо упрекать меня в преувеличениях.
— Да пойми ты: ничего не изменилось! — жестко возразила она. — Я — та же, кем и была. Просто теперь ты знаешь, кто мой отец.
— А что будет, когда об этом узнают другие? Когда им станет известно, кто у тебя отец и каких последствий им ожидать?
Я не мог стоять на месте, без конца сжимая и разжимая кулаки. В траве от моих хождений взад-вперед начала появляться тропка.
— Никто не узнает, если ты сам не расскажешь! — голосом, полным отчаяния, возразила Грейс.
— Узнают, — покачал головой я. — Раньше или позже, но узнают. Секреты недолго остаются секретами.
Грейс шумно выдохнула. Мне даже показалось, что она топнула ногой. Смотреть на нее я не мог. Не мог видеть ее жгучие зеленые глаза, пытавшиеся погасить мой гнев и умерить свой. Мое поведение лишь подтверждало ее опасения. Наверное, потому она не открывала мне правду вплоть до сегодняшнего вечера.
— Я никому не расскажу. — Грейс стоило немалых усилий говорить спокойно. — Если появятся грейстоунские налетчики, я спрячусь. Во время наших вылазок я буду предельно осторожна. Хейден, никто не узнает, кто я.
Я покачал головой и до крови закусил губу. На языке появился горьковатый металлический привкус. Я молча выругался.
— Ты можешь пытаться, но говорю тебе… правда о том, кто ты, все равно откроется. Это лишь вопрос времени.
Я запустил пальцы в волосы. Мною владело отчаяние. Мышцы во всем теле были напряжены, а кишки в животе — завязаны тугим узлом.
— Я знала, что ты разозлишься, — осторожно сказала Грейс, вновь скрещивая руки на груди.
— Какая проницательность, — проворчал я, сердито взглянув на нее.
Ответом мне был ее укоризненный взгляд.
— Сейчас ты разгорячен злостью, но… думаю, потом ты согласишься, что все не так уж и плохо.
— Нет, не соглашусь. Из-за тебя, Грейс, я подставляю своих под удар. Из-за тебя.
— Тогда почему бы тебе не убить меня и не избавиться от сложностей? — язвительно предложила она.
Я стоял к ней спиной, сжимая голову руками, и кожей чувствовал взгляд Грейс, прожигавший насквозь.
— Сама знаешь, я не могу этого сделать.
Я ощущал собственную слабость и уязвимость. Погано, что безопасность моих солагерников зависела от этой девчонки, которую по законам нынешнего мира мне надлежало убить. Это нужно было бы сделать еще тогда, в городе, но я считал себя перед нею в долгу. Потом у меня к ней появились чувства. Случилось именно то, чего я боялся с самого начала: эгоистическое желание держать Грейс подле себя обернется опасностью для нашего лагеря. Теперь все страхи у меня на глазах превращались в реальность, и потенциальная возможность крупной беды многократно возрастала, поскольку я знал, чья она дочь.
Знай я это с самого начала…
Я мотнул головой, прогоняя мысль. Я бы не смог убить Грейс начиная с самого первого дня. Разум мне подсказывал: не допускать никакого сближения. Я поддался чувствам… и вот результат. Жалкое романтическое оправдание того, чего следовало ожидать.
— Теперь… все… все разрушено, — сказал я.
Эти слова тоже напоминали спектакль, но мне было наплевать. Я не представлял, можно ли вообще придумать что-то конструктивное. Грейс предала мое доверие, и понадобится чертова пропасть усилий, чтобы его вернуть. В мире, где мы жили, доверие было опасной штукой. Пожалуй, самой опасной. Я даже не заметил, как стал ей доверять.
С меня хватит.
— Хейден, ну успокойся, — попросила Грейс.
В ее голосе больше не было злости. Только грусть. Я повернулся и заметил, что она успела сделать маленький шаг в мою сторону. Она смотрела на меня, слегка приоткрыв рот.
— Ты мне соврала, — повторил я, но уже без прежней уверенности.
Если несколько минут назад я был взбешен и растерян, сейчас осталась лишь щемящая досада. На лице Грейс мелькнуло что-то похожее на сожаление. Она сделала еще шаг ко мне и в нерешительности остановилась. Внешне мое лицо было непроницаемым, скрывая все донимавшие меня мысли.
— Знаю, — тихо повторила она.
Ее дыхание успокоилось, руки опустились, но пальцы были сжаты в кулаки.
— А я-то тебе доверял, — медленно произнес я, обнажая боль, которую до сих пор удавалось держать внутри.
— Ты и сейчас можешь мне доверять.
— Я не знаю, что делать, — признался я.
— И я не знаю, что говорить.
Перепалка развела нас по разные стороны костра. Сейчас мы стояли намного ближе, но не на расстоянии вытянутой руки.
— Могла бы хотя бы извиниться, — с упреком бросил я.
Среди прочего меня огорчало и ее нежелание извиниться за вранье. К моему удивлению, Грейс презрительно фыркнула. Я повернулся к ней, увидев прищуренные глаза.
— Хейден, я об этом не просила, — с похожим упреком ответила она. В голосе вновь звучал гнев. — Думаешь, я мечтала о такой жизни и мне хочется здесь находиться?
Ее слова были равносильны удару ножом в сердце. У меня ссутулились плечи. Я кивнул, плотно сжимая губы, затем усмехнулся. Невесело, с оттенком самоуничижения.
— Я понял.
Конечно, она не мечтала о жизни в чужом лагере. Разве она не говорила об этом с первого же дня? Я тешил себя мыслями, что Грейс действительно у нас нравится и Блэкуинг может стать ее домом. Я убеждал себя, что ей приятно жить вдвоем со мной. Получается, я занимался самообманом.
— Хейден, подожди! — спохватилась она, поняв опрометчивость своих слов.
— Все нормально. Теперь мне понятно.
Заметив в траве кое-что из снаряжения, которое мы не успели перетащить в палатку, я нагнулся за вещами, всячески избегая смотреть на Грейс.
— Хейден!
Это была попытка заставить меня остановиться и посмотреть на нее. Я словно не слышал.
— Ты идешь в палатку или как? — грубо спросил я, расцепляя полог.
Ответом мне был ее насупленный взгляд. Я был сердит, оскорблен, подавлен, но даже в таком состоянии меня зацепило ее несчастное лицо. Однако собственные душевные болячки перевешивали желание изменить ситуацию.
— Иду, — с тяжелым вздохом ответила Грейс, понимая тщетность дальнейшего разговора.
Я направился в палатку. Судя по звукам, Грейс ковыряла носком ботинка землю, забрасывая костер. Вскоре он погас. Стало совсем темно. Зажигать фонарь я не стал. Забрался в спальный мешок и повернулся лицом к стенке. Вскоре вошла Грейс, застегнув полог изнутри. Она молча улеглась возле другой стенки.
Сон не шел. Я лежал в темноте, прокручивая события и слова столь мирно начавшегося ужина. Факт оставался фактом: в одной палатке со мной лежала Грейс Кук, дочь Селта Кука, командира Грейстоуна. Даже знай я об этом с первого дня, я был бы не в силах что-либо изменить. Но сейчас меня тревожило другое.
Потенциальная опасность этого родства — вот что по-настоящему тревожило меня сейчас. Все стороны жизни нашего лагеря, все люди, о ком я заботился и за кого отвечал, подвергались высокой степени риска. Если кто-то в Грейстоуне узнает, что Грейс находится у нас, мы окажемся перед угрозой массированных атак с целью отбить и вернуть домой дочь командира. Если в Блэкуинге узнают, чья она дочь, Грейс могут подвергнуть пыткам, чтобы получить сведения о вражеском лагере, или убить. Если ей каким-то неведомым образом удастся вернуться в Грейстоун, весь Блэкуинг окажется под угрозой из-за обширных сведений, которые она собрала, живя у нас. Возможно, она не захочет становиться добровольной предательницей. Но я не сомневался: в Грейстоуне найдутся умеющие вытянуть из нее эти свед