— Он напорется на вилы? — спросил Данглар, хмуря брови.
— Нет. Комбинация завершится его естественной смертью. Это есть в вашей записи, Данглар. «Даже в тюрьме, даже в могиле этот последний элемент никуда от меня не денется».
— Но ведь он должен убивать своим проклятым трезубцем, — возразил Данглар.
— Не эту жертву. Судья и есть Трезубец.
Адамберг откинулся назад и внезапно заснул. Санкартье бросил на него удивленный взгляд.
— С ним часто так бывает?
— Когда ему скучно или если он чем-то потрясен, — объяснил Данглар.
LXIII
Адамберг поздоровался с двумя незнакомыми полицейскими, охранявшими дверь Камиллы, и показал им удостоверение на имя Дени Лампруа.
Комиссар позвонил. Накануне он провел день в одиночестве, с трудом восстанавливая разорванную связь с самим собой. Семь недель его терзали буря и штормовые ветры, а потом волны выбросили тело на песок — потрепанным, насквозь промокшим, но раны, нанесенные Трезубцем, зарубцевались. Он чувствовал отупение, смешанное с удивлением, и был уверен в одном: нужно сказать Камилле, что он не убивал. Хотя бы это. А если получится, дать ей понять, что нашел собачника. Он чувствовал себя неловко: мешали кепи под мышкой, брюки с лампасами, мундир с эполетами в серебряном галуне и медаль в петлице. Но кепи хоть прикрывало проплешину.
Камилла открыла дверь и кивнула полицейским, подтверждая, что знает посетителя.
— Меня круглосуточно пасут двое легавых, — сказала она, — и я никак не могу связаться с Адриеном.
— Данглар в префектуре. Подбивает бабки по невероятному делу. Тебя будут охранять месяца два, не меньше.
Адамберг кружил по комнате, пытаясь рассказать свою историю, не упоминая Ноэллу. Дойдя до середины, он прервал повествование и объявил:
— Я нашел собачника.
— Это хорошо, — медленно проговорила Камилла. — И как он тебе?
— Не хуже и не лучше предыдущего.
— Рада, что он тебе понравился.
— Да, так легче жить. Мы даже сможем обменяться рукопожатием.
— Неплохо для начала.
— Поговорить по-мужски.
— Еще лучше.
Адамберг кивнул и закончил рассказ. Рафаэль, бегство, драконы. Он вернул Камилле правила игры и бесшумно прикрыл за собой дверь. Щелчок замка потряс все его существо. Они с Камиллой остались каждый по свою сторону деревянной двери, они играют на разных досках, и виноват в этом он один. Слава богу, хоть часы не подводят, живут себе этакой сладкой парочкой на левом запястье, постукивая циферблатом о циферблат.
LXIV
Все сотрудники, одетые в форму, собрались в отделе. Данглар довольно оглядывал добрую сотню человек, толпившихся в Соборном зале. У дальней стены соорудили трибуну — для официального выступления окружного комиссара: он зачитает его послужной список, скажет несколько комплиментов, прикрепит новые знаки отличия. Потом Данглар произнесет ответную речь, поблагодарит, пошутит, проявит чувства. Будут объятия с коллегами, все расслабятся, выпьют и пошумят. Данглар смотрел на дверь, чтобы не пропустить Адамберга. Комиссар мог не захотеть возвращаться в отдел именно сегодня: официоз с последующей пьянкой — не самые комфортные условия.
Клементина нарядилась в свое лучшее платье с цветочными мотивами, Жозетта надела костюм и тенниски. Клементина, не выпускавшая изо рта сигарету, отлично себя чувствовала в обществе бригадира Гардона: однажды — очень давно — тот одолжил ей колоду карт, и она этого не забыла. Хрупкая хакерша, утонченная злоумышленница, попавшая в гущу полицейских, держала бокал обеими руками и ни на шаг не отходила от Клементины. Данглар заказал много шампанского — и очень хорошего! — чтобы атмосфера вечера была максимально насыщенной и чтобы пузырьки веселья проскакивали то тут, то там, как блуждающие электроны. Для него сегодняшний праздник был не столько церемонией по случаю присвоения очередного звания, сколько торжеством справедливости и окончанием мук Адамберга.
Комиссар незаметно возник в дверях, и Данглар почувствовал укол раздражения — Адамберг не надел форму. Он почти сразу понял, что ошибся: красивый человек со смуглым костистым лицом, неуверенно пробиравшийся через толпу, был не Жан-Батист, а Рафаэль Адамберг. Теперь ясно, как план Ретанкур мог сработать под носом у полицейских Гатино. Он указал на Рафаэля Санкартье.
— Тот самый брат, — сказал он. — Разговаривает с Виолеттой Ретанкур.
— Здорово они одурачили наших, — улыбнулся Санкартье.
Чуть позже появился комиссар: он был в кепке, прикрывавшей лысину. Клементина беззастенчиво оглядела его с головы до ног.
— Он набрал три килограмма, Жозетта, — с законной гордостью объявила она. — Синий цвет ему идет, и костюм красивый.
— Теперь, когда блоков не осталось, мы больше не пойдем вместе в подземелье, — с сожалением в голосе констатировала Жозетта.
— Не печалься. Легавые то и дело нарываются на неприятности — такая у них работа. Так что прогулки еще будут, уж ты мне поверь.
Адамберг пожал руку брату и огляделся. По большому счету, он был рад, что вернулся в отдел именно так — как в воду прыгнул, и увиделся сразу со всеми. Через два часа все будет кончено — вопросы, ответы, эмоции и слова благодарности. Все лучше, чем обходить по одному сотрудников, ползать из кабинета в кабинет, сообщая конфиденциальную информацию. Он отпустил Рафаэля, кивнул Данглару и присоединился к начальственной парочке — Брезийону и Лалиберте.
— Привет, парень! — Лалиберте хлопнул Адамберга по плечу. — Я взял ложный след. Здорово ошибся. Примешь мои извинения? За то, что гонялся за тобой, как за окаянным убийцей?
— А что еще ты мог обо мне подумать? — хмыкнул Адамберг.
— Я говорил с твоим шефом об исследовании образцов. Ваша лаборатория пахала сверхурочно, чтобы закончить все к вечеру. Те же волосы, приятель. Твоего дьявола. Я не хотел в это верить, но ты был прав. Филигранная работа.
Брезийон, выглядевший в парадном мундире воплощением добрых старых традиций, молча пожал Адамбергу руку — его подкосила фамильярность Лалиберте.
— Рад, что вы живы, комиссар.
— Ты ловко меня наколол, когда сорвался с крючка, — перебил его Лалиберте, изо всех сил встряхнув Адамберга за плечи. — Скажу прямо — разозлился я как черт!
— Могу себе представить, Орель.
— Ладно, я тебя простил. Ясно? Другого выхода не было. Знаешь, ты слишком головастый для романтика.
— Комиссар, — вмешался Брезийон, — Фавра перевели в Сент-Этьен, с испытательным сроком. У вас проблем не будет, я решил ограничиться устным внушением. Но ведь судья обошел вас, так?
— Обошел.
— Учтите этот опыт на будущее.
Лалиберте цапнул Брезийона за плечо.
— Не дрейфь, — подмигнул он. — Другая такая сволочь, как его демон, не скоро народится.
Окружной комиссар стряхнул с себя лапу суперинтенданта, извинился и покинул их. Его ждала трибуна.
— Твой шеф нудный, как сама смерть, — с ухмылкой прокомментировал Лалиберте. — Говорит как по писаному, смотрит как неродной. Он всегда такой?
— Нет, иногда Брезийон гасит окурки большим пальцем.
К ним решительно направлялся Трабельман.
— Конец детскому кошмару, — объявил он, пожимая Адамбергу руку. — Выходит, и принцы умеют извергать огонь.
— Черные принцы.
— Ну да, черные.
— Спасибо, что пришли, Трабельман.
— Извините за Страсбургский собор. Я был не прав.
— Не стоит ни о чем сожалеть. Он не покидал меня все это долгое время.
Подумав о соборе, Адамберг понял, что зверинец исчез, освободив окна, колокольню, портал и паперть. Животные вернулись по домам. Несси — в Лох-Несс, драконы — в сказки, лабрадоры — в фантазии, рыба — в свое розовое озеро, гусиный вожак — на Утауэ, треть майора — в его кабинет. Собор снова стал свободно парящей в облаках жемчужиной готической архитектуры.
— Сто сорок два метра, — сказал Трабельман и взял себе шампанского. — Никому такое не под силу. Ни вам, ни мне.
Он рассмеялся.
— Разве что в сказке, — добавил Адамберг.
— Вот именно, комиссар, вот именно.
Когда отзвучали речи и Данглар получил медаль, началось излияние чувств, голоса, подогретые шампанским, звучали все громче. Адамберг пошел поприветствовать свой отдел: после его побега двадцать шесть человек двадцать дней затаив дыхание ждали развязки, и ни один не поверил в его виновность. Он услышал голос Клементины — вокруг нее собрались бригадир Гардон, Жозетта, Ретанкур, которую ни на шаг не отпускал от себя Эсталер, и Данглар — он то и дело доливал шампанское в бокалы.
— Я ведь говорила, что он цепкий, этот призрак, и была права! Так это вы, детка, — Клементина повернулась к Ретанкур, — вывели его, укрыв своими юбками, под самым носом у полицейских? Сколько их было?
— Трое на шести квадратных метрах.
— Отлично сработано. Такого, как он, можно поднять, как перышко. Я всегда говорю — чем проще, тем лучше.
Адамберг улыбнулся, и Санкартье последовал его примеру.
— Черт, приятно все это видеть, — сказал он. — Все припарадились… Тебе здорово идет форма. Что это за серебряные листочки на эполете?
— Не клен. Дуб и олива.
— Что они символизируют?
— Мудрость и Мир.
— Ты только не обижайся, но по-моему, это не твое. Вдохновение — да. Я тебя не подкалываю. Вот только не знаю, какие листья могли бы стать его символом.
Санкартье устремил простодушный взгляд в пространство, как будто искал там символ Вдохновения.
— Трава, — подсказал Адамберг. — Что скажешь насчет травы?
— А подсолнухи? Нет, на плечах легавого это будет выглядеть глупо.
— Моя интуиция иногда напоминает сорную траву.
— Да ну?
— Вот тебе и ну. Бывает, я попадаю пальцем в небо, Санкартье, как последний кретин. У меня пятимесячный сын, а я это понял три дня назад.
— Ты не знал?
— Ни-че-го.
— Она тебя бросила?
— Нет, я ее.
— Разлюбил?
— Да нет. Не знаю.
— Но ты шлялся по бабам.