– Так что ты, Василий, подумай, – сказал он, вытаскивая коробочку «антиполицая». – Лучше, брат, не ждать следующего-то звонка… Давай, мы снимаемся через три дня.
Подмигнул Шерхану и отчалил, только «Мерседес» заурчал мощно и басовито. И что это там такого криминального в звуке его породистого двигателя?..
Проводив Мотю, Наливайко отправился в свой кабинет.
Собственно, весь кабинет – угол с письменным столом, отгороженный зеркальным шифоньером… Немедленно явился Шерхан, посмотрел, тягуче вздохнул и свернулся возле хозяйского кресла. Василий Петрович включил компьютер, наполовину ожидая – Бог троицу любит! – ещё и от него какой-то подставы, но ничего, всё заработало чинно и благородно.
Интернет доставил ему депешу от профессора Макгирса. «Дорогой коллега и друг, – писал англичанин, – несмотря на поздний час, не могу не поделиться с вами радостной вестью: только что заработала установка, процесс моделирования успешно пошёл… О результатах, параметрах и режимах напишу позднее, видимо утром, и тогда уже буду ждать ваших данных для сравнения. Крепко жму руку, ваш Эндрю».
«Ну, молодец барон», – обрадовался Наливайко. Кстати, с Макгирсом он общался без переводчика, компьютерного или какого ещё, хотя в его школе с английским тоже не особенно напрягались, – выучил сам…
Утром ему, аннулированному, уже не было нужды вставать по будильнику, и он принципиально не стал его заводить. Зато телефон оставил включённым и устроил поближе, чтобы сразу схватить трубку, если он вдруг зазвонит. А что зазвонит, Василий Петрович, зная Макгирса, не сомневался. Письмо, даже электронное, пока дойдёт, пока будет прочитано, а звонок…
Он раздался в самом начале десятого, когда в Англии, живущей по Гринвичу, стояла совсем уже безбожная рань.
– Алло. – Наливайко сел на постели, услышал чужой голос и начал понимать: что-то случилось. – Да, это я, доктор Наливайко… Да, слушаю, слушаю внимательно…
Звонил некий Робин Доктороу, управляющий делами лорда Макгирса.
– Сэр, – с горечью сказал он, – у меня для вас плохие новости. Два часа назад лорд Эндрю умер у меня на руках…
– Что? – окончательно проснулся Наливайко. – Как это умер? От чего?
– Случилось несчастье, – ответили ему. – Установка вышла из-под контроля. Лорд Эндрю пытался спастись и упал со смотровой площадки верхней галереи… Прямо на ограду… Перед тем как закрыть глаза, он велел мне позвонить вам и передать: «две тысячи двенадцать». Ещё успел прошептать что-то: «осторожность», «вода», «магнитное поле». И… душа его отлетела…
Доктороу заплакал.
– А лаборатория? – прервал его Наливайко. – Реактор? Компьютеры?
– Там сейчас работают пожарные. – Голос в трубке тщетно пытался обрести твёрдость. – Похоже на ваш Чернобыль, правда, реактор уцелел… Напоследок хочу сказать, что тело бедного лорда Эндрю найдёт вечный приют в Сэвидже, в склепе рода баронов Макгирсов Сауземпских…
– Благодарю вас… примите соболезнования, – вздохнул Наливайко, опустил трубку на рычаг…
И вот тут его сперва пробило испариной, а потом затрясло. Кажется, пчёлки, предсказанные Фраерманом, начинали роиться…
Вновь схватив трубку, он принялся набирать номер:
– Алло, Мотя, привет, это я… А с Шерханом на периферию возьмёшь? Что? Когда? Ну и отлично, буду…
Азиат поднял голову и положил морду ему на колено. «Куда едем, хозяин? Я с тобой, ты только скажи…»
Песцов. Все мосты сожжены
Как выяснилось, маска напоминала презерватив. Материал легко растягивался, принимал любую форму и лежал на лице, как родной. Не стягивал, не давил, дышалось и говорилось в маске легко. А в зеркале отражался некто рыже-конопатый с массивной челюстью, широким носом и чисто символическим лбом. «Выходили из избы здоровенные жлобы, порубили все дубы на гробы…»
– Прелесть, – похвалила Бьянка. – На улице ничем выделяться не будешь.
Хорошенького же она была мнения о российской улице и в целом о российских мужчинах… Между прочим, сама Бьянка выглядела не в пример прилично и даже интеллигентно. Строгий седой пробор, строгая линия губ, строгие очки…
«Учительница первая моя», – мутно посмотрел на неё Песцов. Канонизированной ностальгии по первой учительнице, которая якобы вторая мама, лично он не испытывал.
– Снасти бери, – напоследок распорядилась Бьянка, хмыкнула и посмотрела в направлении лоджии. – В полном объёме.
В полном объёме – рыболовной техники, что хранилась на лоджии, хватило бы выловить всю рыбу в Финском заливе. Проще перечислить, чего там не было. Разве только трала, динамита и остроги. Нагруженные орудиями лова, питекантроп и учительница спустились к невской воде, проникли в ржавые ворота, охраняемые пожилым караульщиком.
– Здорово, Петрович! Никак ещё жив?
– Да рази это жизнь?.. Наше вам, Авдотья Феоктистовна, с кисточкой! За рыбкой пойдёте? Так корюшка ведь уже… того…
– Наша, Петрович, далеко не уйдёт. Видишь, внука освободили третьего дня? Так он кого хочешь за жабры возьмёт… А это, Петрович, тебе. Бери давай, не скучай.
– А… Премного благодарны, Авдотья Феоктистовна, дай Бог вам здоровья…
Прошуршала бумажка, скрипнул шлагбаум… Когда наконец стоянки для катеров у нас превратятся в цивилизованные места? Надо думать, тогда же, когда и всё остальное. Лжерыболовов встретили обшарпанные корпуса, ветхие причалы и деревья, растущие на крышах зданий. И плавучие острова мусора в грязной воде.
Бьянка остановилась у давно не крашенной посудины и гордо посмотрела на Песцова:
– Вот он, наш «Титаник»… Грузи вещички.
Если иметь в виду роскошь океанского лайнера, посудина явно не тянула. Скорее вспоминались «шаланды, полные фекалий» из перевранной песни. Что же касается непотопляемости и плавучести…
На борту красовалась гордая надпись: «Американка». В свете последних Бьянкиных разговоров её, видимо, следовало понимать не как гражданку Америки, а как игру на загаданное желание. Впрочем, дизель пустился без труда, зарокотал на удивление ровно и мощно.
– Эй, на вахте. – Бьянка швырнула «внуку» заржавленный ключ. – Отдать швартовы.
– Есть, капитан. – Тот открыл замок, бросил на берег ржавую цепь. – Да, мэм? Какие будут указания, мэм?
– Пусти-ка, сэр, – встала за штурвал Бьянка, дала малый ход и стала потихоньку отваливать. – Бери вон ведро, воду вычёрпывай.
«Американка» отошла от пристани, одолела остаток Невки и взяла курс на запад, где в дымке виднелся купол Морского собора. Бьянка рулила в крохотной, как скворечник, рубке, ветер погонял облака, буи фарватера раскачивались на волнах и стонали – жутко, утробно, словно грешные души в аду. Когда катер миновал недостроенную дамбу, обогнул остров Котлин и взял курс на северо-восток, солнце уже клонилось к горизонту, а небо начало терять прозрачность. Зато впереди быстро приближалась рукотворная суша – два вытянутых острова, украшенных растительностью. Это были форты Обручев и Тотлебен.[118] Разорённые, одичавшие, заброшенные, похороненные живьём – памятники дерзкой инженерной мысли, героической обороны и тотальной бесхозяйственности. Бьянка выбрала Тотлебен. «Американка», ведомая опытной рукой, прошла брешь в волноломе, пересекла гавань и причалила к стенке. Уже привыкнув полагаться на Бьянку, Песцов тем не менее насторожился, увидев, что на форте они были не одни.
У той же стенки, причём близко, стоял белый, словно чайка, прогулочный быстроходный «Бэйлайнер». Это прибыла поиграть в пейнтбол дюжина плечистых энтузиастов. Все – в расписной форме, в очках, в защитных масках с козырьками и забралами. Только пейнтбольные ружья-маркеры у них были какие-то странные. Очень уж напоминающие закамуфлированные автоматы Калашникова. И играли энтузиасты, похоже, по очень странным правилам – все за одного. Вернее, за одну. За только что прибывшую шкипера Бьянку.
Едва она сошла на берег, как энтузиасты построились и вытянулись, как на параде.
– Ровняйсь! Смирно! – приказала им Бьянка. – Вольно. Взять периметр под охрану. – Подождала, пока подействует, посмотрела вслед бегущим и, сменив командный голос на обыкновенный, кивнула Песцову. – Ну что, пойдём устраиваться.
Идти устраиваться пришлось вниз. Песцов раньше здесь никогда не бывал, но был премного наслышан о многочисленных подземных, давно затопленных этажах, о гулких таинственных коридорах, в глубине которых отдаются чьи-то шаги, о бездонных вентиляционных люках, прячущихся в глубокой траве…
Пока что самой реальной была опасность выпачкать ноги. Длинный каземат, в который они вошли, оказался невероятно загажен. Рыболовы, яхтсмены, кто там ещё много-много лет использовали его в качестве сортира – собственно, а куда им было деваться?
– Отличное местечко, – одобрил Песцов. – Я на месте Чёрного Пса сюда точно бы не полез.
– Мы же полезли, – отозвалась Бьянка, и каменная труба коридора странно исказила её голос.
Чем дальше от входа, тем чище делался бетонный пол. Наконец Бьянка подошла к стене и упёрла луч фонарика в кирпичную кладку на месте замурованного прохода.
– Так, десять слева… Восемь снизу…
Один из кирпичей оказался фальшивым, как тот салат оливье. За ним обнаружилась панель с цифрами, Бьянка набрала комбинацию, прибор пискнул и зажёг зелёную лампочку. Клацнуло, щёлкнуло, грохнуло, где-то басовито заурчало, и в полу открылся ход. Надо думать, в те самые, давно затопленные этажи.
– Заходи, дорогой. – Бьянка первая стала спускаться по узкой винтовой лестнице. – Будь как дома.
Автоматически включился свет, зашуршали вентиляторы, отодвинутый фрагмент пола с мягким стуком встал на место. Дом оказался очень неплох. Две комнаты, кухня, душ и удобства. В кухне – двухкамерный холодильник с расфасованной едой, свежей и замороженной. Только мебель повсюду была – с ума сойти – гэдээровская, а журналы на столе – ископаемые «Работница», «Колхозница», «Крестьянка». Да не та «Крестьянка», в которой ныне от глянца не продохнуть, а доподлинная за октябрь семьдесят шестого. То есть холодильник оказался исключением, подтверждавшим: время здесь словно бы остановилось, набухло, покрылось чирьями и загнило.