ный заработок, не брезговал давать деньги в рост и таскать своих небогатых соседей по судам!
Ростовщические операции Шакспера, откуп церковной десятины, неграмотная семья и ужасное завещание — самые ошеломляющие из всех сделанных за несколько веков открытий об этом человеке, и неудивительно, что у многих в остальном вполне объективных биографов просто не поворачивается язык назвать вещи своими именами. Делаются попытки оспорить ростовщический характер шаксперовских займов на том шатком основании, что в сохранившихся документах нет указаний на проценты, которые должник должен был уплатить кредитору за предоставленную ссуду. Такой аргумент игнорирует то обстоятельство, что должник давал долговую расписку не на ту сумму, которую он получал от своего кредитора, а на ту, которую был обязан вернуть, с включением в неё начисленных процентов. Выходит, что Шакспер просто по доброте душевной одалживал своим соседям и знакомым деньги (или солод), когда же они не могли своевременно вернуть долг (а это случалось не раз), ему ничего не оставалось, как взыскивать с них деньги через суд. Нередко кончавшиеся серьёзными неприятностями для должников ссудные операции стратфордца приобретают подчас черты чуть ли не своеобразной филантропии в интересах искусства. А.А. Аникст пытался, например, увязать финансово-судебную практику Уильяма Шакспера с фактами театральной жизни эпохи, объяснив настойчивое и жестокое судебное преследование оказавшегося на мели Джона Эдинбрука и его поручителя кузнеца Томаса Хорнби тем известным фактом, что в эти самые годы (1608—1609) труппа «слуг Его Величества» приобретала новое театральное помещение и Шекспир мог нуждаться в средствах для этого{32}. Долг был — шесть фунтов…
Но как бы ни объяснять эти факты, отрицать их нельзя, а они неоспоримо свидетельствуют о том, что Уильям Шакспер занимался не только откупом налогов на солому и сено, но и примитивным ростовщичеством, как и его друзья Комбы. В шекспировских же произведениях, особенно в «Венецианском купце» и «Тимоне Афинском», автор гневно и презрительно бичует ростовщиков.
Завещание Уильяма Шакспера не содержит ни малейшего намёка ни на книги, ни на рукописи. И от Уильяма Шекспира, великого писателя (кто бы он ни был и как бы ни писалось его имя), тоже не осталось, в отличие от большинства других поэтов и драматургов, его современников, не только абсолютно никаких рукописей, но и вообще ни клочка бумаги, ни одной строки, написанной его рукой!
За несколько веков напряжённейших поисков удалось найти лишь шесть подписей стратфордца в архивных документах, из них три — в завещании.
Об этих шести подписях — единственном, что, как считают, сохранилось от написанного Великим Бардом, — существует обширная литература, неоднократно производились графологические экспертизы, дававшие несовпадающие заключения. Читатель может сам ознакомиться с факсимильным воспроизведением этих подписей и составить собственное мнение о них. Подписи стояли на следующих документах:
1. На свидетельских показаниях по иску Белотта к его тестю, мастеру дамских париков Монжуа, 11 мая 1612 года. (Найдено в 1910 г.)
2. На купчей по приобретению дома в Блэкфрайерсе от 10 марта 1613 года.
3. На закладной на тот же дом от 11 марта 1613 года.
(Оба эти документа найдены в 1768-м и опубликованы в 1790 г. Э. Мэлоном.)
4. На первой странице завещания. 1616 год.
5. На второй странице завещания. 1616 год.
6. На последней странице завещания. 1616 год.
(Завещание найдено в 1747 г.)
И невооружённым глазом видно, что подписи заметно отличаются одна от другой, даже имеют различную орфографию, но ни одна полностью не совпадает с именем Великого Барда — Шекспир (Shakespeare). Вот странные сокращения — Уилм Шаксп, Уиллиам Шакспе (Wilm Shaksp, William Shakspe), хотя в подписях под такими документами сокращения не допускались. Подписи под завещанием транскрибированы тоже по-разному: на первой и второй страницах — William Shakspere, Wilm Shakspere, на третьей — William Shakspeare; из них лишь последняя сравнительно близка к литературному, пользовавшемуся уже известностью имени (отличается от него только отсутствием буквы e после k). Почему он подписывался каждый раз по-разному (даже под одним документом) и почему не подписывался «облагороженным», давно получившим хождение в литературе (и ассоциирующимся с копьём в дарованном его семейству гербе) вариантом имени: Shakespeare — Шекспир, то есть Потрясающий Копьём? Это первые вопросы, на которые стратфордианским биографам Шекспира всегда было трудно дать удовлетворительный ответ.
Но этим дело не исчерпывается. Уж очень странным, неуверенным почерком, какими-то корявыми буквами начертано везде само фамильное имя подписанта. Чувствуется, что рука, водившая здесь пером, явно не приучена к такому занятию, тем более к скорому письму. Собственно, трудно даже говорить о почерке, когда глядишь на эти неловкие, расползающиеся буквы, чуть ли не каракули, и сравнивать их со строками, написанными тут же поверенным или писцом (пусть тоже не каллиграфами, но людьми, для которых перо — орудие профессии). Все эксперты в той или иной степени и форме соглашаются, что почерк «шекспировских автографов» весьма необычен и странен для человека пера, исписавшего за свою жизнь тысячи страниц. И дело не в том, что почерк якобы «некрасив» или «неразборчив» — просто это рука человека, не привыкшего пользоваться пером.
Объяснения предлагаются не очень убедительные. Например, X. Гибсон рассказывает, как трудно было писать гусиным пером, да ещё скверными густыми чернилами, которые применялись в те времена. Но ведь другие писатели и поэты писали тогда такими же перьями и чернилами, однако проблем, подобных порождённым «шекспировскими автографами», с ними нет. В этом убедился известный учёный — текстовед и библиограф У.У. Грег, исследовав рукописи и подписи прозаиков и драматургов и 42 поэтов за период 1550—1650 годов.
Большинство шекспировских биографов сегодня склонны объяснять странный вид подписей Шакспера какой-то болезнью. Бернард Шоу предположил в своё время, что Шекспир страдал судорогами пальцев. Выходит, он страдал этими неведомыми «судорогами» все последние годы жизни (хотя активно занимался своей обычной приобретательской деятельностью)?
Большинство нестратфордианцев объясняют все эти особенности и странности подписей тем, что стратфордский Шакспер был неграмотен (в лучшем случае — малограмотен) и мог лишь кое-как нацарапать своё фамильное имя на документах. Некоторые нестратфордианцы (Ф. Шипулинский, например) обращали при этом особое внимание на жирную точку, особенно явственно видимую под подписью на свидетельских показаниях в деле Белотта — Монжуа. Что это за точка? По их мнению, это и есть подлинная «подпись» Шакспера: неграмотный человек таким способом «прикладывал свою руку» к документу — ставил пером точку, над которой писец делал пометку (иногда сокращённую) о его имени.
Однако, я полагаю, ещё большего внимания заслуживает последняя страница завещания. Ибо здесь не просто подпись, а почти фраза: «…by me William Shakspeare» («…мной, Уиллиамом Шакспером»). Все изучавшие эту подпись констатировали (и читатель тоже может в этом убедиться), что первые три слова написаны нормальным, чётким почерком; последнее же слово — фамильное имя — почти такими же корявыми, неуверенными буквами, что и на второй странице. Почему же такая разница в одной строке, если вся она написана в одно время одним человеком? Стратфордианские биографы опять апеллируют к болезни: у больного-де было временное улучшение, и он успел чётко написать первые слова, а на последнее у него уже не хватило сил, и он с трудом кое-как его нацарапал. Объяснение, конечно, очень натянутое — слишком уж очевидно, что эта строка в конце завещания написана не одним человеком. Первые три слова заключительной формулы мог написать поверенный Коллинз или его клерк, или кто-то ещё, кто знал, что Шакспер умеет лишь кое-как изобразить своё фамильное имя, что ему и предоставили сделать. Но на предыдущей странице он всё-таки попытался воспроизвести и имя «Уильям» — такими же бесформенными, неуверенными буквами; возможно, этот опыт учли, когда заверяли последнюю страницу…
Как бы то ни было, уникальные автографы Уильяма Шакспера — единственные свидетельства того, что он когда-то держал в руке гусиное перо, — задают немало загадок биографам. Однако некоторые стратфордианцы не только не испытывают никаких сомнений в отношении этих автографов, но и считают возможным на их основании производить идентификацию рукописных текстов елизаветинской эпохи! Так, в рукописи пьесы «Томас Мор», написанной шестью различными почерками, не пропущенной цензором и пролежавшей в английских архивах два с половиной столетия (она была найдена только в 1844 г.), три страницы некоторые учёные считают написанными рукой Шекспира. Основание? Якобы сходство почерка на этих трёх страницах с почерком (почерками?) пресловутых шести подписей Шекспира (то есть Шакспера). Ну а обнаружить сходство орфографии автора этих трёх страниц «Томаса Мора» с орфографией произведений Великого Барда было ещё «легче». Конечно, можно понять горячее стремление всех почитателей Шекспира обрести наконец хотя бы одну — пусть и не стопроцентно подтверждённую — рукопись великого драматурга, но притянутые за волосы наукообразные «идентификации» — неплодотворный путь для такого обретения.
Шесть автографов Уильяма Шакспера — чрезвычайно важные реалии, они хорошо согласуются с другими относящимися к стратфордцу фактами, дополняют и подтверждают их, помогая увидеть, что в действительности представлял из себя оборотистый пайщик лондонской актёрской труппы.
Близкий друг графа Саутгемптона
Узнав из постепенно найденных подлинных документов немало об Уильяме Шакспере из Стратфорда, о его занятиях, о всех членах его семьи, о его домах, сараях и участках земли, прочитав его духовное завещание и изучив подписи на нём, мы обнаруживаем, что не знаем и не понимаем, какое отношение всё это имеет к литературе, поэзии, творчеству. Ничто пока не говорит о том, что этот человек был писателем, драматургом, поэтом; более того, некоторые факты прямо противоречат такому допущению (отсутствие образования, примитивный характер завещания, отсутствие книг и рукописей, странности автографов). Но, мож