Она пыталась сдержать рыдания, но они рвались из нее беспощадно и неукротимо. Я потянулся к ней и губами прикоснулся к соленым дорожкам, которые раздражали ее поврежденную кожу. Аля потянулась ко мне и уткнулась в шею, оставалось только гладить ее худенькие подрагивающие плечи и шептать утешающие слова, в которые я и сам с трудом верил.
К вечеру приехали ее отец и сестра, а я пошел поговорить с лекарем. Но меня опять отвели к стажеру. Она уверяла, что Алей занимаются лекари, что для нее делают все, чтобы она смогла вернуться к нормальной жизни, смогла вновь играть на скрипке. Но, увы, она меня обманула.
Что касается расследования, то нам обещали сообщить, если появится какая-то информация. Виновник скрылся с места преступления, свидетелей не было, как и записей со сканеров поблизости. Все они каким-то образом сломались именно в тот вечер. Если бы не мое состояние, то я бы повел себя иначе. Но в те дни я словно находился в прострации, в каком-то невозможном мире. После жалких объяснений ответственного за правопорядок в том районе мне представлялось, что это сделал не человек, а призрак, который испарился после совершенного. Но так не бывает. Я собирался узнать правду, найти виновника. У меня были подозрения, что это сделал кто-то с Островов. За ними всегда подчищают, их никогда не судят, они вечно улетают невиновными с поверхности. Но я хотел это изменить. Каждый должен нести ответственность за свои действия и выбор.
Забегая вперед, скажу, что в этой жизни нет ничего невозможного. Нужно было всего лишь стать одним из островитян. И я стал. А потом нашел того, кто это сделал… И свидетелей, которые молчали. А еще я выкопал корни того зла. Самое жуткое в нашей жизни – это то, что несправедливость случается по двум причинам – жадность и возможность закрыть глаза. Но об этом чуть позже.
Дома Аля выглядела намного лучше и веселее, ее кожа вновь приобрела живой оттенок, глаза блестели, а улыбка все чаще появлялась на губах. Она восстанавливалась и строила планы. Постоянно говорила о том, что, как только будет можно, она вновь возьмет в руки скрипку. Аля жила этим каждую секунду, изо дня в день. А я жил ею. В эти дни она много писала и создала свою лучшую мелодию, которую я теперь не могу слышать. Музыка должна залечивать раны, но, увы, для меня она стала острым ножом, наносящим новые порезы.
Через несколько месяцев у Али было назначено снятие держателей у лучших лекарей нашего города. Я не мог поехать с ней, утром у меня была защита программы на курсах. Но пообещал забрать ее из лекария. После учебы я отправился за ней, написав сообщение. Она должна была уже выйти из здания, но все не появлялась. Отправил ей еще несколько посланий, но никакого ответа не получил. Позвонил, но она прервала вызов, а потом выключила часы. Я решил, что Аля не может ответить, и стал ждать, нервно перебирая музыкальные треки в вездеходе и постоянно смотря на экран часов. Пытался отвлечься, шерстил сеть, тупо перелистывая сканы и посты, или бездумно смотрел глупые ролы. Но с каждой проходившей минутой страх и волнение нарастали и заполняли меня.
Прошел час, но она так и не вышла из здания. Не выдержав, я отправился в лекарий. Узнав номер кабинета, пошел по длинным коридорам, высматривая ее в посетителях, заглянул к лекарю. Ее нигде не было. Во рту пересохло, а из глубин поднималась голодная тревога, которая не позволяла дышать, воруя кислород. Я вышел на свежий воздух и позвонил ее отцу, но он был на работе и ничего не знал. Набрал номер Лейки, и ее слова обрушились на меня как нежданный порыв ледяного ветра в летний день. Оказалось, что Аля уже дома, закрылась в своей комнате, не хочет никого видеть и не собирается ни с кем разговаривать. Я не понимал, что произошло, что я сделал не так или чего я не сделал.
– Лейка, слушай, что происходит? Я прождал ее около лекария целый час, а она уже дома. Даже сообщения мне не написала.
– Она закрылась. Мне ничего не говорит, врубила свою классику. Видимо, плачет. Прости.
– Я приеду.
– Не надо. Она тебе не откроет.
– Какого… Что случилось?
Лейка молчала. Я услышал, как она куда-то пошла, а потом шепотом произнесла:
– Ей что-то сказали в лекарии. Я не знаю что. Она не говорит. Может, проблемы с пальцами.
– Какие проблемы?
– Давай я тебе позже напишу. Может, она отойдет.
Но Аля так и не отошла. Ни на следующий день, ни через неделю.
Я писал ей десятки сообщений, звонил как ненормальный по сто раз в день, приезжал к ее дому. Но она игнорировала меня. Я не знал, что думать и что делать. Был разбит и подавлен. Через две недели мне позвонил ее отец. В его голосе были странные грустные ноты, он позвал меня к ним. Я сел в вездеход и рванул к ее дому. Поднялся на шестой этаж и с силой нажал на экран.
Дверь открыл отец. Его лицо осунулось, а в глазах читалась тревога. Я вошел в их небольшую квартиру, стянул подошвы и сразу направился к ее комнате. Аля сидела в своем надувном кресле, поджав под себя ноги, и смотрела в окно.
Я приблизился к ней, но она даже не взглянула на меня. Хотел обнять, но она отстранилась.
– Что происходит? – спросил я.
– Я больше никогда не смогу… – Она запнулась, не закончив предложение. Только посмотрела на меня, словно искала во мне какой-то ответ. Но я был такой глупый, самоуверенный, глухой и слепой к ее чувствам и словам.
– Чушь. Все ты сможешь! Что за бред! – вскинулся я.
– Нет, не смогу! – резко крикнула она. – Я больше никогда не смогу…
Я замер, не зная, что сказать в этот момент. Мне же обещали, что все будет как раньше, что она сможет восстановиться, а с тренировками подвижность пальцев вернется. Аля сама мне это говорила. Но иногда все происходит иначе, а наши мечты рушатся всего за один миг. Мне нужно было подобрать правильные слова, показать ей свои чувства, поддержку и любовь.
– Все будет хорошо. Мы что-нибудь придумаем. Обещаю, – сказал я со слабой надеждой в голосе.
– Ты уже обещал. И не исполнил. Если бы ты пошел на концерт, а не в бар…
Я замер, уставившись на нее. Злость и раздражение внезапно пробудились во мне, оказавшись неудержимыми, как бешеные псы.
– Ты даже не смог найти того, кто сделал это со мной, – добила меня она, и я сорвался.
– Еще скажи, что я в этом виноват! – грубо кинул я.
Она молчала.
– Ты считаешь, что я виноват? – не унимался я.
Мне нужно было сказать ей, что я виноват, что эта вина разъедает меня изнутри каждый день. Но слышать это от Али, знать, что она тоже винит именно меня, было слишком больно. Ее слова разрушили поверхность, на которой я стоял. И мне впервые захотелось обидеть ее, дать ей почувствовать ту боль, что испытывал я от ее слов, взгляда, мыслей, которые, как мне казалось, я умел читать. Но тогда я ничего не знал. Даже представить себе не мог, что она почувствовала, когда все, о чем мечтала, стало недосягаемым, когда ее жизнь рассыпалась в пепел, а внутри нее стало пусто. Я не понял, что она потерялась в руинах жизни и искала выход. Но я был слишком вспыльчив, слишком эгоистичен и подтолкнул ее к расщелине.
– Это ты не дождалась меня, ты переходила дорогу непонятно где. Это ты виновата во всем, – вырвалось у меня.
Я был тем, кто считал, что весь мир крутится вокруг него, кто не понимал, что его чувства ничуть не важнее, чем ее.
И как только я услышал, что сказал, то тут же пожалел об этом. Но слова было уже не стереть, не удалить у себя и у нее, как случайно отправленное сообщение. Признать свою ошибку в моменте я тоже не смог. Это оказалось непосильным испытанием, которое я провалил.
Она заплакала, а я, словно облитый бензином и подожженный чумной искрой, выбежал из комнаты и рванул из квартиры. Я мчался вниз, перескакивая по несколько ступеней, и только на улице наполнил легкие холодным пыльным воздухом. Забрался в вездеход и уехал прочь, убегая от своих же слов, как от кислотного ливня, вместо того чтобы попытаться спасти любимую.
Глава 21
Ева быстро шла по руинам и выискивала знаки. Увидела вдалеке на еще сохранившейся кирпичной стене рисунок какого-то цветка. Подбежала и рассмотрела красную розу. Обошла стену и заметила ленту, торчащую из груды камней. Она раскидала камни и достала прозрачный шар. Вытащила осколок, такого у нее еще не было.
«Нужно искать цветы, как и в первом этапе», – подумала Ева и пошла дальше.
Тучи распухали на небе, и дул холодный ветер, стараясь растрепать ее волосы. Вот-вот должен был обрушиться ливень. Воздух казался наэлектризованным и предвещал нешуточную грозу. Ева подошла к угрюмому низкому дому с лестницей, ведущей куда-то под землю. Чуть спустилась, чтобы ее не было видно, поставила рюкзак на ступени и достала белый дождевик. Надела его на себя и собиралась уже натягивать рюкзак и идти дальше, как услышала голоса неподалеку. Ева замерла, тихо подняла рюкзак и крадучись спустилась ниже ко входу, который лишился своей двери и открывал черноту помещения. Она шмыгнула внутрь и тут же спряталась за стеной. Окон не было, и свет проникал только из дверного прохода. Ева сделала шаг и наступила на стекло. Хруст был оглушающим. Она замерла и прислушалась к голосам. Слышно ничего не было. Хорошо это или плохо, она не знала. Ева нажала на экран часов и посветила на пол, который был усыпан осколками стекол, палками и всяким мусором. Она повела рукой и увидела проем, ведущий в другую комнату. Аккуратно дошла до него и тут же скользнула внутрь. Увидела старый стеллаж, уставленный какими-то контейнерами, просочилась между ним и стеной и вжалась в угол. На лестнице послышались шаги. Ева замерла. Нож лежал в кармане, а вот пистолет с единственной ампулой – в рюкзаке. Она старалась не дышать, слыша, как кто-то зашел в соседнее помещение. Увидела луч искусственного света.
– Пошли, там кто-то есть, – послышался далекий мужской голос. Это сказал явно не тот, кто спустился в подвал.
Все тело Евы напряглось и окостенело. Но мысли потоком проносились в голове.