Сна – ни в одном глазу. В приопущенное на ширину двух ладоней окно купе волнами вливался тёплый июньский воздух, полный специфического, сугубо «железнодорожного» аромата пополам с запахами подмосковных лесов, и мы, заварив в предусмотрительно прихваченных из дома кружках чай «со слоном», принялись строить планы на завтрашний день.
Задача у нас совсем несложная: найти дом по заранее известному адресу, подняться на второй этаж, представиться и побеседовать. Фотография «разыскиваемого» имеется, описание его обычного распорядка – тоже, посланцы генерала не теряли времени даром. А вот как начать сам разговор – это вопрос крайне интересный.
Итак, что мы имеем? Наш «клиент» – инвалид, ведущий крайне замкнутый образ жизни. Общается только с соседями, в особенности, с девочкой лет двенадцати-тринадцати. Интересуется астрономией на любительском уровне – на этой почве они с девчонкой и подружились, поскольку та всякий ясный вечер торчит на балконе у соседа, рядом с самодельным телескопом. И, главное: есть все основания полагать, что в каждом, кто к нему приблизится, Виктор Иннокентьевич (так зовут нашего «клиента») готов видеть, в лучшем случае, «ликвидатора» Конторы, стремящегося довести до конца зачистку сотрудников «спецотдела», а в худшем – боевика-Десантника. И свернуть его с этой мысли возможным не представляется – в разговоры он вступать не намерен, и готов на самые решительные действия. Например: подорвать и себя, и незваного гостя «лимонкой», которую постоянно таскает в кармане домашней куртки.
Так что, на встречу с ним идём мы трое. Комонсы. Те, кого Десантники не могли «оседлать» ни при каких обстоятельствах – руки у них коротки подчинить себе личности земных подростков. Наш «разыскиваемый» в курсе этого обстоятельства, поскольку сам однажды побывал в шкуре тех, кого пытались взять под контроль Пришельцы – и, надеюсь, одного этого соображения хватит, чтобы хотя бы заговорить с нами. Ну а там видно будет. Главное – ввязаться, как говаривал Наполеон.
На часах половина третьего. Девчонки спят на нижних полках, Аст раскинулся на своей верхней и чуть слышно похрапывает, свесив руку вниз – кисть расслабленно покачивается над свернувшейся в клубочек Миладкой. Девочка по жаре сбросила на пол простынку, и теперь предстаёт перед нашим с альтер эго нескромным взором в наряде, состоящем из узких белых трусиков и маечки на босу грудь. Альтер эго от этого соблазнительного зрелища порывисто вздыхает и отворачивается к проносящемуся мимо ночному пейзажу. Не облизывайся, не нужно это тебе, не твоё…
Поезд миновал Сергиев Посад – здесь он именуется на советский манер, Загорском – и теперь чернильной тьме мелькают лишь редкие огни деревень да раскачиваются фонари на полустанках, которые мы пролетаем с завидной скоростью.
Если кто-нибудь однажды спросит, что для меня дороже всего в этом невероятном «попаданстве», то ответ был бы: вот эти редкие минуты одиночества наедине со своими воспоминаниями, чудесным образом оживающими вокруг. Когда не надо что-то решать, куда-то бежать, выполнять головоломные миссии, гадать над очередными неразрешимыми проблемами и туманными перспективами – просто лежать и неторопливо, безумно впитывать в себя давно ушедшее и вот, вернувшееся назад…
В голове у меня (точнее в той части черепушки альтер эго, которую я занимаю) неотвязно вертится прилипчивая, как банный лист и банальная, как шлагбаум, мелодия:
«Вот потому-то мила мне всегда
Вологда-гда-гда-гда
Вологда-гда
Город где судьба меня ждёт…»
Да что же это такое, в самом деле? Как теперь избавиться от этой напасти?
«…вот потому-то мила мне всегда,
Вологда-гда-гда-гда, Вологда-гда,
В доме, где резной палисад…»
1979 г., июль
Вологда
На следующий день.
Упомянутый в песенке резной палисад (вернее сказать, самый обыкновенный заборчик) действительно был – аккурат, перед двухэтажным деревянным домиком постройки года эдак девяносто пятого. Или девяносто восьмого, тысяча восемьсот, ясное дело. В Вологде хватает таких – ладных, крепких, как гриб-боровик, вроде бы и тронутых неумолимым течением времени, но всем видом своим уверенно заявляющих: «мы тут ещё лет пятьдесят простоит, а то и больше! Эти ваши панельные пятиэтажки, позор и поношение самого понятия „архитектура“ рассыплются, или будут снесены по какой-нибудь реновации – а мы стояли и стоять будем!»
Дальше палисадника дома мы не пошли. Зачем, если и с улицы хорошо было видно молчаливых мужчин в милицейской форме, осматривавших комнату нашего «клиента», да и «буханка» в МВДшных жёлто-синих цветах говорила о многом. Судя по тему, как продвигался осмотр, опоздали мы на считанные часы, и теперь оставалось лишь любоваться на происходящее издали и проклинать собственную нерасторопность, прикидывая, как бы побеседовать с соседями, не вызвав при этом повышенного интереса к себе у «компетентных товарищей». Карменсита, на правах старшей группы, велела нам с Миладкой оставаться на месте и продолжать наблюдение, не привлекая к себе внимания, а сама, прихватив на всякий случай, Аста, двинула на местный почтамт – докладывать по телефону в Москву.
Подходящих заведений общепита вроде открытой летней веранды кафе или хотя бы затруханной пельменной с окнами, выходящими в подходящую сторону, в поле зрения не обнаружилось. А потому мы устроились на скамеечке в ближайшем проулке и приняли вид воркующей парочки, время от времени бросая взгляды на интересующий нас подъезд. И тут…
– Здесь красивая местность!
Женька вскинулся, будто от шила в самое, что ни на есть мягкое место. Девчонка, лет двенадцати – он её сразу узнал, поскольку именно она часто мелькала на фотках, сделанных наблюдателем.
Голенастая, как многие в её возрасте, две косички торчат в разные стороны, платье в синий на белом фоне архаичный горошек…
– Что же тут такого красивого? – вежливо осведомилась Милада. – Улица, как улица, дома, правда, ничего, живописные…
«Она ничего не поняла! – взвыл в глубине мозга расслабившийся, было „Второй“. – Пусти, я… нет, давай сам, а то заметит момент „щёлк-щёлка“… Неизвестно, что рассказал ей наш клиент о Десантниках – перепугается, сбежит…»
– Как ты сказала, девочка? – осторожно спросил Женька, незаметно сжав Миладкины пальцы – «молчи, мол!» – «Здесь красивая местность»?
– Ага. – она помотала головой. – Вы знаете, что это?..
– Пароль Пришельцев, инопланетян? Тебе сосед, Виктор Иннокентьевич, о них рассказал?
– Всё-всё! – с готовностью подтвердило юное создание. – И предупредил, что вы обязательно приедете и спросите о нём. Вы ведь эти, как их… комонсы, да?
В её покрасневших, заплаканных глазах горела отчаянная надежда.
– Они самые! – Миладка, наконец-то сообразившая, в чём дело, широко улыбалась. – А скажи, куда это он делся? И почему в его квартире милиция? Кстати, как тебя зовут?
– Тамара… Томка. – новая знакомая сразу погрустнела. – А дядя Витя куда-то пропал сегодня ночью. Я дяденькам из милиции уже всё рассказала: мы с ним смотрели на Сатурн почти до полуночи, а потом я побежала домой. А сегодня, пораньше, выхожу на лестничную площадку, чтобы бежать за молоком – у нас на углу по утрам машина с фермы останавливается. Ну, и постучала в дверь дяде Вите – не взять ли и ему молочка, я всегда так делаю. Он не ответил, тогда я подумала, что он ещё спит, засиделся допоздна за телескопом – это часто бывает, когда ночи ясные. Я дверь открыла, думала, возьму его бидон, я знаю, где он лежит – ну и увидела, что там делается.
– Квартира была разорена? – спросил Женька.
– Совсем-совсем разорена! – закивала девчонка. – Всё перевёрнуто, ящики выдвинуты, одежда разбросана по полу, кресло-каталка на боку. А чемодана дяди Витиного с бумагами нет – наверное, похитители с собой унесли. Я сразу к маме, а она в милицию позвонила – из второй квартиры, там есть телефон.
И Томка подозрительно зашмыгала носом.
«Ещё разревётся, плакса сопатая…» – неприязненно подумал Женька. Милада ласково взяла новую знакомую за обе ладошки.
– Ну-ну, Тома, не надо… А скажи, ты милиции говорила о его бумагах? И о Десантниках?
– Нет, что вы! – она даже испугалась. – Дядя Витя строго-настрого запретил. Говорил – если они взрослые, то, значит сами могут… Велел говорить только вам, когда приедете. И бумаги, которые я для него прятала, только вам отдать, больше никому!
– Ну, вот мы и приехали. – Миладка потрепала девчонку по волосам. – Не волнуйся, мы обязательно его найдём. А сейчас, давай-ка мы найдём подходящее местечко, и ты нам всё подробно расскажешь ещё раз. Тут где-нибудь есть кафе-мороженое?
– Она что-то говорила о бумагах? – негромко спросил Женька, удостоившись недовольного взгляда спутницы: «как можно быть таким бесчувственным?..»
Томку же его тон нисколечко не задел.
– Да, конечно! – заторопилась она. – Я их на заднем дворе прячу в сараюшке, под корытом, в старом школьном портфеле. Хотите, прямо сейчас принесу?
Спустя два часа, все четверо неслись на такси по направлению к аэропорту Вологды. Женькин карман оттопыривал блокнот, содержащий подробную запись беседы с Томкой. Под ногами, в тронутом плесенью ученическом ранце лежала толстая пачка листков, перевязанных бечёвкой – копия архива «спецотдельца», переданная им его малолетней помощницей. Кармен ещё раз повторила полученные от генерала инструкции: немедленно, не теряя ни минуты, добираться местными линиями Аэрофлота до Кандалакши или Апатитов, лучше всего, через Петрозаводск или Архангельск. А уж оттуда позвонить по известному нам телефону и – ждать указаний.
Такси, следуя новенькому указателю «Аэропорт Вологда – Заречье», свернуло с Архангельского шоссе. Здание аэровокзала было ещё в лесах, а потому водитель подкатил к временному дощатому ангару с надписью по фасаду масляной краской «Аэропорт» – зал ожидания, совмещённый с билетными кассами и багажным терминалом. Народу было много – как пояснил по дороге таксист, старый аэровокзал был переполнен, по большей части, сельскими жителями – оттуда старенькие Ли-2 и «Аннушки» летали во все райцентры области и даже в отдалённые деревни. А год назад старый аэропорт закрыли, отдали военным – и вот, никак не достроят новый, приходится пассажирам тесниться в ожидании в этом бараке…