— CZ равно С, умноженное на 1, 7, — медленно произнес я.
— Верно! — удивленно воскликнула она. — Откуда вы знаете?
Глава 9
В полдень, когда я, закончив свои безрезультатные поиски, закрыл крышку последней коробки с нежно переливавшимися цветами радуги опалами из Орегона, сидел в кабинете Гревила и читал распечатку Джун об основах бизнеса, постигая схему денежного оборота, заканчивавшегося справедливым итогом. Аннет, в ежедневные обязанности которой входил перевод денег в банк, дала мне на подпись пачку чеков. Я подписал их с ощущением, что делаю это не по праву. Затем она принесла мне дневную корреспонденцию, требовавшую определенных решений, и я разобрал ее, преодолевая внутреннее сопротивление.
Было несколько звонков от ювелиров, узнавших из утренних газет о смерти Гревила. Аннет, уверяя их, что это не означает закрытия предприятия, говорила более убедительно, чем выглядела.
— Все говорят, что Ипсуич слишком далеко, но мыслями они будут там, — сообщила она.
В четыре часа позвонил Эллиот Трелони и сказал, что ему удалось узнать, кто та леди, которая не желала слышать имя Гревила в своем доме.
— На самом деле это грустная история, — с усмешкой сказал он, — и смеяться тут, вероятно, нечему. Она не простила и не простит Гревилу то, что он отправил ее великосветскую доченьку на три месяца в тюрьму за то, что та продала кому-то из своих дружков кокаин. Ее мать была на суде, и я помню, как она давала репортерам интервью после заседания. Мать никак не понимала, почему продажа кокаина приятелю считалась противозаконной. Разумеется, торговцы наркотиками — презренные негодяи, но продать знакомому — совсем другое.
— Если закон тебя не устраивает, не обращай на него внимания, он тебя не касается.
— Что вы говорите?
— Это Гревил писал в своей книжке.
— Ах да. Кажется, Гревил узнавал телефон матери, чтобы предложить ей возможные варианты реабилитации дочери, но та не захотела его слушать. Знаете что, — он немного помедлил, — вы мне позванивайте, хорошо? Встретились бы как-нибудь за рюмочкой в «Рук-энд-Касл», а?
— Хорошо.
— И сообщите мне сразу же, как найдете эти записи.
— Обязательно, — заверил я.
— Я говорил вам, мы хотим остановить Ваккаро.
— Я все обыщу, — пообещал я. Положив трубку, я спросил о них у Аннет.
— Записи о судебных процессах? — удивилась она. — Нет-нет. Он никогда не приносил ничего подобного в офис.
«Точно так же, как никогда не покупал алмазов, — сдержанно добавил про себя я, — о которых не было и намека ни в перечнях, ни в описях».
Из стола вновь донесся приглушенный настойчивый сигнал. На моих часах было двадцать минут пятого. Протянув руку, я открыл ящик, и сигнал, как и в прошлый раз, тут же умолк.
— Что-нибудь ищете? — спросила Джун, залетая в комнату.
— Нечто вроде электронных часов с будильником.
— Это наверняка всемирные часы, — сказала она. — Мистер Фрэнклин пользовался ими, чтобы не забыть позвонить, например, поставщикам в Токио.
Я рассудил, что, поскольку мне нечего будет сказать токийским поставщикам, сигнал вряд ли нужен.
— Вы хотите, чтобы я послала в Токио факс и сообщила, что все дошло благополучно? — спросила она.
— Вы обычно это делаете? Она кивнула.
— Они беспокоятся.
— Тогда, пожалуйста, сообщите им. Когда Джун ушла, в дверях возникла рыжая шевелюра Джейсона, и он без всякого намека на нахальство сообщил мне, что отвез товар Просперо Дженксу и вернулся с чеком, который уже передал Аннет.
— Спасибо, — безразличным тоном ответил я.
— Аннет велела передать вам, — сказал он, посмотрев на меня ничего не выражающим взглядом, и удалился. «Удивительный прогресс», — отметил про себя я.
В тот вечер, когда все ушли, я остался один и стал не спеша осматривать владения Гревила в поисках тайников, которые требовали смекалки, хитрости и постоянно вводили в заблуждение.
Я был просто не в состоянии осмотреть сотни ящичков в помещениях склада и пришел к выводу, что он вряд ли мог бы ими воспользоваться, потому что Лили или кто-то другой могли запросто наткнуться на то, о чем знать им не следовало. «В этом-то и была основная проблема», — решил я в конце концов. Гревил, согласно своим принципам, не поощрял разграничение на «свое» и «чужое», но это правило распространялось и на него, и его сотрудники привычно заскакивали к нему в кабинет при малейшей необходимости.
Постоянно не давала покоя назойливая мысль о том, что, если Гревил и оставлял хоть какие-то координаты бриллиантов в офисе, они могли исчезнуть вместе с «кудесником-взломщиком», и мне просто нечего было искать. Я и в самом деле не нашел ничего, что могло бы принести малейшую пользу. После часа бесплодных поисков я запер все, что запиралось, и спустился во двор, чтобы найти Брэда и отправиться домой.
Рассвет в день похорон Гревила был ясным и холодным, и, когда взошло солнце, мы уже направлялись на восток. Поездка в Ипсуич заняла в общей сложности три часа, и мы приехали в город, имея большой запас времени на поиски машины Гревила.
Все попытки выяснить что-нибудь через полицию оказались безрезультатными. Они не брали на буксир, не отвозили и не штрафовали за просроченную стоянку ни один старый «Ровер». Они не видели машину с таким номером ни на городских магистралях, ни на автостоянках, однако, по их словам, это еще ничего не значило. Розыск машины не входил в их первоочередные обязанности, поскольку она не была украдена, но, если вдруг... они сообщат мне.
По дороге я объяснил Брэду принцип действия «машиноискателя» и дал в придачу карту городских улиц.
— Очевидно, когда нажмешь эту красную кнопку, у машины зажгутся фары и зазвучит сигнал, — сказал я. — Так что ты веди машину, а я буду нажимать, идет?
Он удивленно кивнул, и мы начали свои несколько необычные поиски из центра города, вблизи того места, где умер Гревил, медленно проезжая по улицам, сначала к северу, затем к югу, и отмечая их на карте. Во многих жилых кварталах машины стояли возле домов одна за другой, но нигде мы не услышали свистка сигнала. Мы проезжали общественные стоянки, автостоянки возле магазинов и перед вокзалом, но нигде не увидели зажженных фар. «Роверы-3500» встречались довольно редко, и, когда нам попадался очередной, мы останавливались, чтобы посмотреть на номер, даже если машина и не была серого цвета, но автомобиля Гревила мы среди них так и не нашли.
Мною все сильнее овладевало чувство глубокого разочарования. Я серьезно рассчитывал отыскать эту машину. По мере того как время приближалось к двум часам, я все больше укреплялся во мнении, что мне не стоило так затягивать с поисками — следовало заняться ими сразу же после смерти Гревила. «Однако в прошлое воскресенье я был просто не в состоянии начать их, да и узнал-то я, что нужно искать нечто ценное, только во вторник», — думал я.
Даже сейчас меня не покидала уверенность, что Гревил не мог оставить алмазы в каком-то легкодоступном месте, но приезжал же он зачем-то в Ипсуич... а вдруг?
Крематорий располагался в саду среди аккуратно рассаженных розовых кустов. Брэд подвез меня к самому входу и поехал где-нибудь перекусить. Мне навстречу вышли двое мужчин в черных костюмах и с соответствующим выражением лица. Один представился владельцем похоронного бюро, в которое я обращался, другой — сотрудником крематория. Сообщив мне, что прислано множество цветов, они спросили, какие положить на гроб.
Несколько озадаченный, я последовал за ними, и мы пришли в длинную крытую аркаду, находившуюся возле здания. Там возле своих венков стояли одна-две группы скорбящих людей.
— Вот цветы для мистера Фрэнклина, — сказал сотрудник крематория, показывая на длинные ряды необыкновенно ярких, разноцветных букетов, полных жизни в этом владении смерти.
— Это все для него?! — воскликнул я в изумлении.
— Да, их приносили все утро. Какие положить внутрь, какие — на фоб?
Я заметил, что на букетах были карточки.
— Я тоже прислал цветы от себя и наших сестер, — сказал я с некоторой неуверенностью. — На карточке должно быть написано Сьюзан, Миранда и Дерек. Я хочу, чтобы вы положили их.
С сочувствием взглянув на мои костыли, сотрудник крематория и владелец похоронного бюро решили помочь мне найти цветы, а мне первым делом попалась на глаза не та карточка, что я искал, а другая, от которой у меня перехватило в горле.
«Я думаю о тебе каждый день в четыре двадцать, любимый. К.».
Карточка была прикреплена к розам ярко-красного цвета, которые стояли с папоротником в темно-зеленой вазе. Двенадцать благоухающих цветов. «Дазн Роузез означает „дюжина роз“, — подумал я. — Боже мой!»
— Нашел, — донесся до меня голос владельца похоронного бюро, который держал в руках большой букет розовых и красновато-коричневых хризантем. — Вот, пожалуйста.
— Прекрасно. Мы положим еще эти розы и тот венок, что возле них, — он от сотрудников его компании. Хорошо?
Похоже, они согласились со мной. После мучительных раздумий Аннет и Джун, позвонив из офиса, сказали, что сошлись на исключительно белых цветах. Они взяли с меня обещание, что я обращу на цветы внимание и удостоверюсь в том, что они красивы.
Мы решили, что всем сотрудникам лучше остаться в офисе, поскольку работа шла "весьма оживленно, однако по потупленному взору Джун я мог судить, что ей бы хотелось поехать.
Я поинтересовался у работника крематория, кем были присланы все остальные цветы. Он ответил, что от деловых партнеров, а карточки он соберет и отдаст мне.
Впервые я задумался над тем, что, вероятно, мне надо было отвезти тело Гревила в Лондон, чтобы дать возможность его друзьям и коллегам попрощаться с ним, но в течение последующего необычайно тихого получаса я нисколько не пожалел об этом. Священник, приглашенный похоронным бюро, поинтересовался, хочу ли я прослушать всю службу, поскольку оказался единственным присутствующим на похоронах, и я сказал «да», это полностью отвечало моменту и настроению.