Там они заключили договор. К первым людям отошли берега, высокие равнины и чистые луга, холмы и болота. Только густой лес навсегда оставался собственностью Детей, и нельзя было отныне предать топору ни одного чардрева во всей стране. Чтобы боги были свидетелями заключения договора, каждое дерево на острове наделили лицом, а после учредили священный орден Зеленых людей, обязанных приглядывать за островом Ликов.
Мир этот создал основу четырехтысячелетней дружбы между людьми и Детьми Леса. Шло время, и первые люди даже отреклись от богов, которых привезли с собой, и поклонились тайным божествам леса. Заключение договора положило конец Рассветным векам, и начался Век героев.
Бран сжал в кулаке блестящий черный наконечник.
– Но ты говоришь, что все Дети Леса исчезли.
– Да, они исчезли, но только здесь, – ответила Оша, откусывая конец последнего бинта зубами. – К северу от Стены все обстоит иначе. Туда ушли Дети Леса, великаны и прочие древние расы.
Мэйстер Лювин вздохнул:
– Женщина, по справедливости ты сейчас должна лежать в земле или томиться в цепях. Старки обращались с тобой лучше, чем ты заслуживаешь. Нехорошо платить за их доброту, забивая головы ребят чепухой.
– Скажи мне, куда они ушли, – попросил Бран. – Я хочу знать.
– И я тоже, – присоединился Рикон.
– Ну что же, хорошо, – проворчал Лювин. – Мир этот соблюдался, пока стояли королевства первых людей, и весь Век героев, и Долгую ночь, и в пору рождения Семи Королевств, пока наконец не пришел час – много столетий спустя – когда другие люди пересекли Узкое море.
Первыми были андалы, высокие светловолосые воины, пришедшие со сталью, огнем и семиконечной звездой новых богов, изображенной на груди. Война затянулась на века, однако в конце концов все шесть южных королевств пали перед завоевателями… Андалы сжигали рощи чардрев, срубали с них лики, убивали Детей Леса повсюду, где находили их, и повсеместно провозглашали победу Семерых над старыми богами. Поэтому Дети убежали на север…
Лето взвыл.
Мэйстер Лювин вздрогнул и умолк. Вскочив на ноги, Лохматик присоединил свой голос к голосу Лето, и ужас наполнил сердце Брана.
– Вот оно, – прошептал Бран с уверенностью отчаяния. Он знал это с прошлой ночи, он понял, ведь ворона водила его в крипту прощаться. Он знал, но не верил. Он хотел, чтобы прав оказался мэйстер Лювин. «Ворона, – подумал он, – трехглазая ворона…»
Волки смолкли столь же внезапно. Лето отправился к Лохматику и лизнул окровавленную шкуру на шее брата. В окно влетела птица.
Ворон опустился на серый каменный подоконник, раскрыл клюв и каркнул хриплым горестным голосом.
Рикон зарыдал. Наконечники стрел один за другим выпали из его ладошки, звонко ударяясь о пол. Бран прижал к себе брата и обнял его.
Мэйстер Лювин глядел на черную птицу, как на скорпиона, облаченного в перья. Он поднялся и медленной походкой лунатика направился к окну. Потом мэйстер свистнул, и ворон перескочил на его перевязанную руку. На крыльях его запеклась кровь.
– Сова, – пробормотал Лювин, снимая письмо с ноги, – а может, и ястреб. Бедняга, удивительно, как это он долетел.
Бран понял, что дрожит, пока мэйстер разворачивал бумагу.
– Что там? – спросил он, прижимая к себе брата.
– Ты знаешь, что там, мальчик, – сказала Оша, не без сочувствия в голосе. И опустила ладонь на его голову.
Мэйстер Лювин, невысокий седой мужчина с обагренным кровью рукавом серого шерстяного одеяния, не веря, глядел на них… В его ясных серых глазах блеснули слезы.
– Милорды, – обратился он к обоим сыновьям лорда Эддарда голосом хриплым и надломленным. – Нам необходимо найти каменотеса, который хорошо знал вашего отца…
Санса
В комнате в самом сердце крепости Мэйгора Санса провалилась во тьму.
Она задвинула занавески вокруг постели; засыпала, просыпалась рыдая, засыпала снова. А когда не могла спать, просто лежала под одеялом, сотрясаясь от горя. Слуги приходили и уходили, приносили еду, но она не могла даже видеть ее. Блюда ставили на стол под ее окном, где они нетронутые и портились, пока слуги вновь их не уносили.
Иногда ее одолевал свинцовый, лишенный видений сон, тогда она просыпалась еще более усталой. И все же это было лучшее время, ведь, когда ей снились сны, она видела отца. Во сне или наяву, она видела его; видела, как золотые плащи бросают его на мрамор, видела сира Илина, выступающего вперед и извлекающего меч из ножен на спине, видела тот момент… момент, когда… она хотела отвернуться, хотела, но ноги подвели ее и она упала на колени, но почему-то не смогла отвернуть голову. Все кричали и визжали вокруг, ее принц улыбнулся ей, он улыбнулся, и она почувствовала себя в безопасности, но только на мгновение, пока он не сказал эти слова, и ноги ее отца… это она помнила, его ноги, как они дернулись, когда сир Илин… когда меч…
«Быть может, я тоже умру», – сказала себе Санса, и мысль эта не показалась ей столь уж ужасной. Если она выбросится из окна, то все страдания окончатся, ну а потом певцы сложат песни о ее горе. Тело ее будет лежать на камнях внизу, разбитое и невинное, оно пристыдит всех тех, кто ее предал. Санса даже дошла до окна, открыла ставни, но тут отвага оставила ее, и, рыдая, она упала в постель.
Приносившие ей пищу служанки пытались завести с ней разговор, но она не отвечала. Однажды явился великий мэйстер Пицель со своими бутылочками и флакончиками, чтобы спросить, не заболела ли она. Он потрогал ее лоб, заставил раздеться и ощупал всю, пока служанка придерживала ее. Уходя, дал снадобье из трав и медовой воды и велел ей выпивать по глотку каждый вечер. Она выпила сразу все и провалилась в сон.
Ей снились шаги на лестнице башни, зловещее скрежетание кожи о камень, кто-то медленно поднимался к ее опочивальне, шаг за шагом. Она могла только сжаться в комок возле двери и прислушиваться, дрожа, пока он подступал все ближе и ближе. Она знала: это сир Илин Пейн идет за ней со Льдом в руке, идет забрать ее голову. Бежать было некуда, прятаться негде, дверь заложить нечем. Наконец шаги смолкли, и она поняла, что он прямо снаружи, стоит молчаливый со своими мертвыми глазами и длинным, покрытым рытвинами лицом. Тогда она поняла, что не одета. Она согнулась, пытаясь прикрыть себя руками, а дверь со скрипом начала открываться, пропуская острие двуручного меча.
Она проснулась со словами:
– Пожалуйста, пожалуйста, я буду хорошей, я буду хорошей, пожалуйста, не надо! – Но слушать было некому.
Когда за ней действительно пришли, Санса шагов не услышала. Дверь открыл Джоффри – не сир Илин, а мальчик, который был ее принцем. Свернувшись, она лежала в постели, шторы были задернуты, и ей трудно было сказать, полдень сейчас или полночь. Сначала она услышала, как хлопнула дверь. Затем занавеси ее кровати отодвинулись, и она прикрыла глаза ладонью, защищаясь от внезапного света, и увидела их, стоявших над ней.
– Сегодня днем ты посетишь меня при дворе, – проговорил Джоффри. – Умойся и оденься, как подобает моей невесте.
Рядом с ним стоял Сандор Клигейн в простом коричневом дублете и зеленой мантии, в утреннем свете его обожженное лицо было ужасно. Позади них замерли двое рыцарей Королевской гвардии в длинных белых атласных плащах.
Прикрывая себя, Санса натянула одеяло до подбородка.
– Нет, – прохныкала она. – Пожалуйста… оставьте меня.
– Если ты не встанешь и не оденешься сама, мой Пес сделает это за тебя, – сказал Джоффри. – Вставай!
– Я прошу вас, мой принц…
– Я теперь король. Пес, вынь ее из постели. – Сандор Клигейн обхватил Сансу за талию и вытащил из перины, пока она вяло сопротивлялась. Ее одеяло упало на пол. Под ним лишь тонкая ночная рубашка прикрывала наготу.
– Делай, как тебе велят, дитя, – сказал Клигейн. – Одевайся. – Он подтолкнул ее к шкафу – едва ли не с нежностью.
Санса попятилась от них.
– Я сделала все, о чем попросила меня королева, я написала письма, написала так, как она мне сказала. Ты обещал мне свою милость. Пожалуйста, отпусти меня домой! Я никого не предам, я буду хорошей, клянусь! Во мне нет крови предателя. Я только хочу домой. – Вспомнив про воспитание, она опустила голову. – Если вы не против, – договорила она слабым голосом.
– Я против, – ответил Джоффри. – Мать говорит, что я все еще должен жениться на тебе, так что ты останешься здесь и будешь послушной.
– Я не хочу выходить за тебя, – простонала Санса. – Ты отрубил моему отцу голову!
– Он был предателем, и я никогда не обещал пощадить его, но я обещал ему свою милость и проявил ее. Не будь он твоим отцом, я велел бы разорвать его на части или освежевать, но я подарил ему чистую смерть.
Санса глядела на Джоффри, словно увидев его впервые. На нем был расшитый львами, подбитый малиновый дублет и короткий золотой плащ с высоким воротником, который обрамлял его лицо. Санса удивилась тому, что он мог показаться ей красивым. Его губы были такие же мягкие и красные, как червяки, которых находят после дождя, а глаза тщеславные и жестокие.
– Ненавижу тебя, – прошептала она.
Лицо короля Джоффри отвердело.
– Мать моя утверждает, что королю не подобает бить жену. Сир Меррин!
Рыцарь оказался перед ней, прежде чем она успела что-нибудь сообразить; отбросив руку, которой она пыталась защитить лицо, он ударил ее по уху тыльной стороной руки, облаченной в перчатку. Санса не помнила, как потеряла сознание, но, очнувшись, обнаружила, что стоит на одном колене в тростнике. В голове ее звенело. Сир Меррин Трант стоял над ней, кровь обагрила костяшки его белой шелковой перчатки.
– Теперь будешь повиноваться или мне заставить его наказать тебя еще раз?
Ухо Сансы онемело. Она прикоснулась к нему, ощутив пальцами кровь.
– Я… как… как прикажете, милорд.
– Ваша светлость, – поправил ее Джоффри. – Я жду тебя при дворе. – Он повернулся и вышел.
Сир Меррин и сир Арис последовали за ним, но Сандор Клигейн задержался достаточно долго, чтобы грубо поднять ее на ноги.