– Да, это верно… – осекся он. – Но почему же, черт меня возьми совсем, у нас нет сына? Почему вы не можете забеременеть? А может быть, вы вообще уже никогда не забеременеете?
– Врачи говорят, что я здорова.
– А-а-а, врачи! – Генрих махнул рукой. – Что они знают! Если бы они умели лечить болезни, на земле давно бы уже никто не болел. Сколько веков существует медицина, а болезней становится все больше.
Не напоминайте мне о врачах; они не могут вылечить даже мою ногу, которая не ранена, не покалечена, не обожжена, а просто болит. Я заплатил этим эскулапам столько золота, что хватило бы на излечение всех больных ног на свете, а они лишь мучают меня бессмысленными процедурами и запутывают мудреными латинскими терминами. Я несколько раз порывался издать указ о том, чтобы повесить всех врачей в государстве. Людям от этого стало бы легче жить, – по крайней мере, доктора перестали бы их дурачить и вытягивать из них деньги… Не напоминайте мне о врачах!
Он с трудом поднялся с кресла и сказал:
– Что же нам остается делать, моя милая? Видимо, только молиться и продолжать стараться изо всех сил. Я все еще верю, что вы родите мне наследника. Прошу, умоляю вас, – постарайтесь, и я стану самым счастливым мужем и отцом на свете! А тогда и мои чувства к вам окрепнут во сто раз, хотя и без того только вы одна живете в моем сердце.
Покинув покои королевы, Генрих, чертыхаясь, проклиная свою больную ногу и всех докторов мира, добрался до приемного зала, где его ждал сэр Джеймс.
– Надеюсь, милорд, дела, о которых вы хотели поговорить со мной, так важны, что стоят моих страданий, – проворчал король. – В противном случае вы человек без жалости.
– О, я всей душой сочувствую вашему величеству! – сказал сэр Джеймс соболезнующим тоном. – Я бы не осмелился побеспокоить вас, если бы не возникли вопросы, требующие немедленного решения.
– Дьявольщина! – король, морщась, потер свою ногу. – Докладывайте же скорее, не тяните время!
– Особый Комитет умоляет ваше величество принять срочные меры по наведению порядка в государстве, – сэр Джеймс передал королю свиток с прошением.
– Что такое? В нашем королевстве беспорядки? – переспросил Генрих. – А почему мы не знаем об этом? Мастер Хэнкс ничего нам не докладывал.
– Нет, ваше величество, прошу меня простить, я не точно выразился. Это беспорядки такого рода, которые не несут в себе угрозу вашему величеству и королевству. Однако сэр Арчибальд как глава Особого Комитета все же несколько обеспокоен положением в стране.
– Говорите же яснее, черт возьми!
– Извините, ваше величество. Речь идет о том, что законы, которые должны помочь Комитету в проведении реформ, законы, утвержденные вашим величеством, не действуют!
– Какие законы вы имеете в виду? – Генрих с гримасой боли на лице попытался вытянуть ногу.
– Например, закон о выселении. В нем сказано, что человек, лишенный своей собственности – дома, земли и тому подобное – должен в месячный срок покинуть свои бывшие владения, в противном случае он подлежит насильственному выселению. Казалось бы, что здесь непонятного? Но находятся люди, которые сопротивляются выселению, обосновывая это тем, что им и их семьям якобы негде жить и нечем прокормиться.
Какая наглая ложь! Вы, наверно, помните, ваше величество, что подписали указ об использовании нищих и бездомных в специальных работных домах. Каждому там найдется дело – мужчинам, женщинам, детям, старикам, – и все они будут обеспечены жильем, питанием, все будут приносить пользу обществу и прибыль своим хозяевам и государству. Что же касается не желающих работать, то их надо ловить и также отправлять в работные дома. За поимку бродяг можно назначить небольшое вознаграждение, и, уверяю вас, полиции не придется трудиться: добрые граждане сами переловят и сдадут властям всех нищих. Тех же, кто сбежит из работного дома – вешать. В конечном итоге, доходы от работных домов перекроют расходы на борьбу с бродяжничеством. У меня тут произведены соответствующие расчеты, – сэр Джеймс вытащил из мешка для бумаг еще один свиток.
– Оставьте, – простонал Генрих. – Я вам верю. Что вы хотите?
– Ужесточить законы о выселении и о бродяжничестве.
– Согласен.
Сэр Джеймс тут же подал королю заранее подготовленный указ и достал еще одну бумагу.
– Бог мой! – мученически произнес Генрих. – Вы никак не угомонитесь! Что еще?
– Сбор налогов, ваше величество. Комитет предлагает изменить суммы сборов.
– Как это – изменить? – Генрих с подозрением посмотрел на сэра Джеймса.
– Прошу выслушать меня, ваше величество, – заволновался тот, почувствовав недоброжелательные нотки в голосе короля.
– А я что делаю? – сказал Генрих. – Я вас слушаю, невзирая на адскую боль в ноге. Итак, что там по поводу налогов?
– Сейчас, как вам известно, мы берем одинаковые налоги со всех, а Комитет предлагает брать налог в зависимости от размера состояния и доходов каждого человека, – выпалил сэр Джеймс.
– Вот как? – Генрих задумался. – Что же, в этом предложении есть разумный элемент. Но как решились на это сэр Арчибальд и другие члены Комитета? Ведь они – богатейшие люди, и, тем не менее, они готовы добровольно принять закон, который лишит их приличной части денег?
– Простите, ваше величество, я опять неправильно изложил свою мысль, – испугался сэр Джеймс. – Речь идет о том, чтобы больший процент налога брать с бедных, а с богатых брать налог существенно меньший.
Генрих так удивился, что забыл о своей больной ноге.
– То есть… Не пойму… Как это? – он беспомощно уставился на сэра Джеймса.
– Нельзя разорять богатых. Они – столп нашего государства, их деньги работают на благо всего королевства. К тому же, имея большие доходы ваши зажиточные подданные и без того платят значительные налоги в казну, – сказал сэр Джеймс. – С бедняками дело обстоит иначе. На свои жалкие гроши они не могут открыть собственное дело. Но у бедняков есть важное преимущество с точки зрения государственных интересов: бедняков много, поэтому, если с каждого из них взять повышенный налог, сумма набежит значительная.
– Но на что они будут жить? – спросил Генрих.
– Пусть больше работают! – ответил сэр Джеймс. – Тогда у них будут деньги и на уплату налогов, и на покупку необходимых товаров. А кто не сможет заплатить налоги, у того отбирать имущество и отправлять в работный дом.
– Вам не откажешь в логике, – заметил Генрих. – Ваши рассуждения, в общем, основательны, но не вызовет ли увеличение налогов волнений в народе?
– Ну, это уже забота мастера Хэнкса! Я уверен, что он справится с этим, – убежденно сказал сэр Джеймс.
– Ладно, оставляйте ваши бумаги, – Генрих, кряхтя, потер ногу. – Когда боль утихнет, я просмотрю их. Но, помните, сэр Джеймс, если сборы в казну упадут, если в королевстве что-нибудь будет не так в результате ваших нововведений, – я пойду еще на один расход: дам возможность палачу заработать на вашей казни.
Мастер Хэнкс сидел за простым сосновым столом в угловой комнате казенного дома, что стоял у ограды королевского парка, и читал полученные за прошедшие дни доносы.
Доносы приходили всегда, менялся только характер обвинений. До королевских реформ почти в каждом доносе сообщалось об отступлении некоего лица или лиц от святой папской церкви и о преступных поползновениях к изменению установленных Богом порядков; теперь же доносили о заговорах папистов и о попытках восстановить ненавистные прежние порядки в королевстве.
Мастер Хэнкс, перечитавший за многие годы своей службы тысячи доносов, безошибочно определял, какие из них написаны из корыстных побуждений, а какие – из зависти, из ненависти, из страха или из желания отомстить. Были среди доносчиков и бескорыстные радетели о благе государства, были и дураки с богатой фантазией, были идиоты с больным воображением. Но все же среди этого мутного потока писанины изредка попадались правдивые сообщения, – вот почему мастер Хэнкс самолично просматривал доносы.
Он сидел за этим занятием уже давно, и справа от него на столе возвышалась большая груда прочитанных бумаг. Слева оставалась небольшая стопка листов, еще не прочитанных мастером Хэнксом. Он взял из нее очередной донос, пробежал глазами, вдруг остановился, задумался, прочитал во второй раз и положил этот лист посреди стола. Потом бегло просмотрел оставшиеся сообщения, отбрасывая бумаги в правую стопку, пока слева не осталось ни одной из них. Тогда мастер Хэнкс потянулся, встал, покрутил головой, разминая затекшую шею, и позвонил в колокольчик.
Допрос.
Гравюра с картины неизвестного художника.
Через мгновение в комнате появился человек в серой одежде. Мастер Хэнкс взял груду листов с правой стороны стола и передал ее этому человеку.
– Приобщите к сообщениям, полученным за прошлую неделю, – приказал ему Хэнкс. – Не забудьте выписать имена доносчиков в отдельную папку. Люди, написавшие донос, фактически уже состоят на государственной службе, и в любой момент могут нам понадобиться. Это – первое. Второе, – когда было получено последнее сообщение от девицы Сью, фрейлины королевы?
– Пять дней назад.
– Пять дней назад, – повторил Хэнкс. – Да, я помню это сообщение… Срочно вызовете ко мне девицу Сью, и чтобы никто об этом не знал.
– Слушаюсь, – по-военному коротко ответил человек в сером.
– Идите.
Когда тот вышел, Хэнкс присел за стол и в третий раз перечитал отложенную бумагу; задумался, потом встал, подошел к камину и бросил донос в огонь. Взяв кочергу, поворошил горящие ошметки листа, пока они не превратились в бесформенный пепел; этот пепел Хэнкс перемешал с золой от сгоревших поленьев и только тогда поставил кочергу на место, а сам остался стоять у камина, глядя на языки пламени.
Запыхавшаяся, промокшая под дождем Сью вбежала в комнату. Прическа девушки была растрепана, один из шнурков платья не завязан, а на шее виднелся след от поцелуя, который Сью безуспешно попыталась прикрыть ниткой жемчужного ожерелья.