Когда Генрих прочитал письмо, он недоуменно посмотрел на помощника мастера Хэнкса.
– Это что же такое, подлог? – растерянно спросил он. – Кто-то хочет опорочить королеву?
– Нет, ваше величество. Письмо подлинное, – обречено сказал человек в сером, уже слыша хруст своих шейных позвонков под ударом топора.
– Подлинное? То есть вы хотите сказать, что его написала сама королева? – переспросил король, все еще отказываясь верить.
Человек в сером молча кивнул. Тогда лицо Генрих дрогнуло и жалобно исказилось, а из уст короля вырвался судорожный вздох, похожий на всхлипывание.
Человек в сером так испугался, что едва не потерял сознание; перед глазами у него все поплыло, и он должен был отставить в сторону ногу, чтобы не упасть. Придя в себя, он увидел, что король побагровел настолько, что, казалось, кровь вот-вот прорвет поры его лица. Генрих жадно заглатывал воздух, разрывая камзол на груди; борода короля встопорщилась, а усы вздыбились выше носа.
У помощника мастера Хэнкса вырвался нервный смешок; человек в сером перестал понимать, где находится, и что происходит вокруг.
– Шлюха! Гнусная шлюха! – завопил король, и от его крика погасли огни свечей на большом напольном канделябре. – Отдаться какому-то ничтожеству, забыв о супружеской верности; слиться с ним в похотливом порыве, презрев чистоту и женское целомудрие; нарушить клятву, данную Богу, – какую подлую душонку надо иметь, чтобы пойти на такое! И она – моя жена?! Шлюха! Гнусная шлюха!
Получается, что она три года обманывала меня?! Хотела бежать с ним перед свадьбой – значит, уже тогда водилась с этим негодяем? Может быть, и Лизи – не моя дочь? Могу ли я быть уверенным в своем отцовстве с эдакой женой? А я так ее любил; любил ее взгляд, ее голос, ее походку; любил ее тихое дыхание в ночи, пряди ее волос, рассыпавшиеся по подушке, щеки, порозовевшие от сна; я любил запах ее духов, шелест ее платья, тепло ее руки в своей руке. Я готов был простить ей холодность, равнодушие и невнимание ко мне; после одного ее приветливого слова я забывал все нанесенные мне обиды; я гордился своей женой и радовался тому, что я на ней женился! А она?! Она втоптала меня в грязь, надругалась надо мной, предала мою любовь! Мерзкая шлюха!
Она валялась в постели со своим любовником, забыв меня, заменив меня им! Она раздевалась перед ним, как передо мною, обнажала свое тело, – и он рассматривал и ласкал ее, становясь ей мужем во плоти. Он входил в ее лоно, в святая святых, в алтарь супружества, – и осквернял его своим присутствием и своим семенем! И она позволяла ему все это, и стонала от удовольствия, и страстно кусала его! Грязная шлюха!
Бог мой, ради этой потаскухи я развелся с Екатериной, которая, что ни говори, всегда была верна мне; поссорился с ее отцом-императором, который помогал нашему королевству, и я был проклят святейшим папой! Я разрушил церковь, оплот нашей жизни, я казнил моих лучших подданных; я казнил сэра Томаса! Ради нее я навеки погубил свою душу! Подлая шлюха!
И она еще пишет о разводе?! Чтобы она гордилась собой, думая, какая она умная, как ловко она одурачила мужа, – и наслаждалась страстью с тем ничтожеством на мокрых от любовного пота простынях? Ну, нет, дорогая женушка, тебе придется заплатить за обман, за подлость и за предательство! Я задушу тебя своими руками! Нет, лучше я отдам тебя палачу и буду смотреть, как он сдирает с тебя кожу и тянет из тебя сухожилия! Я прикажу поджарить тебя на медленном огне, залить твою глотку свинцом, переломать твои кости сустав за суставом! Преступная шлюха!..
Генрих задыхался от гнева; на глаза ему попался канделябр с погасшими свечами, и король с такой силой толкнул его, что тот со страшным грохотом упал, повредив красивую мозаику напольного покрытия. В дверях показалось испуганное лицо обер-лакея.
– Вон!!! – крикнул король, потрясая кулаками, и лакей моментально исчез.
Тут Генрих обнаружил человека в сером, застывшего посреди комнаты без движения и без дыхания.
– Хороша у меня секретная служба, нечего сказать! – с яростью сказал он ему. – Если уж такое просмотрела, то зачем она вообще нужна?! Как вы могли не доглядеть за королевой? А может, Энни вас подкупила? Вы пойдете на плаху!
– Ваше величество… – загробным голосом произнес человек в сером и замолк.
– Что, «ваше величество»? Я вас всех казню! И чем, интересно, занимается ваш руководитель? Наш славный мастер Хэнкс по-прежнему отдыхает в своем имении? – ядовито поинтересовался Генрих.
– Ваше величество, он серьезно болен и не встает с постели. Неизвестно, дотянет ли он до лета, – человек в сером позволил себе вздохнуть.
– Болен? Я заметил, – его все время нет, когда что-нибудь случается! То он в отъезде, то болен. Послать за ним тотчас же! И пусть его привезут, даже если над ним уже прочитали отходную молитву! – и король со злостью пнул ногой поверженный канделябр.
Однако Генрих не мог оставаться во дворце, не мог просто ждать приезда Хэнкса и ничего не делать. Он чувствовал, что если срочно не уедет отсюда, то еще до вечера убьет Энни без суда и следствия, поэтому, взяв с собой отряд гвардейцев, Генрих в сопровождении человека в сером сам поскакал в имение мастера Хэнкса.
Когда король выезжал из города, дождь прекратился, из-за облаков выглянуло весеннее солнце, но к вечеру вдруг пошел такой снег, что всадникам, скачущим позади отряда, не было видно тех, кто скакал впереди. И от людей, и от лошадей шел пар, еще более сгущавший туман, окутывавший отряд. В быстро наступивших сумерках ощущение реальности, и без того призрачное, окончательно утратилось: в серо-белесой несущейся пелене снега очертания предметов размывались, создавая бесформенные причудливые силуэты; линии сливались и обрывались, образуя то зияющие пустоты, то переплетения сложных изломанных фигур; тени вдруг переходили в свет, сразу же гаснущий во тьме.
Генриху казалось, что он видит тяжелый фантасмагорический сон; надо только проснуться, и все кошмары уйдут, – не будет этой бредовой скачки, не будет измены Энни, которая и есть самый страшный кошмар. Но запах снега, промокшей одежды, людского и лошадиного пота, но бряцание сбруи и оружия, чавканье копыт коней по грязи, – все свидетельствовало о том, что происходящее не было сном.
Для борьбы с этим кошмаром наяву Генрих знал испытанное средство, которое, хотя и на время, но помогало. К этому средству он и прибег, остановившись на каком-то богом забытым постоялом дворе, и прибег так основательно, что уже через час свалился со скамьи. Гвардейцы, оттащившие Генриха в постель, потом долго спорили о том, сколько король выпил бренди, – и пришли к выводу, что выпито было немало, учитывая количество этого напитка, которое было необходимо для приведения в бессознательное состояние такого могучего мужчины, как Генрих.
…Поместье Хэнкса находилось среди лесов и болот, где крестьянские поселения встречались так же редко, как островки пригодной для обработки земли среди мшистой, покрытой валунами лесной целины. Как ни странно, в каждой деревне откуда-то уже знали о приближении короля, и крестьяне выходили ему навстречу. А на последнем отрезке пути к отряду короля присоединились проводники, без помощи которых человеку в сером даже с его знанием маршрута вряд ли удалось бы найти поместье Хэнкса.
Там тоже уже знали о приезде короля, и его ждала надлежащая встреча, на которой хозяин имения, правда, не присутствовал, поскольку, как объяснили его люди, из-за болезни не мог встать с постели. Его величеству предложили отдохнуть с дороги, но Генрих пожелал немедленно видеть мастера Хэнкса. Короля отвели в небольшую теплую спальню, где боролся со смертью руководитель королевской секретной службы.
Мастер Хэнкс лежал в постели, укрытый пушистым шерстяным одеялом, а лицо его утонуло в громадных подушках, да еще было наполовину скрыто пологом кровати, так что король видел лишь нос да густую отросшую бороду Хэнкса.
Генрих уселся на кресло, поставленное в трех-четырех шагах от смертного одра, и тогда борода Хэнкса шевельнулась, и из подушек раздался его слабый голос:
– Рад приветствовать вас в своем имении, ваше величество. Это огромная честь для меня. К сожалению, не смог встретить вас лично, отхожу в мир иной… Вы приехали проститься со мною?
– Не хочу вас разочаровывать, мастер Хэнкс, но я скакал сюда три дня при отвратительной погоде и по мерзким дорогам вовсе не для того, чтобы с вами проститься, – нервно сказал Генрих. – Вы не вовремя решили расстаться с жизнью. В государстве предательство и измена, а ваши сотрудники абсолютно не справляются со своими обязанностями.
– Что вы говорите, ваше величество? – Хэнкс сделал попытку приподнять голову, но она тут же упала на подушки. – Предательство и измена? Это мой недогляд и моя вина.
– Никто не утверждает, что вы в чем-нибудь виноваты, – проворчал король. – Где уж вам нести службу, в таком-то состоянии! Но ваш помощник – осел и недотепа! Он проглядел измену.
– Значит, я в нем ошибся, – послышался вздох Хэнкса. – Как же он допустил такой просчет?
– Об этом вы сами его расспросите. Я привез его к вам. Может быть, и казнить его здесь? Но черт с ним, речь не о нем! – Генрих ударил кулаком по подлокотнику кресла. – Что делать с королевой – вот вопрос!
– С королевой? – борода Хэнкса повернулась в сторону короля. – А что сделала королева?
– Королева? Вы спрашиваете, что сделала королева? – сказал Генрих, растягивая слова. – Энни изменила мне, – вот что она сделала! – вдруг закричал он. – Изменила! Мне! Королю! Государю! Мужу! Мне, кто так ее любил! Мне, кто ради нее восстановил против себя целый мир, кто пролил море крови, чтобы жениться на ней! Шлюха! Гнусная шлюха! Мерзкая шлюха! Преступная шлюха!
Генрих вскочил с кресла и принялся с рычанием бегать по спальне, опрокидывая вещи на своем пути. Хэнкс молчал, его борода была уставлена в потолок.
Побегав по комнате, Генрих вернулся на свое место и упавшим голосом сказал: