. Он относился к распространенному в Англии типу людей, которые хотят больше, чем могут, и которых мучает изжога от вида чужих успехов.
Епископ был твердым приверженцем католичества, но не от того, что отличался благочестием и ревностью к вере, а из-за неспособности найти другое надежное пристанище в своей жизни. Католичество было его цитаделью и одновременно осадной башней: оно помогало ему отбиваться от врагов, посягающих на его жизненное пространство, и, в свою очередь, нападать на них.
В Англии после реформ короля Генриха оказалось большее количество тех, кто потерявшись в новых жизненных условиях, заперлись в католической цитадели и совершали оттуда отчаянные вылазки на врагов, – а врагами они считали всех непохожих на себя, а уж тем более, возвышающихся над ними. Епископ Эдмунд мог бы стать вождем этих испуганных и озлобленных королевских подданных, но ему не хватало ума и смелости, – зато при лорд-канцлере сэре Стивене он почувствовал свою значимость, пусть и на второй роли. Пропалывать государственный сад от сорняков, бросать плевела и не приносящие доброго плода деревья в огонь, стать оплотом многострадальной веры и верующих, – такая высокая миссия стоила каких угодно жертв. Епископа огорчало лишь то, что сэр Стивен все время сдерживал его и не давал развернуться, как следует.
В тумане, проникшем в королевский дворец и заполнившем все помещения зябкой мглой, епископ Эдмунд важно шествовал на встречу с сэром Стивеном. Епископа сопровождали четверо вооруженных телохранителей – двое спереди и двое сзади – ибо он уверял, что враги католической веры и ее величества королевы Марии способны напасть на него в любой момент. Придворные почтительно расступались перед кортежем епископа, низко кланялись его преосвященству, но за его спиной перемигивались и строили смешные рожи. Епископ с холодным высокомерием не замечал эти низкие выходки, – что значили для него, хранителя устоев Англии, гримасы неблагодарной толпы?
В комнате заседаний Королевского Совета, под Плутоном, похищающим Прозерпину, епископа Эдмунда ждал сэр Стивен. Туман в этой комнате был такой густой, что дым от горящих в камине поленьев не уходил вверх, а расстилался по полу; огромные толстые свечи в массивных канделябрах нещадно трещали и вот-вот готовы были погаснуть, а свечи на люстрах светили будто из-за облаков.
Епископу пришлось подойти к сэру Стивену почти вплотную, чтобы разглядеть его.
– Это я, ваше преосвященство, – сказал лорд-канцлер. – Какой туман, а? Не видно ни зги. Вот кресло, – присаживайтесь, прошу вас.
– Не открыть ли окна? Здесь сильно пахнет дымом, как бы не угореть, – проворчал епископ.
– Все окна открыты, но что толку? Мы лишь напустили тумана с улицы, – он идет сюда и не выходит обратно. Он настолько плотный, что в нем гаснут даже звуки: перед самым вашим приходом трубач королевской стражи протрубил смену караула, и впервые за много лет я едва услышал его. Беда с этим трубачом – я сто раз просил его не трубить под нашими окнами, но ему мои слова, как об стенку горох! Я требовал именем королевы, я заклинал божьим именем – результат тот же. Знаете, ваше преосвященство, есть вещи, над которыми не властны не только земные правители, но и господь Бог: казалось бы, я обладаю немалой властью в Англии; казалось бы, ее величество обладает властью еще большей, – ну уж, а Господе я и не говорю, – но ни я, ни королева, ни Господь Бог не можем заставить этого проклятого трубача не трубить под окнами! Как вам это нравится? – улыбнулся сэр Стивен.
– Да, туман нынче сильный, – отвечал епископ Эдмунд, не принимая шуточного тона лорд-канцлера. – Я помню, что такой же туман был в тот проклятый день, когда парламент принял решение просить его святейшество папу о разводе короля Генриха с королевой Екатериной. Тогда-то и начались все беды нашей страны. А вы, ведь, тоже выступали за развод? Не с того ли дня началось ваше возвышение? – епископ подозрительно посмотрел на сэра Стивена.
– Что поделаешь, мой дорогой епископ, – развел он руками, – такие были времена! Вы, если не ошибаюсь, также приняли некоторое участие в бракоразводном процессе короля Генриха и даже ездили в Рим в составе посольства, призванного просить папу о разводе.
– Я вынужден был это сделать! – резко отозвался епископ Эдмунд. – Нам, убежденным и стойким католикам, надо было спасать истинную веру даже ценой притворства и предательства. Да, такое было время!
– Однако времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, – заметил сэр Стивен с примирительной улыбкой. – Можете поздравить меня: я утвердил в парламенте вердикт о незаконности развода Генриха с Екатериной, следовательно, их брак считается не расторгнутым. Наша королева Мария имеет, таким образом, неоспоримые права на престол.
– А как же остальные браки короля Генриха? – спросил епископ.
– А их попросту не было! Были лишь любовные увлечения короля, не более того, – с готовностью пояснил сэр Стивен.
– Но король Эдуард, сын Генриха? Он же правил Англией – получается, что это было незаконно?
– Совершенно верно, – кивнул сэр Стивен, – но не будем же мы судить покойного?
– Однако завещание Генриха? – продолжал допытываться епископ. – В нем наследницей после Эдуарда названа Мария – не ставит ли это под сомнение права ее величества, если само завещание становится сомнительным?
– Ничуть. Завещание не играет теперь большой роли, – даже если найдутся умники, которые примутся изучать это завещание через увеличительное стекло, они ничего не добьются. Законность и нерасторжимость брака короля Генриха и королевы Екатерины делают законной и неприкосновенной власть их единственной дочери королевы Марии, – торжествующе проговорил сэр Стивен.
– Ловко! – епископ Эдмунд посмотрел на лорд-канцлера уже с восхищением. – Однако вы забыли еще об одном персонаже этого процесса, – прибавил он и сделал многозначительную паузу.
– Вы имеете в виду Елизавету? – тут же догадался сэр Стивен. – О, она всего лишь второстепенный персонаж и никогда не выйдет в первые! Брак ее матери леди Энни Болейн с королем Генрихом был расторгнут самим Генрихом, и Энни Болейн была обезглавлена. С таким прошлым Елизавете ни за что не стать королевой; правда, она упомянута в завещании Генриха на третьем месте после Эдуарда и Марии, но, как я уже сказал, это завещание не играет теперь большой роли. Тем не менее, мы обязаны на всякий случай предпринять кое-какие меры, – для этого я вас сегодня и позвал, это первый вопрос из двух, которые я хотел с вами обсудить.
– Вы согласны, наконец, склонить Марию к браку с Филиппом Испанским? – епископ недоверчиво покосился на лорд-канцлера.
– Дался вам этот Филипп! – в сердцах воскликнул сэр Стивен. – Только и слышишь от вас – Филипп, Филипп!
– Что плохого в Филиппе? – возразил епископ. – Он ревностный католик. Кроме того, нельзя забывать, что за ним стоит мощь Священной Римской империи, а это, не считая Вест-Индии, десять королевств, объединенных под властью Карла, отца Филиппа.
– А будет одиннадцать, если включить в их число пока еще не подчиняющуюся империи маленькую Англию, – заметил сэр Стивен.
– Пусть лучше Англия войдет в состав империи Карла, чем погрязнет в протестантской ереси, – решительно сказал епископ. – Вам бы мои заботы, милорд, вы бы поняли, каких трудов мне стоит удерживать страну в повиновении. Ересь подобна застарелой экземе, – сколько не лечи, не вылечишь, появляются все новые и новые пятна.
– По-вашему, лучше сжечь больного, чем лечить его? – хмыкнул сэр Стивен. – Старайтесь, все-таки, лечить, ваше преосвященство. В ваших руках такой инструмент, которому позавидует любой хирург, и такие средства терапии, которыми не обладает ни один лекарь, – восстановленная у нас в стране церковь являет собой мощную силу для оздоровления людей. Вы должны признать, что мы ничего не жалеем для церкви: вам вернули отнятые при Генрихе монастыри и храмы, вам возвращают земли, вам дают немалые деньги, – так помогите власти земной, опираясь на власть небесную! Кто, как не вы, можете внушить верующим уважение и почтение к правительству, освятить повиновение ему божественной волей и нашими славными христианскими традициями?
– Меня не надо этому учить, – перебил его епископ. – Мы постоянно это делаем. Мы спасаем верующих от сатанинского разрушения священных основ государства, мы направляем нашу паству против тех, кто не желает правления Марии. Однако дьявольские семена отрицания живучи, они прорастают даже сквозь каменистую почву.
– Вот, сеющих их и надо преследовать! Беспощадно преследовать.
– Мы делаем и это, как вы знаете, – заметил епископ Эдмунд.
– Знаю и ценю ваше усердие. И мы, и вы, – и правительство, и церковь, – хорошо трудимся для укрепления власти ее величества. Можете и впредь опираться в своих карательных мерах на нашу полную поддержку… Однако, мы начали говорить о браке нашей королевы. Мне пришла в голову идея: а не возобновить ли нам широкие контакты с французским двором? Марию когда-то хотели выдать замуж за французского короля Франциска, отца нынешнего короля Генриха Второго.
– Но Франциск давно умер, – возразил епископ.
– …А потом за дофина, его сына, тоже Франциска.
– Но и он умер.
– Да, однако теперь во Франции есть другой дофин, опять-таки Франциск, сын Генриха Второго и внук Франциска Первого. Может быть, Марии больше повезет с третьем по счету Франциском в ее жизни?
– Вы шутите, милорд? – епископ Эдмунд изумленно уставился на лорд-канцлера. – Этот третий Франциск моложе нашей королевы почти на тридцать лет.
– Ну и что? Зрелые женщины часто любят мужчин значительно моложе себя, – беспечно сказал сэр Стивен. – Между прочим, ваш Филипп моложе Марии на одиннадцать лет.
– Но Филипп – мужчина в расцвете сил, а французский дофин еще ребенок: ему нет и десяти, кажется.
– Ничего, вырастет, – махнул рукой сэр Стивен. – При французском дворе мальчики уже в тринадцать лет обзаводятся любовницами.