– Неплохо, – сказала Елизавета. – Чуть-чуть поизящнее, и было бы замечательно!
Следующими были короткие прыжки с выставлением ноги назад, называемые «ляганием коровы».
– Ай-ай-ай, – сказала Елизавета, когда одна из дам упала, а вместе с ней упал и кавалер. – А ведь это еще не настоящий прыжок.
Наконец, дошло и до «прыжков лягушки». Половина танцующих сбились с такта, но зрители, кажется, этого не заметили, потому что вид вздымающихся в воздух дамских юбок и обтянутых шелковыми чулками ног заставил забыть про огрехи исполнения.
– Боже, – сказала Елизавета, – а сейчас будет целый каскад прыжков.
Упали три дамы, которых не смогли удержать кавалеры, – но самое неприятное, что одна из танцующих подпрыгнула слишком высоко и задела рукавом факел на колоне. Ее платье затлелось, дама с пронзительным криком заметалась по залу.
– Полейте ее! Полейте ее чем-нибудь, а не то она устроит пожар! – закричала Елизавета.
Когда даму спасли, Елизавета хлопнула в ладоши, привлекая к себе внимание.
– Мы еще только учимся и нам еще многому надо научиться, – сказала она. – Но мы обязательно научимся всему, чему надо. Не будем отчаиваться, повторим все сначала.
Она сделала знак распорядителю бала, он – музыкантам, и в третий раз заиграли «гальярду». Елизавета подхватила своего партнера и вышла в круг.
– Ну-ка, все за мной! – приказала она.
Придворные разбились на пары, однако некоторые из дам и кавалеров, из числа приглашенных на бал, стояли в нерешительности.
– Вы – тоже! – сказала им Елизавета. – Не бойтесь ошибиться, бойтесь ничего не делать.
Десятки пар задвигались в танце. Из-за тесноты они наталкивались друг на друга, падали и выбывали из строя, но принцесса, несмотря ни на что, продолжала «гальярду». В итоге лишь она со своим кавалером и пять или шесть других пар дошли до конца, – и опять, как в первый раз, Елизавета подпрыгнула и повернулась воздухе в заключительном движении, а затем плавно опустилась на пол, будто не касаясь руки партнера.
Перекрывая восхищенные возгласы, принцесса прокричала распорядителю бала:
– А сейчас что-нибудь поспокойнее. «Кантри-данс», пожалуйста. Здесь мы будем на высоте.
Заиграли «кантри-данс». Его вышли танцевать почти все, не дожидаясь приказа принцессы. Елизавета танцевать не стала. Она села в свое кресло, взяла у слуги вазочку с фруктовым льдом и принялась кушать. Вокруг столпились придворные, не участвующие в танце; они говорили принцессе комплименты, восхищаясь ее умением танцевать. Елизавета рассеянно кивала им; вдруг ее лицо оживилось, она увидела сэра Джона.
– Дамы! Джентльмены! Прошу вас отойти в сторону, я не вижу танцующих, – сказала Елизавета. – А вы, сэр Джон, встаньте возле меня, мне интересно ваше мнение.
– Вы тоже считаете, что я хорошо танцевала? – спросила Елизавета, когда они остались вдвоем.
– Бесподобно, моя принцесса, – ответил сэр Джон, улыбаясь в бороду, ибо понял, что Елизавета хочет еще раз услышать похвалу. – Уверен, восторг ваших придворных искренний: если среди них нет, как вы говорите, ваших друзей, то и врагов сегодня поубавилось. Кто может веселиться, как ребенок, а поступать, как зрелый человек, – тот вызывает уважение. Из вас получится отличная королева. Королева, которую будут уважать ее подданные.
– Вы опять о своем! Сделаем вид, что этих слов не было… А почему вы не танцуете, милорд?
– Помилуйте, миледи, вы, наверное, издеваетесь над стариком. Танцы в моем возрасте? Только людей смешить! – и сэр Джон от души рассмеялся.
– Вы постоянно прибедняетесь. «Старик, старик!» – передразнила его Елизавета. – Ну, какой вы старик, вы еще крепкий мужчина. Вы могли бы жениться, если бы захотели… А правда, почему вы не женитесь? Хотите мы найдем для вас подходящую невесту?
– Жениться? Мне?! – с ужасом воскликнул сэр Джон. – Увольте, ваше высочество, лучше я пойду на каторгу. По моему мнению, супружеская жизнь стоит где-то между четвертованием и сожжением заживо.
– А знаете, в этом я с вами согласна, – неожиданно сказала Елизавета, и глаза ее как-то странно блеснули. – Вспомнить, хотя бы, мою мать – для нее супружество закончилось топором палача. Я никогда не выйду замуж.
– Со всем почтением к вам, позвольте мне усомниться в этом, моя принцесса, – сэр Джон покачал головой. – Особы королевской крови не вольны в своих чувствах, они обязаны думать о династических интересах.
– Пусть моя сестра Мария думает о них, – перебила его Елизавета. – Кроме того, разве у нас мало родни?
– Но если вы полюбите кого-нибудь? – мягко заметил сэр Джон.
– Не обязательно выходить замуж, чтобы любить, – отрезала она.
– Вот как? А впрочем, вы правы. Я знаю много примеров большой любви вне брака и совсем мало примеров – любви в браке. Хотя следует заметить, что большая любовь еще не означает счастливая.
Елизавета Тюдор танцует на балу.
Неизвестный художник XVI века.
– Вот как? – в свою очередь спросила Елизавета. – Расскажите мне о чем-нибудь подобном, милорд… Глядите, они опять подслушивают, – шепнула она, показывая глазами на придворных, что стояли поодаль от ее кресла. – Доносчики, соглядатаи, всюду им мерещатся заговоры… Расскажите же мне, милорд, о большой любви, – повысила голос Елизавета, повернувшись к сэру Джону.
– Пожалуйста, моя принцесса. История из времен моей молодости, если вы пожелаете.
– Рассказывайте.
– Жили тогда два друга, два поэта, – Томас и Генри, если вам интересны их имена. Они были неразлучны, как Орест и Пилад, – дружили, не разлей вода. Оба увлекались поэзией Петрарки, которая был в большом ходу при вашем батюшке, короле Генрихе. Я плохо разбираюсь в поэзии, – не то что мой дядюшка Френсис, считавшийся ее признанным знатоком, – но сведущие люди мне говорили, что Томас и Генри сумели приспособить итальянский сонет к нашей английской манере; вот только его размер был для них то слишком мал, то слишком велик.
Не надо, думаю, объяснять, что и Томас, и Генри искали свою Лауру по образцу возлюбленной Петрарки, а если человек чего-то очень хочет, то он это накличет на свою голову. Пожалуйте, – каждый из них нашел себе Лауру и принялся страдать от любви к ней. Точнее сказать, у Томаса было две Лауры, – имя второй нам неизвестно, зато первую мы знаем: с вашего позволения, это была ваша матушка, моя принцесса.
– Он любил леди Энни? – переспросила Елизавета. – Вот это да! Мне об этом ничего не известно.
– Томас любил ее задолго до того, как она стала женой вашего отца, никому не признаваясь в своей любви, а когда леди Энни вышла замуж, уехал в Италию. Там он нашел другую Лауру, которую полюбил также страстно и безнадежно. Как же иначе, ведь он был настоящий поэт, несчастливая любовь для которого все равно что цветок для пчелы – оттуда он черпает нектар своего вдохновения. Послушайте, что Томас написал своей итальянской возлюбленной на прощание:
Прощай, любовь с законами своими!
Твои крючки меня уж не манят –
Сенека и Платон зовут меня,
Я к совершенству устремляюсь с ними.
Я дорожил ошибками слепыми,
Но твой отказ, терзая и казня,
Мне дал урок бежать, себя храня,
Свободы нерастраченной во имя.
Итак, прощай! Иные души рви,
А власти надо мной пришел конец.
Будь госпожою молодых сердец,
Кидай в них стрелы ломкие свои.
Так долго время тратил я с тобой –
Мне надоело лезть на сук гнилой.
Последние строчки, признаться, несколько грубоваты – «надоело!», «сук гнилой!», «долго время тратил!» – но в целом сонет вполне в духе Петрарки.
– Напрасно вы сказали, что не разбираетесь в поэзии, – смеясь, заметила Елизавета. – Опять прибедняетесь, сэр Джон! Я вижу, что вы знаток не хуже вашего дяди.
– Как вам угодно, моя принцесса, – поклонился сэр Джон. – Я просто болтаю, что в голову взбредет… На чем мы остановились? Ах, да, теперь о Генри! Его Лаура была землячкой настоящей Лауры – она жила во Флоренции. Ее имя было Джеральдина, но Генри уверял, что она была ирландской крови. Во имя любви к этой Джеральдине он решил сделаться странствующим рыцарем, дабы совершать подвиги в ее честь. По слухам, где-то он сразился с мельником, которого принял за злое чудовище; где-то освободил каторжников, увидев в них христиан, плененных сарацинами, – а еще побил какого-то ремесленника за дурное обхождение с подмастерьями. Закончилось все тем, что он свихнулся, и его родственникам пришлось срочно везти его назад в Англию. На родине он написал прощальные стихи своей Джеральдине:
В краю, где солнце опаляет травы
Иль растопить никак не может лед;
Где жар его – умеренного нрава;
Где люд умен, печален или горд;
В обличьи низком иль в высоком сане;
В ночи бескрайней иль коротком дне;
В погоде ясной иль в густом тумане;
В расцвете юном или в седине;
В аду, иль на земле, иль в кущах рая;
В горах, в долине или в пенном море;
На воле, в рабстве, – где б ни обитал я;
Больным, здоровым, в славе иль в позоре:
Я – твой навек, и это лишь одно
Утешит, если счастья не дано.
В конце концов, Генри погиб на плахе, ввязавшись в какой-то заговор, – закончил сэр Джон.
– Да, действительно, несчастная любовь, несчастная судьба, – задумчиво произнесла Елизавета. – А какой заговор, вы не знаете?
– Нет, не знаю, сколько воды с тех пор утекло! Да и память меня все чаще подводит.
– От заговоров надо держаться подальше, – назидательно сказала Елизавета и громко повторила: – От заговоров держаться надобно подальше!
– Вы правы, ваше высочество, – упаси нас Бог от заговоров, – столь же громко проговорил сэр Джон.
Елизавета бросил на него тот свой быстрый, пронзительный взгляд, который мог очень многое значить, и встала с кресла: