их купцов. Из-за этого казна моего государя не получает той прибыли, которую должна была бы получать, и это тоже несовместимо с союзническими отношениями, – дон Бернардино оглянулся на своих советников и они согласно закивали головами.
– Я вас слушаю, господин посол, – окликнула его Елизавета.
– Последнее, четвертое, – дон Бернардино сделал паузу. – Моего государя сильно беспокоит судьба вашей кузины, королевы Марии.
– Чем же она беспокоит его? – живо отозвалась Елизавета.
– Мой государь опасается, что поместив королеву Марию в заточение, вы можете причинить ей затем более существенный вред, – многозначительно проговорил дон Бернардино.
– Я не ослышалась, вы сказали «поместив ее в заточение»? – спросила Елизавета. – Помилуйте, господин посол, она умоляла нас, чтобы мы предоставили ей убежище! Несчастная женщина, первый муж которой умер, второй был убит, а третьему пришлось навсегда покинуть страну, – она, оказавшись без мужской поддержки, была так одинока. А я, все-таки, ее сестра, пусть и по линии дедушки, – к кому же было обратиться Марии, как не ко мне? Родственники должны помогать друг другу в беде.
– Однако вы всеми силами помогали ее противникам в Шотландии, – возразил посол.
– Откуда у вас эти сведения? – с обидой воскликнула Елизавета. – Наоборот, я усмирила ее противников. Они оставили мою сестру в покое, а ее сына признали своим королем.
– Но вы заключили королеву Марию в замок.
– А вы бы хотели, чтобы я держала королеву на крестьянском дворе? Разве замок не подобает ей по положению? Она ни в чем не ведает нужды, живет как подлинная королева, устраивая пиры, театры, принимая гостей и выезжая на лоно природы. Иногда я завидую Марии, завидую ее беззаботной жизни, – вздохнула Елизавета.
– Но вы приставили к ней стражу, – не унимался дон Бернардино.
– Охрану, господин посол, охрану! – поправила его Елизавета. – А как же иначе? Сколько людей было убито вокруг нее: муж, личный секретарь, другие достойные джентльмены, а сколько раз жизнь самой Марии висела на волоске! Как же ее не охранять?
– Так вы можете дать твердое обещание моему государю, что Марии ничто не угрожает? – спросил посол.
– От меня ей ничто не угрожает. Так можете и передать, – сказала Елизавета, выделив слово «от меня».
Придворные переглянулись и кто-то из них прошептал: «Велика милость королевы».
– Хорошо. Этот вопрос будем считать исчерпанным, – согласился дон Бернардино. – А что по другим пунктам?
– Все очень просто, – голос Елизаветы внезапно стал жестким. – Начну с третьего пункта. Он – доказательство вашей слабости. В чем вы нас обвиняете? В том, что мы более предприимчивы, более трудолюбивы, более изобретательны? Кто мешает подданным вашего государя добиться влияния при европейских дворах, привлечь на свою сторону нужных людей и обеспечить себе преимущество в торговле? Мы с вами здесь в равных условиях, но мы идем вперед, а вы отстаете, – зачем же вы обвиняете в этом нас, а не самих себя? Или вы хотите, чтобы мы замедлили шаг, коли вы не можете идти быстро? Но в таком случае найдется кто-нибудь еще, кто обгонит и нас, и вас, кто не станет оглядываться на отстающих. Мы не хотим быть отстающими, останавливаться в угоду вам мы не будем, и вы поступили бы точно так же, вырвавшись вперед.
– Но… – хотел возразить посол.
– Я не закончила! – резко оборвала его Елизавета. – Второй пункт обвинения – доказательство вашего лицемерия. Разве не вы с неимоверной алчностью рыскали по всему свету в поисках золота? Разве не вы истребили целые народы, чтобы завладеть им? Разве не вы узаконили жажду легкой наживы, презрев тяжкий, но честный труд, завещанный нам Богом? Ваш пример оказался таким заразительным, что теперь тысячи людей готовы отправиться на разбой и пиратство, чтобы за один час добыть столько богатств, сколько им не заработать за всю жизнь. Как я, слабая женщина, могу справиться с тысячами и тысячами мужчин, одержимых жаждой быстрого обогащения? Мы издаем законы против пиратства, мы вешаем пиратов и разбойников, но их число не уменьшается. Сейчас есть лишь один способ одолеть разбой – взять его под контроль. Если бы я не сделала этого, ни один ваш корабль не смог бы благополучно вернуться домой, и все ваши поселения в Америке были бы уже стерты с лица земли, можете не сомневаться!
– Но… – хотел возразить посол.
– Не сметь перебивать королеву! Я слушала вас внимательно! – крикнула Елизавета. – Первый пункт обвинения – доказательство вашего ханжества. Вы хотите представить себя невинной жертвой, вы хотите уверить нас, что боретесь за святость, вы хотите доказать, что продолжаете дело Спасителя? Ваши слова просто чудовищны. Сколько христиан вы истребили, прикрываясь именем Христа? Когда Генрих Наваррский приехал в Париж на свою свадьбу, вы в одну ночь убили семь тысяч его сторонников, которые знали и почитали Евангелие лучше, чем ваши паписты, а во всей Франции в течение следующих семи дней было убито двадцать тысяч протестантов.
Двадцать семь тысяч человек за неделю, – не в войне, не при нашествии свирепых турок, а в мирное время, в ходе безжалостной резни христиан – мужчин, женщин и детей, – которую вы устроили! И вы смеете после этого попрекать нас тем, что мы помогаем Генриху? Да если бы он был даже язычником, ему следовало бы помочь из одного лишь сострадания! Однако он не язычник, а истинный последователь учения Спасителя, в отличие от тупых и бесчеловечных Гизов, которым вы присылаете своих солдат и свое золото.
Можем ли мы не помогать ему, нашему брату по вере, можем ли мы не помогать и другим нашим братьям и сестрам, которых вы уничтожаете так усердно, что земли Фландрии и Голландии, некогда процветающие и богатейшие, превратились благодаря вашим стараниям в безлюдную выжженную пустыню… Вы обвиняете нас во вмешательстве во внутренние дела вашего государя? – Елизавета зло улыбнулась. – Не вам об этом говорить! Вспомните, сколько заговоров вы устроили в нашей стране с тех пор как при короле Генрихе, моем отце, мы приняли евангелическую веру; скольких людей вы погубили, когда моя старшая сестра, королева Мария, отступила от веры, а ваш нынешний государь Филипп, бывший тогда ее мужем, поощрял Марию к казням наших добрых протестантов!
Среди придворных при этих словах королевы раздались возмущенные восклицания. Дон Бернардино презрительно усмехнулся, не повернув головы в ту сторону.
– Да надо ли углубляться в прошлое, чтобы найти примеры вашего вероломства? – продолжала Елизавета. – Сколько заговоров вы лично устроили против меня, господин посол? Я знаю о трех, но ведь их было больше? Вы пытались поднять против меня моих подданных, вызвать волнения в стране, свергнуть королеву и, возможно, убить ее, не так ли? Отвечайте!
Придворные Елизаветы зашумели и двинулись к послу. Люди из его свиты схватились за шпаги.
– Бернардино де Мендоса рожден не возбуждать волнение в странах, а завоевывать их! – гордо выкрикнул посол.
Елизавета подняла руку, призывая придворных к порядку.
– Вы можете оправдать свое предназначение где угодно, но не у нас, – сказала она, обращаясь к дону Бернардино. – Мы не хотим более видеть вас, извольте покинуть нашу страну, господин посол.
– С большим удовольствием, – сквозь зубы процедил дон Бернардино. – Прикажете передать моему государю все что вы сегодня говорили?
– Как вам будет угодно.
– Я передам ему ваши слова точь-в-точь, – с угрозой произнес дон Бернардино.
– Как вам будет угодно, – повторила Елизавета. – Я вас не задерживаю.
Посол коротко поклонился королеве, стремительно развернулся и пошел к выходу из зала. Люди из его свиты поспешили за ним, держась за шпаги и озираясь по сторонам.
Подождав, когда испанцы выйдут, Елизавета встала с трона и приказала всем удалиться.
– Сэр Уильям и сэр Френсис, задержитесь! – прибавила она. – Мне надо поговорить с вами. Пройдемте в зал Совета.
Зал Королевского Совета был существенно перестроен за последние годы. При Генрихе здесь все было проще и грубее: два громадных, топившихся бревнами камина стояли у стены зала, а трубы от них выходили на улицу прямо через эту стену; узкие и длинные, похожие на бойницы окна размещались высоко над полом, в их свинцовые рамы была вставлена слюда, которая даже в ясный летний день пропускала лишь призрачный свет; гобелены, висевшие на трех остальных стенах, поражали своими гигантскими размерами, но рассмотреть что-либо на них было невозможно из-за многолетнего слоя копоти, – по той же причине нельзя было различить и рисунки на потолке.
Прием Елизаветой иностранных послов.
Художник Л. Теерлинк.
При Елизавете свинцовые рамы заменили на деревянные, вставив в них прозрачное венецианское стекло; камины переместили к внутренней стене, уменьшив их размеры и выведя трубы через потолок, – печники, достигшие значительного успеха в своем ремесле, теперь умели это делать, – кроме того, камины перестали коптить, что позволяло украсить зал, не боясь сажи. Потолок покрылся гипсовой лепниной с геометрическим фигурами и цветочным орнаментом; панели из светлого дуба закрыли стены, а их стыки были спрятаны под изящными пилястрами; над порталом с креслом королевы был помещен расписанный яркими красками герб королевской династии: в сине-белом поле переплелись в объятиях красного дракона алая и белая розы.
Этот герб избрал себе Генрих VII, дедушка Елизаветы, первый король династии Тюдоров; он пришел к власти после долгой междоусобицы, в которой одни дворяне сражались под знаком алой розы, а другие – под знаком белой. Оба враждующих лагеря воевали с таким усердием, что почти полностью истребили друг друга, а заодно до основания разорили страну. Дедушка Елизаветы сумел выплыть на волне этой смуты и добыть королевскую корону; злые языки утверждали, однако, что новый король происходит из рода свинопасов. Герб должен был опровергнуть эти сплетни: красный дракон был древним знаком рода Тюдоров, владевшим обширными землями в Британии, когда тут еще не было ни англов, ни саксов, ни норманнов; а переплетенные в лапах дракона алая и белая розы напоминали о том, что знатные британские семейства, дотоле смертельно враждовавшие друг с другом, примирились именно под властью нового короля.