Посреди стояла купель для купания: ванна из просмоленных дубовых досок, тесно подогнанных, как при строительстве корабля; она была устлана льняным полотном, чтобы в ней было мягче сидеть. Возле ванны был поставлен открытый шкафчик, где хранились всевозможные протирания, белила, румяна, сулема, квасцы, уксус, духи, миндальное молоко и прочие вещи, необходимые для туалета королевы. Тут же находился стол с зеркалом, перед которым Марию причесывали после омовения и накладывали ей грим на лицо. На столе были разбросаны благовония, эссенции, гримировальные средства, помады и пудры; помимо этого, на нем лежала открытая книга герцогини Екатерины Сфорца, в которой описывался наилучший процесс наложения красок на лицо, а также давалось детальное описание средств, инструментов и приемов работы при нанесении макияжа.
Мария Стюарт и ее первый муж, французский король Франциск II.
Неизвестный художник.
Вернувшись с верховой прогулки, Мария с наслаждением погрузилась в горячую ванну с отрубями и молоком. Служанки протерли ей лицо водой с лимонным соком, взбитыми яйцами и ячменным тестом, – незаменимое средство для белизны и мягкости кожи, – а потом пошли за составом для маски, который был приготовлен по рецептам лучших парфюмеров из Капуи. Его приготовление занимало пятнадцать дней, в него входили тушки птиц, которых откармливали сосновыми семечками, топленое свиное сало, телячьи мозги, мякоть белого хлеба и миндальное молочко. Действие маски было поистине волшебным: лицо королевы выглядело свежим и юным, как в восемнадцать лет, так что стражники замка втихомолку судачили о ведьмовских чарах Марии.
Дожидаясь служанок, она весело болтала с Бесс; фрейлина отметила про себя, что настроение Марии значительно улучшилось после прогулки.
– Какое блаженство! – восклицала Мария, томно потягиваясь в купели. – Что может быть лучше ванны, какой прекрасный отдых для тела и души! Когда я жила во Франции, меня поражало, что французы, с одной стороны, обожают свое тело и постоянно думают, как бы его ублажить, а с другой стороны, не любят мыться. Диана де Пуатье, возлюбленная короля Генриха Второго, была исключением из общего правила. О, она знала сотни способов «омовения молодости» и до шестидесяти семи лет, до самой своей гибели, была молода и красива! Увы, ее примеру следуют немногие: когда я попросила дать мне для омовений серебряную ванну Карла Смелого, взятую как трофей французскими войсками при Людовике Одиннадцатом, на меня посмотрели с огромным удивлением – зачем, мол, я хочу мыться? Не гложет ли меня смертельная болезнь, не готовлюсь ли я к последнему причастию?.. Ты смеешься, Бесс? Но это чистая правда, – французы так боятся воды, будто могут растаять от нее.
Моя кузина Елизавета, впрочем, тоже страдает водобоязнью, это издержки плохого воспитания. Король Генрих не любил ее, он ждал рождения сына, а после того, как Энни Болейн изменила ему со своим двоюродным братом и была казнена, он и вовсе возненавидел Елизавету.
Она росла вдали от двора, без должного надзора, некому было приучить ее к чистоте. Она не следит даже за своими зубами, из-за чего их осталось мало, да и те в ужасном состоянии. Мне рассказывали, что однажды епископ Лондона предложил Елизавете удалить на ее глазах свой зуб, чтобы доказать, что это вовсе не страшно. Но она предпочла оставить все, как есть, а дабы отбить запах изо рта, непрестанно жует ароматные конфетки; мне кажется, она и не подозревает, что нужно чистить зубы золой розмарина, положенной в льняной мешочек.
Всякая другая дама с такими зубами, как у Елизаветы, постыдилась бы смеяться, чтобы не показывать их, но ей все нипочем! Она смеется во весь рот, однако при ее дворе это никого не смущает. Там царят такие нравы, что неприлично даже говорить об этом. Вот один случай, из самых невинных. Граф Оксфорд, кланяясь Елизавете, вдруг издал некий громкий звук, который исходит из задней части тела и не может быть одобрен в обществе. Находившиеся при этом люди хохотали так, что дрожали окна, но громче всех смеялась Елизавета. Однако этим дело не кончилось: когда граф Оксфорд явился к ней после длительной отлучки, Елизавета сказала ему: «О, дорогой Оксфорд! Как долго вас не было; я уже успела забыть ваш…», – я не могу повторить то слово, что было произнесено.
Возможно ли, чтобы нечто подобное произошло у меня в Холируде? Там были изысканные манеры; там не было и тени пошлости!
– Моя мама несколько раз бывала в вашем замке, когда вы жили в нем. Она всегда с восторгом вспоминала о тех праздниках, что проводились в Холируде, – сказала Бесс.
– Это был самый прекрасный уголок в Шотландии! – подхватила Мария. – В Холируде царило светлое веселье, и музы слетали с небес, чтобы присоединиться к нему! Во всей Европе не было такого блестящего и утонченного двора; моя свекровь Екатерина, мать моего первого покойного мужа, сгорала от зависти… Ты слышала о роде Медичи?
– Да, мадам. Вдовствующая королева Франции, о которой вы упомянули, из этого рода.
– И это все что ты знаешь о нем? – усмехнулась Мария. – Медичи – род торгашей и спекулянтов, одержимых властолюбием и помешанных на утверждении собственного величия. Даже святой папский престол не избежал их притязаний, но не будем об этом… Лоренцо, отец Екатерины, считал себя покровителем искусств, французы называют таких «эстетами»; его дочь тоже старалась прослыть тонкой натурой, но всякий кто ее видел, сразу понимал, что торгашество у нее в крови. Она одевалась роскошно, но вычурно, стремясь удивить людей богатством наряда, а не своим вкусом; будучи маленького роста, Екатерина заказывала туфли с каблуком не меньше четырех дюймов и вышагивала, как на ходулях. Некрасивая, с длинным носом, она клала на лицо несколько слоев грима и носила вуаль.
Екатерина долго не могла забеременеть, она обращалась к лекарям и магам, – ничто не помогало. Наконец, великий чародей Нострадамус дал ей дельный совет: она должна была каждое утро пить мочу мула и носить на нижней части живота навоз коровы, перемешанный с порошком оленьих рогов. Применив это средство, Екатерина обрела такую сильную способность к зачатию, что начала рожать детей одного за другим, в том числе родив двойню.
Частые роды состарили ее и она сделалась более некрасивой, чем раньше. При французском дворе она была курицей среди павлинов; пока был жив ее муж, Генрих Второй, ее никто не замечал, а сам он проводил время с прекраснейшей Дианой де Пуатье, о которой я тебе уже говорила. После гибели Генриха – он погиб нелепо: на турнире щепка от копья попала ему в прорезь шлема, прямо в глаз, и пробила мозг, – Екатерина своими цепкими ручками захватила французский двор. Не имея достаточно ума, чтобы править как должно, она использовала известные мужские слабости: для того чтобы подчинить себе влиятельных мужчин, Екатерина обольщала их, – нет, не сама, куда ей! – а с помощью своих фрейлин.
Прости мне боже, но таких бесстыдных девиц мир еще не видел! Куртизанки Венеции, известные своим крайним развратом и изощренностью в плотской любви, должны были признать свое поражение перед фрейлинами моей свекрови. Они сопровождали ее повсюду; когда она отправлялась для переговоров к кому-нибудь из своих противников, эти девицы ехали вместе с ней, верхом на белых иноходцах. Шляпы фрейлин были украшены великолепными перьями: взлетая вверх и паря вслед за несущимися всадницами, они словно взывали к миру или войне.
Мой свекор Генрих любил меня, как родную дочь, – продолжала Мария. – Еще не выйдя замуж за его сына, я уже жила на положении королевы. Заботясь о моем образовании, Генрих нанял для меня лучших учителей: с ними я изучала французский, испанский, итальянский, древнегреческий языки и латынь, произведения античных и современных авторов. Я также научилась петь, играть на лютне и полюбила поэзию. Я уже рассказывала тебе, что мною восхищался Ронсар, из-за меня дрались на дуэлях.
Екатерина внешне относилась ко мне хорошо, всегда была приветлива и любезна, однако в глубине души она терпеть меня не могла. Помню, как она сказала: «Нашей маленькой шотландской королеве стоит лишь улыбнуться, как все французские головы обращаются к ней». Да, все французские головы обращались ко мне! Если бы не преждевременная смерть моего мужа, кто знает… – вздохнула Мария.
А во что Екатерина превратила Францию! – продолжала она. – Эта прекрасная страна разорена, погибла, гражданская война скоро уничтожит остатки ее населения. Екатерине нужно было всего лишь слушаться советов Гизов, опираться на Католическую Лигу, и все было бы замечательно! Французы – добрые католики и веселые люди; сумрачная ересь Лютера и жестокие проповеди Кальвина одинаковы чужды им. Лишь такие сумасброды, как Генрих Наваррский, могли увлечься во Франции протестантскими бреднями. До чего же надо было довести не склонных к крайностям французов, чтобы они устроили эту страшную резню в ночь святого Варфоломея!..
При моем дворе никогда не могло случиться подобного. Человеколюбие и преклонение перед искусством – вот два закона, определявших его жизнь. К нам приезжали с континента лучшие поэты, музыканты, скульпторы, философы и просто изящные кавалеры, отличающиеся превосходным обращением. Разве можно было сравнить мой Холируд с Лувром Екатерины или с Вестминстером Елизаветы? Варварство и грубость делают двор Елизаветы посмешищем для всех цивилизованных стран…
Принесли раствор для маски? – спросила Мария служанок, вернувшихся в мыльню. – Хорошо. Он должен остыть, поставьте его на столик. Давайте займемся пока моими волосами; парикмахер придет позже, а мог бы совсем не приходить, я трепещу от мысли, что за прическу он мне соорудит! – однако до его прихода нам надо вымыть голову и осветлить волосы по нынешней моде. Приступайте, мои дорогие, берите сначала душистое мыло, а потом настой шафрана, лимона и ромашки.
Вымыв голову, королева встала из ванны, облачилась в длинное покрывало из мягкого левандийского руна и вышла на террасу. Здесь она уселась спиной к солнечным лучам, на лицо ей наложили чудодейственную маску и прикрыли шелковым платком, а волосы вывесили на самое солнце, чтобы они постепенно обретали золотистый оттенок без ущерба для их владелицы.