ртере кому-то сделалось дурно и даже в галереях послышались нервные смешки.
В самый драматический момент из адской бездны явился Мефистофель; он был одет во все черное, густо вымазан сажей, а вокруг глаз ему нанесли фосфорическую краску, издающую мертвенный свет. Люди в ужасе отшатнулись от сцены и готовы были броситься из театра вон, если бы на подиум не выскочил шут, который, кривляясь, смеясь и отпуская забавные замечания насчет чертей, смягчил впечатление от этого кошмара.
Далее спектакль шел без осложнений. Доктор выдумывал все новые развлечения для себя и охотно поддавался искушениям Мефистофеля, не внимая скорбным увещеваниям светлого ангела и слушая ангела темного, – при этом светлый ангел был одет в цвета Елизаветы, а темный – в цвета испанского короля Филиппа. Попав в Рим, доктор невидимым образом присутствовал при папском дворе, где воочию узрел семь смертных грехов: Гордыню, Алчность, Гнев, Зависть, Чревоугодие, Леность и Сластолюбие. Шут, вновь выскочивший на сцену, и здесь не преминул отпустить свои замечания.
Одержимый гордыней, ученый, но неразумный немец уже мечтал, подобно испанцам, о мировом господстве:
Наш опыт, эти книги
Молиться нам заставят все народы!
Как дикари индейские испанцам,
Так будут нам покорствовать все силы.
Огромные тяжелые суда
Пригонят из Венеции нам духи,
Возьмут руно в Америке златое,
Что каждый год доныне притекало
В сокровищницу старого Филиппа.
Однако время, отпущенное доктору нечистой силой, закончилось; из адских глубин поднялся Люцифер, еще раз заставив публику содрогнуться от ужаса, и забрал грешную душу немца.
В заключение на сцене опять появился Хор и пропел назидательные стихи:
Обломана жестоко эта ветвь.
Которая расти могла б так пышно.
Сожжен побег лавровый Аполлона,
Что некогда в сем муже мудром цвел.
Его конец ужасный
Пускай вас всех заставит убедиться,
Как смелый ум бывает побежден,
Когда небес преступит он закон.
Зрители захлопали в ладоши, но смотрели при этом не в сторону актеров, вышедших на поклон, а на Елизавету. Она поднялась со своего места и приветствовала их; тогда театр взорвался от бурных криков радости и неистовых рукоплесканий.
– Вы счастливы вдвойне, ваше величество, – сказал сэр Роберт с улыбкой. – Вас торжественно встречают и с любовью провожают.
– Главное теперь, не обмануть мой народ, – отвечала Елизавета, и, мельком взглянув на Роберта, прибавила: – Знаете ли, как женщину вы можете осыпать меня комплиментами, и каждый из них достигнет цели, но что касается политики, вы в ней – сущее дитя.
– Вы и обращаетесь со мною как с ребенком, – с обидой возразил он, – шагу не даете ступить без наставления.
– Возможно, вы пробудили во мне материнские чувства, – на что же тут обижаться? Вы слишком молоды и не знаете, что женская любовь настолько сложна, что разобраться в ней не по силам даже мудрецам. Спросите у любящей женщины, что такое для нее любимый мужчина, и если она будет откровенна с вами, она скажет: он мой муж, мой отец и мой сын. У некоторых больше одно, у других – второе или третье, но все эти чувства тесно переплетены. А вы так молоды, что мне трудно относиться к вам как к отцу или мужу, – на что же обижаться? – повторила Елизавета.
– Вот и опять вы со своими поучениями! – воскликнул Роберт. – Кто я при вас: паж, мальчик для забавы? Я люблю вас всем сердцем, а вы будто играете со мною!
– Тише, вы привлекаете внимание, – одернула его Елизавета. – К тому же, ваши слова об игре забавно звучат в театре. И разве я не говорила вам, что мы все играем?
– Вам игра, а мне погибель! – не унимался Роберт. – Не об этом я мечтал, когда надеялся стать вам ближе.
– О чем же вы мечтали – занять пост лорд-канцлера? – насмешливо спросила Елизавета. – Я бы с удовольствием подписала это назначение, но боюсь, что вскоре мне пришлось бы спасать вас от моих разгневанных подданных. Кто знает, может быть со временем…
– А пока я останусь пажом при вашей особе. Славную роль вы мне уготовили, – горько произнес Роберт.
– Вы мне нравитесь в качестве пажа, и моего желания достаточно для вас, если вы любите меня как женщину и как королеву, – возразила Елизавета. – А вот что мне вовсе не нравится, так это ваше глупое тщеславие и пустая обидчивость. Прощайте, я не желаю вас больше сегодня видеть, несносный мальчишка.
Елизавета отвернулась от него и подала знак своим гвардейцам, чтобы они помогли ей добраться до кареты сквозь восторженную толпу народа.
Вернувшись из театра в пятом часу пополудни, Елизавета застала в зале Ближнего Совета сэра Уильяма и сэра Френсиса: они терпеливо дожидались ее, дабы поговорить о неотложных государственных делах.
Елизавета, не успевшая переодеться после театра и удрученная размолвкой с Робертом, была раздражена.
– Добрый день господа, – бросила она, усаживаясь в своих широких фижмах на самый край бархатного табурета. – Зачем вы меня ждали?
– Ваше величество… – начал сэр Уильям, но Елизавета перебила его: – Театр, театр, – всюду театр!..
– Ваше величество? – удивился сэр Уильям.
– Я говорю, что театр – наше любимое национальное развлечение. Итальянский театр чересчур напыщенный, французский слишком легкомысленный, немецкий, наоборот, тяжеловесный, но наш английский театр отражает жизнь, не опускаясь, однако, до простого копирования. Мы отстаем от Европы в живописи, однако то, что фламандцы или итальянцы изображают на своих полотнах, у нас показывают живыми картинами. Вы замечали, как наше простонародье любит театральные зрелища? По пути из театра я наблюдала интересное представление. Два пьяных подмастерья осыпали друг друга ругательствами на углу улицы. Вокруг собралась большая толпа, так что даже моя карета не могла проехать. Люди слушали, как ругаются подмастерья, и поощряли наиболее удачные обороты речи свистом, криками и дружными аплодисментами. Мои гвардейцы хотели разогнать народ, но я не позволила, – я не могла лишать моих подданных такого удовольствия! В конце концов, подмастерья подрались, а в толпе стали заключать пари, кто из них победит. Когда же один из этих драчунов рухнул наземь и не смог подняться, все были разочарованы столь быстрой развязкой, включая и тех, кто оказался в выигрыше… Да, никто так не любит театр, как мы, – предсказываю вам, что в театре мы достигнем необыкновенных высот, – после этой тирады Елизавета уже в обычном тоне спросила: – Так зачем же вы хотели меня видеть?
– Ваше величество, – сказал сэр Уильям, – прежде всего, надо решить вопрос о новых льготах для привилегированных компаний. Они исправно платят налоги в казну, но этим компаниям нужны некоторые послабления. Я полагаю, мы можем пойти им навстречу.
– Нет, нет, никаких новых льгот! – затрясла головой Елизавета. – Они и без того находятся у нас на особом положении. Сколько же можно отрывать от государства и давать им!
– Но ваше величество, прибыль…
– Джентльмены, владеющие этими компаниями, получают достаточно прибыли, – не отступала Елизавета. – Если им кажется мало, то это уже болезнь. Пусть обратятся к врачу, он назначит им нужное лечение.
– Мадам, но это лучшие люди страны, – с укоризной произнес сэр Уильям.
– Я не спорю, милорд. Сейчас, кстати, самое время доказать это. Война на пороге и мы нуждаемся в их помощи. И еще, милорд, я давно собиралась вам сказать, что удачная торговля – это прекрасно, но не следует забывать об основах государственного благополучия. При моем отце, короле Генрихе, все было выставлено на продажу: имущество и земли монастырей, крестьянских общин, а порой и короны, – все шло с молотка и доставалось тем, кто был ближе к королю. Правда, мой отец следил, чтобы не было злоупотреблений: как вам, безусловно, известно, глава Особого Комитета, распоряжавшийся продажей монастырского имущества, был казнен за измену, однако значительная часть денег все же прошла мимо казны. Вы помните сэра Джеймса?
– Конечно, – ответил сэр Френсис вместо сэра Уильяма.
– Сэр Джеймс – один из тех, кто помогал проводить реформы вашему покойному батюшке, – сказал сэр Уильям.
– Да, он помогал. В результате состояние сэра Джеймса выросло до баснословных размеров, но какой с этого был прок государству? Пока сэр Джеймс был жив, он хотя бы платил налоги в казну, но когда он умер, его наследники промотали все до последнего гроша. Ладно бы это произошло у нас, и деньги, таким образом, не ушли бы из страны, но наследники жили во Франции. Богатство сэра Джеймса пошло на пользу другому государству, а ведь это было наше английское богатство! – Елизавета не скрывала возмущения. – Нет, сэр Уильям, деньги – ненадежная вещь, если речь идет о державных интересах. Государство держится на земле и на том, что производится на этой земле. Нам надо обдумать, как вернуть общинную землю крестьянам. Хватит им бродяжничать и заниматься разбоем; мы вырастили уже два поколения людей, которые не хотят работать, но ищут где бы что урвать. Какие же из них граждане, если они ничего не имеют; что они за подданные, если с них нечего взять!
– Ваше величество излагает мудрые мысли, – поклонился сэр Уильям. – Позвольте лишь указать на то, что накануне войны производить реформы в государственной системе не совсем удобно.
– Особенно, когда наши враги поднимают голову, – прибавил сэр Френсис.
– Враги? – переспросила Елизавета. – Значит, вы плохо служите мне? Враги – это по вашей части, сэр начальник секретной королевской службы.
– Все свои силы я отдаю службе вашему величеству. Но если вы считаете, что я плохо служу, вы можете отдать меня под суд, – сэр Френсис насупился и уставился в пол.
– Я пошутила, милорд.
– Я не понимаю таких шуток, – пробормотал сэр Френсис.
– Как будто вы вообще понимаете шутки, – проговорила про себя Елизавета, а вслух сказала: – Я довольна вашей службой, сэр Френсис, и доказала это, награждая и возвышая вас… Объясните же мне, какие враги поднимают голову?