– Вы кощунствуете! – возмутилась Джейн. – Отношения между Богом и человеком есть великое таинство. Глубокие чувства лежат в основе этих отношений: вера, надежда и любовь, а не ваш плоский расчет!
– Простите меня, Джейн. Я увлекся краснобайством и согрешил, – Энтони умоляюще сложил руки на груди. – Ваши слова о расчете напомнили мне одну сцену, которую я недавно наблюдал. Хозяева дома выгоняли семью, что не могла больше платить за аренду. Беднягам некуда было податься; пытаясь успокоить своих испуганных детей, они в растерянности стояли на улице, а хозяева дома жаловались, как трудно нынче жить, какие большие расходы, как приходится считать каждый пенни. Затем выгнанное из дому семейство побрело куда глаза глядят, а хозяева все продолжали жаловаться на свою тяжелую жизнь.
Самое забавное, что я знаю этих хозяев: они весьма обеспеченные люди, имеют собственное дело, с которого получают неплохой доходец, и владеют четырьмя или пятью домами в Лондоне. Один из этих домов сдается под жилье для бедняков; аренда приносит моим знакомым небольшую сумму, однако ее хватает на покрытие каких-то там пустяшных расходов на ведение основного дела. Это важное обстоятельство заставляет моих добрых друзей аккуратно взыскивать арендную плату, не давая никаких отсрочек и поблажек, и безжалостно выгонять на улицу тех, кто заплатить не может. «А что поделаешь, нам нет расчета держать должников», – говорили они мне.
– Вы, конечно, скажете, что эти ваши знакомые принадлежат к евангелической вере? – спросила Джейн.
– В том-то и дело, что к католической! – воскликнул Энтони. – Если бы они были протестантами, я бы мог понять их нравственные основания. Кальвин утверждал, что каждый человек от рождения предопределен Господом к спасению или проклятию; знак же предопределения – успех или неудача в жизни. Те, кому удалось добиться успеха, определены к спасению; те, кто потерпели неудачу в жизненных делах, намечены Господом к погибели. Исходя из этого, бедняков нечего жалеть, ведь сам Бог проклял их.
Но в нашей вере иные представления: следуя словам апостолов, мы полагаем, что все люди равны перед Господом: богатые и бедные, знатные и незнатные, наделенные властью и подчиняющиеся ей, хозяева и рабы. Спасение же человека зависит исключительно от того, сможет ли он очистить от грехов душу и сердце, чтобы войти в сонм святых перед ликом Господа. Вот почему меня задел за живое поступок моих знакомых. Денежный расчет взял у них верх не только над расчетом небесным, но и над мыслью о спасении души.
– Чему удивляться? – сказала Джейн. – Они берут пример с главы вашей церкви. Поведение пап бывает просто ужасным…
– Не будем трогать святейших пап, милая Джейн! Пути Господа неисповедимы, – прервал ее Энтони. – Я думаю, что циничный расчет, бессовестная корысть и бесстыдная погоня за чистоганом, поразившие Англию, подобно чуме, заразили нас при короле Генрихе. Своими реформами он погасил божью искру в народе и открыл дорогу самым низменным порывам. Недаром одной из первых жертв этих реформ пал сэр Томас Мор, великий человек, не принявший их и сложивший голову на плахе.
– Но в старые времена тоже творились ужасные вещи, – возразила Джейн.
– Да, было много зла, но было и добро, сострадание, человеколюбие, бескорыстие и милосердие!
– Вы говорите как… – Джейн не закончила фразу.
– Как государственный преступник? – усмехнулся Энтони и, вздохнув, провел ладонью по лицу, будто отгоняя наваждение. – Ах, добрая милая Джейн, ваша душевная чистота поистине опасная штука! Она заставляет забыть об осторожности, а это непозволительная роскошь в нашу эпоху.
– Нет, вы не так меня поняли! Вы можете быть со мною откровенны до конца, мне это приятнее, чем слушать слащавые комплименты, – Джейн ободряюще дотронулась до его плеча. – Сегодня вы открылись мне с неожиданной стороны, и хотя я не согласна с вами, но мне нравится ваша искренность.
– Благодарю вас, Джейн… Но о чем мы с вами беседовали?.. Да, о сэре Роберте и королеве… Так они поссорились из-за того, что сэр Роберт считает себя ущемленным вниманием королевы? Это прискорбно. А знаете ли, мне пришла в голову неплохая идея: не попробовать ли мне потолковать с сэром Робертом по-приятельски? Может быть, мне удастся образумить его? – Энтони вопросительно посмотрел на Джейн.
– Если бы вы были его близким другом, это, возможно, принесло бы пользу. Однако вы были знакомы так давно и поверхностно… – с сомнением произнесла Джейн.
– Вы правы. Что же, забудем об этом… Смотрите, какой восхитительный закат сегодня! На небе ни облачка, воздух прозрачен и наполнен розовым цветом, верхушки деревьев озарены лучами заходящего солнца, свежие молодые листья трепещут от теплого ветерка. Чудесный вечер, не правда ли?
– Да, чудесный вечер, – рассеяно кивнула Джейн, думая о своем, и добавила: – Быть может, ваша идея не так плоха. Попробуйте поговорить с сэром Робертом; мне очень жаль королеву, она расстраивается из-за ссор с ним.
– Вы сама доброта, Джейн, – Энтони поднес ее руку к своим губам. – Значит, вы представите меня сэру Роберту?
– Я? Не понимаю…
– Но я же не вхож во дворец, меня не пропустят дальше передних комнат. Вот если вы попросите сэра Роберта об аудиенции для меня… Кто сможет отказать любимой фрейлине королевы?
– Ох, знали бы вы, сколько мне приходится выслушивать просьб, обращенных ко мне именно как к фрейлине ее величества! – воскликнула Джейн.
– Я вам сочувствую, однако я прошу не для себя: какой мне прок от этой встречи? Впрочем, как хотите.
– Нет, я не отказываюсь! Ладно, я попрошу сэра Роберта, – согласилась Джейн.
– Когда?
– В ближайшие дни.
– А сейчас?
– Сейчас?
– Да, сейчас. Вы сказали, что королева, вернувшись из театра, не пожелала видеть сэра Роберта, и, стало быть, он теперь один в своих покоях. Удобный момент для аудиенции, когда еще такой будет? – сказал Энтони.
– Хорошо, я теперь же пойду к сэру Роберту, – Джейн встала со скамьи.
– Я провожу вас, – поднялся вслед за ней Энтони, – и буду ждать в приемной.
Сэр Роберт, в распахнутом халате, наброшенном на нижнее белье, метался по своей комнате в королевском дворце, опрокидывая мебель и швыряя все что попадало ему под руку. На полу валялись стулья, осколки разбитых ваз, книги, канделябры, свечи, но более всего было помятых и разорванных листов бумаги. Сэр Роберт вот уже третий час писал послание к королеве; оно должно было поставить точку в их отношениях.
Начало письма выходило легко: «Ваше величество!», но дальше шло туго. Был, например, такой вариант: «Я имею честь уведомить вас, что отныне не обеспокою своим присутствием вашу особу, весьма занятую наиважнейшими делами…», и так далее. Однако при повторном прочтении обнаружилось, что выходила какая-то чепуха: особа королевы отделялась от нее самой и занималась наиважнейшими делами; в то же время сэр Роберт, обращаясь к королеве, обещал не беспокоить эту особу, чем окончательно придавал особе самостоятельный статус – раздвоение личности было очевидно.
Второй вариант вроде бы звучал лучше: «Ваше величество! Не претендуя на место возле вашего трона, я оставляю его другим, более достойным персонам…» – и прочее. Но и этот вариант был плох: как можно было оставить место, на которое, по его же собственному признанию, сэр Роберт не претендовал? Нельзя же, черт побери, оставить то, чего нет?!.. И что означает «другим, более достойным персонам», следовательно, он персона недостойная? Хороший оборот речи, нечего сказать: «Я, недостойная персона, оставляю место другим, более достойным персонам»!
На третьем варианте сэр Роберт совсем было остановился: «Ваше величество! Ввиду постоянного невнимания, которое вы мне оказываете, я не желаю обременять вас моим несносным обществом…», и далее в том же духе. Однако, поразмыслив, сэр Роберт порвал и это послание: его смутило «постоянное невнимание, которое вы мне оказываете». Если что-то кому-то постоянно оказывают, то это может быть что угодно, но не невнимание. К тому же получалось, что сэр Роберт не желал обременять королеву своим обществом, которое он же называл несносным, то есть невыносимым. Зачем же обременять королеву тем, что она, как заранее известно, не может вынести?
В общем, третий вариант также был плохим, а за ним последовали столь же плохие четвертый, пятый, шестой, седьмой, восьмой и девятый. На десятом варианте сэр Роберт отчаялся; он упал на кровать, выпил прямо из горлышка полбутылки крепкого вина, и затосковал. Глядя на лепнину потолка, на которой были изображены молодые ангелочки, он с горечью думал, что даже его личные покои оформлены в стиле детской комнаты или девичьей. Королева и впрямь относилась к нему как к ребенку, игралась с ним, как с пажом; с отвращением вспомнил он разыгранную Елизаветой сцену с переодеванием в женскую одежду.
– Милорд, – послышался вдруг чей-то голос, – можно поговорить с вами?
Роберт встрепенулся и запахнул полы халата. Джейн, фрейлина королевы, стояла перед кроватью.
– Как вы вошли? – спросил он, нехотя вставая.
– Никого из ваших слуг не было, а стража выставлена лишь на дальних дверях, около приемной, – сказала Джейн.
– А, все уже разбежались… – протянул Роберт. – Уже пронюхали.
– Что пронюхали? – удивилась Джейн.
– Будто вы не знаете, миледи. Мои дружеские отношения с ее величеством кончились, я уезжаю от двора.
– По-моему, вы преувеличиваете, – улыбнулась Джейн.
– У вас улыбка точь-в-точь как у королевы, – сказал Роберт. – Преувеличиваю, вы говорите? Нет, я не преувеличиваю: я как раз занят составлением прощального письма к королеве, но оно не очень-то у меня получается.
– Ну и хорошо, потому что в нем нет необходимости, – уверенно сказала Джейн. – Ваши отношения с ее величеством наладятся, и очень скоро! С этим я к вам и пришла.
– Вас направила королева? – недоверчиво взглянул на нее Роберт.
– Нет, я пришла сама, но меня просил также другой человек, мой хороший друг. Он хотел бы встретиться с вами.