– Какие изменения, милорд? – удивленно спросила Мария.
– Получен приказ из Лондона. Вас переведут в другое место, и режим вашего содержания там будет более жестким.
– Меня хотят заточить в темницу? – резко проговорила Мария, выпрямившись во весь рост.
– Это не совсем так. Просто ваша свобода будет ограничена, а охрана усилена.
– Вы говорите загадками, сэр Эмиас. Скажите прямо, почему со мной так поступают и что меня ожидает.
– Я говорю то, что мне приказано сказать. Могу добавить, что эти меры направлены на предотвращение еще более худших событий, которые могут произойти в будущем.
– Но что за события, и каким образом будет ограничена моя свобода? – возмутилась Мария. – Я имею право знать.
– Безусловно. На это вы имеете право, – согласился сэр Эмиас. – Свобода ваша будет ограничена следующим образом. Пятьдесят солдат день и ночь станут караулить подходы к замку; вам будет строжайше запрещено покидать его, на людей вашей свиты тоже распространяется этот запрет. Своего коня Роланда вы оставите здесь, равно как и всех остальных принадлежащих вам лошадей, так как они вам все равно не нужны – время выездов на охоту и прогулок верхом для вас прошло.
– Как, мне не разрешат взять с собой Роланда?! – вскричала Мария. – Но он так привязан ко мне, что погибнет от тоски, не видя меня. Боже мой, разрешите перевезти его вместе со мной, не будьте столь жестоки!
– Я ничего не разрешаю и ничего не запрещаю, я лишь выполняю приказы, – возразил сэр Эмиас. – Далее. Переписка вам будет строго воспрещена, какие-либо контакты с посторонними лицами не допускаются. Вы не должны никому писать и ни от кого не получать письма. Все письма, приходящие на ваше имя, будут изыматься; показывать вам их не будут. Любые посылки, доставленные вам, будут тщательно просматриваться; книги, если таковые вам пришлют, подвергнутся досмотру вплоть до вскрытия корешка и обложки.
– Господи, как же я буду брать в руки книги со вспоротыми обложками? – насмешливо произнесла Мария.
– Не могу знать. Я передаю вам то, что мне велено передать, – повторил сэр Эмиас. – Это еще не все. Дабы быть уверенными, что вы никому не пишете, чернила, перья и бумагу у вас отберут, однако и этого мало. Для того чтобы удостовериться в отсутствии у вас тайных записок и посланий, а также предметов, могущих представлять опасность для обеспечения режима вашего пребывания в замке, у вас будет дважды в день производится обыск. Он коснется всего, что принадлежит вам: личных вещей, одежды и обуви.
– Вы будете рыться в моем белье и кромсать подошвы моих башмаков? – презрительно спросила Мария.
– Я буду делать то, что мне приказывают, – ответил сэр Эмиас.
– Значит, вам приказали содержать меня как узницу? Очень мило, я благодарна Елизавете за такое отношении ко мне, – мрачно усмехнулась Мария. – Но почему бы ее не пойти дальше? Пусть меня поместят в подземелье, прикуют цепями к стене, посадят на хлеб и воду. Узница так узница – зачем моей сестрице делать вид, что она относится ко мне как к королеве? Пусть она содержат меня как обыкновенную преступницу – по крайней мере, это сорвет маску с ее лица!
– Не могу знать, – снова повторил сэр Эмиас. – Кроме того, вам не дозволяется брать на новое место проживания никаких средств, которые женщины обычно используют для наведения красоты, и ваш парикмахер с вами не поедет.
– Елизавета хочет, чтобы я выглядела огородным пугалом? Тщетная предосторожность. Моя кожа, мое лицо, мои глаза, мои волосы по-прежнему молоды, а ее – состарились и увяли. Это ей не обойтись без притираний, кремов, бальзамов, без пудры и помады, а я прекрасно обойдусь без всего этого! – захохотала Мария, сверкая глазами. – Но какая мелкая жалкая месть! Не думала, что Елизавета опуститься до такого. Если она подозревает меня в заговоре, если беспокоится о своей драгоценной персоне, то могла бы упрятать меня в глухой тюремный склеп, но зачем же издеваться и унижать? Вот и видно, что в ней нет ни капли благородства: плебейка останется плебейкой, – в короне или без нее.
– Заговора ее величество не опасается, – заметил сэр Эмиас, – меры предосторожности принимаются для ограждения вас от влияния нежелательных лиц. Обстановка в стране нестабильная, грядет война с Испанией, как вам известно. Существует вероятность, что кое-кто может воспользоваться нашими трудностями и попытается вызвать возмущение в народе, если не что-нибудь похуже. Ваша жизнь тогда будет не в меньшей опасности, чем жизнь ее величества. Я полагаю, – это уже мое мнение, – что вас переводят на новое место в ваших же интересах.
– В моих интересах? Где вы разглядели мои интересы? – нервно рассмеялась Мария. – Мои интересы в том, что меня запрут в четырех стенах, лишат общения, будут обыскивать, – убьют, в конце концов, моего Роланда, милое животное, которое привязано ко мне и к которому я привязалась всем сердцем? И это вы называете заботой обо мне? Если моя августейшая кузина так боится заговора, он могла бы найти лучший способ, чтобы обезопасить себя и меня!
– Дело не только в заговоре, – загадочно проговорил сэр Эмиас. – Мне велели сказать вам, что ее величество чрезвычайно недовольна вашим поведением в смысле нравственности.
– Моим поведением? Моей нравственностью? – Марии показалось, что она ослышалась. – Это невероятно! Объяснитесь, милорд.
– До ее величества дошли слухи, что вы, презрев христианский обычай, ведете себя распущенно и развратно. В частности, графиня Шлозбери пожаловалось на вас – вы склонили ее мужа к прелюбодеянию, и графиня утверждает, что это далеко не единственный случай, когда вы совращали мужчин.
– Да как она посмела! – с дрожью в голосе вскричала Мария. – Обвинить меня в прелюбодеянии и разврате, – меня, кто живет здесь, подобно монахине; меня, вот уже двадцать лет лишенную мужского общества, не считая общества грубых охранников и солдафонов! Графиня Шлозбери сама развратница, интриганка и сплетница, – как посмела она обвинить меня! О, я могла бы рассказать Елизавете, что говорила графиня про нее! Елизавета, мол, так тщеславна и так высоко мнит о своей красоте, словно она сама царица небесная. Она ненасытно жадна до лести и требует от своих потакателей, чтобы те постоянно ей кадили и превозносили ее до небес, – сама же в припадке раздражения истязает своих придворных дам и горничных. Одной она сломала палец, другую, которая ей не угодила, прислуживая за столом, ударила ножом по руке. Если верить Шлозбери, Елизавете уж никак не пристало разыгрывать непорочную и порочить других!
– Тем не менее, обвинение выдвинуто, – упрямо сказал сэр Эмиас.
– И это говорите мне вы? – на глазах Марии показались слезы. – Вы со мной не один год, вы каждый день видите все что я делаю, – и вы верите этому обвинению? Как вам не стыдно повторять эти гнусности.
– Я тут ни при чем. Вы спрашивали меня, что стало причиной изменений в вашем положении, и я вам ответил, – возразил сэр Эмиас. – Мне велели сказать вам, что ее величество советует вам покаяться, забыть о греховных наслаждениях, предаться молитвам и благочестивым размышлениям. Ее величество считает, что вам пора больше заботиться о душе, чем о теле. Все предметы, необходимые для религиозного отправления, вам разрешено взять с собой. Если хотите, вам закажут новую Библию или любые другие священные книги, способствующие исправлению человека.
– Пускай Елизавета закажет Библию себе! – закричала Мария. – Старая девственница, в постели которой побывало больше мужчин, чем бывает в публичном доме! Так вы верите графине Шлозбери? Вот вам еще ее свидетельства! Графиня говорила, что ваша королева не пропускает ни одного случая потешить свою плоть и забавляется с все новыми и новыми любовниками; Елизавета падка до мужчин, хотя уже старуха и кончает носить крови. К ней в кровать идут за положением и за деньгами: известно, что она подарила триста фунтов лакею, принесшему ей весть о возвращении Хэттена, ее очередного любовника. Графиня предлагала мне, закатываясь смехом, включить моего сына в число возлюбленных Елизаветы, что, мол, принесет мне большие выгоды!
Я оборвала эту наушницу Шлозбери с ее непристойными шутками, но я и без нее знаю, что слизняк Дадли был ширмой для любовников вашей королевы, которым она разрешала самые безумные ласки, но обманывала их надежды на полную близость, не давая удовлетворения! Это хуже, чем разврат, это за гранью разврата – распоследняя куртизанка ведет себя порядочнее Елизаветы! И она мне советует молиться и каяться – развратница, блудница, исчадье ада, упрек Богу на земле!
– Мадам, мне не престало слушать такие слова о моей государыне, – сказал сэр Эмиас. – Что я должен буду написать в докладе в Лондон?
– Пишите, что хотите: можете донести, что я ненавижу Елизавету! – продолжала кричать Мария. – Теперь один Господь рассудит нас с ней, теперь нам не быть вместе на этом свете! Пусть сгинет ваша королева, или погибну я!
– Вы слишком далеко заходите, – невозмутимо проговорил сэр Эмиас. – Я вас предупреждал, чтобы вы были осторожны. Повторяю, я чувствую к вам симпатию и не желаю зла. Смиритесь, вспомните о заветах Спасителя – примите все что выпало на вашу долю как истинная христианка. Это последнее, что я могу сказать вам от себя. Более у нас не будет личных бесед, я буду выполнять свой долг.
– А я буду выполнять свой! – воскликнула Мария и осеклась. – Я благодарю вас, милорд, за доброе отношение ко мне, – в голосе королевы прозвучала язвительность, – и не упрекаю ни за какие ваши поступки. Вы прекрасный слуга ее величества Елизаветы и можете этим гордиться.
– Спаси вас Бог, мадам, – со всей серьезностью ответил сэр Эмиас.
Выпроводив сэра Эмиаса, королева позвала Бесс. Она вбежала, улыбающаяся и счастливая, но увидев лицо Марии, застыла посреди комнаты:
– Что случилось, ваше величество? Я думала, что пора одеваться к обеду.
– Я не буду обедать, – сказала Мария. – Встань за дверью и проследи, чтобы никто не вошел сюда. Мне надо написать письмо и я не хочу, чтобы меня тревожили. Можешь говорить, что тебе в голову взбредет, но не пускай ко мне никого.