Один против двадцати одного.
Завтра утром он отправится на Сатаахе – эта мысль казалась ему чем-то схожим с глотком воды, о существовании которой он забыл. Воды для иссушенного понятиями «надо» и «должен» разума, целебной жидкостью для мумифицированной души.
Отправится. Домой.
«Уходя – уходи» – и когда-то давно он ушел без права когда-либо вернуться, без надежды, без оглядки назад.
История порой совершает странные витки.
Дрейк впервые сидел в кабинете один и тонул в бездумье: плавал в сгустках не оформившихся мыслей и обрывках непонятных ему самому чувств. Временно забыл, что нужно чем-то управлять, о ком-то и о чем-то заботиться.
Он любил контролировать, более того должен был все контролировать, но поддался состоянию пацана, сидящего на берегу реки и бросающего в воду камешки.
На этот раз он не сможет контролировать часть процессов, и само осознание этого вводило Дрейка Дамиен-Ферно в мыслительную кому.
«Оставить детей одних, позволить им самим выпутываться из сложных ситуаций. Верить, что у них получится. Его не будет рядом, когда… Не будет рядом, если…»
Такова роль любого родителя: однажды предоставить подросшим птенцам свободу, даже если эта свобода кишит опасностями, проблемами, препятствиями и ловушками.
У них получится. Должно.
Ему вспоминалась тихая, но пламенная речь Бернарды, проникновенность ее тона, серьезное выражение глаз – «мы должны ему помочь».
А помогал ли ему хоть раз кто-то, кроме него самого? Нет.
Вспомнилось согласное молчание в кабинете, тяжесть их эмоций, но дух сплоченности. Теперь они стояли «за отца».
Кажется, у него дрожали руки. Или иллюзия?
Дрейк в который раз попробовал сконцентрироваться на том, о чем следовало думать: собственном плане, изобилующим множеством деталей.
За ночь он успеет подготовиться: проведет совещание, обрисует Комиссионерам ситуацию, распределит состав «следующих за ним» и тех, кто остается на управлении. Откроет доступ к энергетическому эгрегору, куда сливалась часть свободной энергии и откуда теперь придется вычерпать все до самого дна, перенаправит часть мощи нынешнего луча на луч Сатаахе, использует силы Мира Уровней для восстановления родного мира.
Того, в котором никогда не существовало ни земли, ни неба – лишь ячейки. Даже Бернарде с ее развитым воображением было бы сложно представить состоящий сплошь из ячеек кристалл в центре которого, соединяя кластеры, бил энергетический поток. На Сатаахе никогда не вставало и не садилось солнце, там никогда ничего не росло, никогда не пружинила под ногами почва. Да, органика существовала, но не в той форме, как в большинстве увиденных им позже мирах. Сатаахе – мир-шар, состоящий из отсеков-сот, переплетения граней и узлов, – мир порталов и нераскрытых территорий, как та, где Карна позже отыскала решетки-матрицы.
И, наверное, потому, что Сатаахе так сильно отличался от всего остального, созданного в ткани мироздания, Дрейк сотворил Уровни такими – с небом и землей, водой и растениями, он сотворил его «одномерным». Разбил на пласты, добавил переходов, но в подобие Сатаахе не превратил – сам жаждал тишины и уюта, живости и даже некоего хаоса.
Лишь бы не кристалл с его заранее сформированной структурой формирования связей. Он сделал Уровни свободными и заселил их «свободными» сущностями – людьми. Не идеальными, конечно, где-то не слишком развитыми и чрезмерно эмоциональными, но всегда душевными. Этих людей учил и у них же учился сам.
А теперь Карна преподнесла ему новый урок – урок потери части контроля. Ничего, он пройдет и его. Этим же вечером откроет с ней «чат», сообщит о том, что собирается лишить ее своим возвращением власти и тем самым спровоцирует следовать за ним.
«Убережет отряд от главного надзирателя».
Конечно, ребятам придется справиться с надзирателями чином пониже, но «большую паучиху» он отведет.
Боялся ли Дрейк того, что Карна причинит ему вред, когда они сойдутся лицом к лицу в кристалле? Нет. Стоит ему обрисовать оставшимся жителям план действий, продемонстрировать накопленный объем энергии и знаний, а также сообщить об умении преодолеть кризис, как все до единого проголосуют за него и тем самым мгновенно передадут ему власть.
Так будет. Потому что так будет.
Когда в кабинет вошел Джон Сиблинг – тот, на ком все последние дни лежала ответственность за Уровни, – Дрейк даже не поднял головы. Так и сидел, рассматривая собственные ногти, – продолжал кидать в реку камешки…
– Зона двадцать два ноль нуждается…
Начальник спокойно поднял руку, перебив заместителя.
– Потом, Джон. Потом.
Тот умолк.
– Потому что нет ничего важнее того, что я тебе сейчас скажу.
Тишина.
– И что же это?
Сиблинг за его спиной максимально притих, даже, кажется, перестал дышать.
– Завтра мы идем на Сатаахе.
Тишина пропиталась удивлением, непониманием и чуть-чуть возбуждением.
– Правда?
– Правда.
– А на ком останутся Уровни?
– На ком-то. Пока точно не знаю – разберемся.
И тишина вдруг сделалась иной – с примесью надежды. Дрейк знал, о чем думал Сиблинг: о том, что, может быть, если им удастся восстановить нарушенное, можно будет после многих лет искусственного сна пробудить к жизни женщин – тех, которые когда-то последовали за своими мужчинами из мира родного в мир чужой, тогда еще не обустроенный, наспех скроенный. Тех, кто не совершил скорый Переход из-за непригодного для долгой жизни нового состояния и согласился, ожидая наступления лучших времен, лечь в беспробудный и безвременной сон.
– Вы полагаете, мы можем…
– Можем. И сделаем.
– Восстановить Сатаахе?
– Да.
– И тогда…
– Да, Джон. Тогда мы всех разбудим.
Они думали, что там, откуда они ушли, мир. Верили, что без них продолжается наладившаяся счастливая жизнь, но приход Карны – казалось бы, неприятное событие, а на самом деле событие из разряда счастливых совпадений – пролил свет на истинное положение вещей.
И почти вовремя. Не слишком поздно.
– Тогда мы сможем…
– Отправить всех назад. Да. Они снова будут жить.
Теперь тишина радовалась вместе с Джоном. Верила и еще не верила, что подобное может произойти – пробуждение, возвращение.
А Дрейк в очередной раз вернулся к дискомфортной мысли о том, что отряд на время придется оставить без надзора и без помощи. Их всех, включая Ди.
Дурацкий выбор. Но иногда, ради чего-то действительно важного, стоило совершать даже такой выбор – дерьмовый.
Стив и Тайра.
Тайра сидела там, где любила – на прогретых за день досках небольшого крылечка; домик тонул в густом запахе тириний – ее любимых цветов.
– Не боишься?
– Нет.
Ответила спокойно, без страха.
Поразительно, она постоянно боялась там, в Коридоре, – боялась всего на свете, – а когда обрела потерянную душу, бояться перестала совсем. Догорал их последний на некоторое время вперед спокойный закат.
– Я ее узнаю, даже если она явится в твоем обличье, – Лагерфельд и сам не знал, кого убеждал – себя или сидящую рядом женщину с зеленовато-желтыми глазами. – Попрошу оценить мою ауру на предмет всплесков, и она не сможет.
– А если сможет? – Тайра мягко улыбнулась, поудобнее примостила на коленях чашку, посмотрела вдаль. – Но я вижу хороший исход.
– А сколько до него, не видишь?
Темноволосая голова качнулась.
– Нет.
Халк и Шерин.
– Все просто: ты посмотришь ей в глаза и тут же выяснишь, что она не я. Ты же сенсор.
Женщины переживали за мужчин, и потому говорили много. Мужчины боялись за женщин, и потому молчали.
Халк Конрад не стал упоминать о том, что в недавнем разговоре со стратегом, услышал крайне неприятное предположение о том, что Дрейк временно «обесточит» мир, то есть снимет многие требующие энергии защиты плюс подпитку, – и этот факт моментально используют «бабакарны». Скорее всего, частично или полностью блокируют развитые сверхспособности, то есть лишат Чейзера возможности преследовать, Стива лечить, Бернарду прыгать…
А его – Халка – видеть.
– Конечно.
Только зачем пугать Шерин? Ей тревожно, плохо, беспокойно – он видел.
Как защитить ее саму?
Этот неприятный вопрос витал над сенсором весь вечер и будет витать всю ночь.
– Ты, главное… сама.
Его «кудряшка» уперла руки в бока.
– Мы когда-нибудь сдавались?
Глядя на ее пыл, Халк улыбался, но невесело.
– Вот и теперь не сдадимся, слышишь?
И она обняла его за шею.
Ани и Дэйн.
– Если она или они попробуют тебя тронуть, я всем башку расшибу! – кипятилась, наматывала круги по кухне и все никак не могла успокоиться Ани. – Я им…
Эльконто мог легко представить, как его ненаглядная берет в руки шотган, целится и…
Да, разлетающиеся вдребезги головы он и сам наблюдал в прицел винтовки не раз – такая уж работа.
– Ты можешь – я знаю.
– Я им… хвосты повыкручиваю!
– Надеюсь, у них нет хвостов, иначе я блевану…
Барт наблюдал за чем-то раздраженными в этот вечер хозяевами с беспокойством в карих глазах. Лежал на полу, не гавкал и не скулил, хоть ему забыли положить еды, не мотал из стороны в сторону хвостом. Что-то с «хвостом» сегодня было не то – чувствовал. Не понимал только – со своим или с чужим?
– Пусть только тронет тебя…
– Ани…
– Я руки-то быстро…
– Ани!
Она остановилась, прекратила бесцельно ходить; опали худые плечи.
– Я просто не знаю, как помочь. Был бы обычный враг…
– Был бы обычный враг, я бы сам быстро башку с резьбы свернул.
– А так она… они…
Дэйн знал, о чем молчит Ани-Ра: эти картинки, как кто-то чужой гладит обнаженный торс Эльконто, так и крутились у нее перед глазами, как фильм из кинопроектора.