Райна. И ее украшения. Неделимая пара.
И ладно, что без чая. Зато с любимой женщиной, а не с той, которая никогда не забывала бросить утром в кипяток пакетик, но которую не хотелось обнимать.
Райна сидела к нему спиной, чуть согнувшись. Волосы стянуты ремешком от лупы; лампа включена – держала в руке не то колечко, не то сережку, по которой проходилась ручной шлифовальной машинкой.
– Уже работаешь?
Подошел ближе, остановился. Наклонился почти к самым волосам, принялся наблюдать.
– Угу, увидела во сне новый дизайн.
С ней так случалось. Сон – четкая картинка, идеальная форма, – и рука посреди ночи тянулась к лежащему на тумбе блокноту. Он привык к звуку падающей на палас ручки и шуршанию бумаги.
Золотая изогнутая сережка застыла в пальцах, как влитая, – рука Райны не шевелилась. Обычно подрагивала, быстро уставала, и тогда Райна шипела себе под нос ругательства, над которыми Аарон смеялся, – уж больно безобидными они ему казались.
А тут не рука, а станок – ни миллиметра влево, ни миллиметра вправо.
– Ты уже кофе, что ли, выпила?
– Нет. С чего ты решил?
Она никогда не завтракала и не пила кофе без него.
– Потому что у тебя сегодня руки не дрожат.
Миниатюрный диск шлифовальной машинки отодвинулся от золотой стенки на несколько миллиметров и завис. Застыл на столе и круглый яркий блик от встроенной поверх лупы лампы.
– Точно. Не дрожат.
Канн усмехнулся.
– Вот и я говорю. Слышь, ты не знаешь, у нас есть еще сахар?
Райна чуть повернула голову – блик на столе переехал от центра к краю, заполз на стопку плоских алмазных дисков для огранки.
– Есть. Второй шкаф от холодильника слева. За пачкой лапши «Саньяни», припертый открытым пакетом риса. С красной прищепкой у горловины.
– Вот это память…
Канн помотал головой и направился к выходу из студии. Вприпрыжку, ощущая себя необычайно бодрым, сбежал по лестнице и только тогда вспомнил, что забыл в спальне телефон.
– Галстуки – это всегда так сложно.
– Ничего, ты же сам сказал, что это ненадолго. Поговоришь и вернешься.
Этим утром Халку позвонил клиент – со стороны, незапланированный. Кто-то опять попросил у Информаторов телефон, затребовал «лучшего специалиста», прилично заплатил. А теперь был готов раскошелиться опять, потому что совершенно случайно запамятовал код от собственного сейфа.
Надо же.
Шерин орудовала чрезвычайно ловко – пропустила один шелковый конец в заранее сплетенный узел – что-то придержала, подтянула, поправила.
– Ты как будто каждый день их завязываешь.
– На манекенах.
Точно. У нее же магазин одежды.
Женской.
Эта мысль вогнала Конрада в ступор.
Кудряшка тем временем пояснила.
– Женщины тоже иногда носят галстуки. Не такие, как мужчины, – тоньше, элегантнее. Мода.
И он с облегчением выпустил застрявший в легких воздух – тихо и медленно, чтобы она не услышала.
В этот момент в кармане завибрировал телефон – пришло сообщение.
Халк достал сотовый, нажал подушечкой большого пальца символ «Просмотреть» – Шерин как раз стряхивала с его пиджака несуществующие пылинки – скорее, знак заботы, нежели что-то иное.
«Они – подменыши. Уже. Ненастоящие. Не говорите им, что знаете».
Пятки Халка вдруг сделались тяжелыми, как гири, – налились свинцом ноги. Рука так и вытянута вперед и чуть вбок, чтобы не мешать стоящей рядом женщине возиться с пиджаком, а взгляд намертво приклеился к экрану сотового.
– Что там? От кого?
Она коснулась его запястья прежде, чем он успел как-либо среагировать. Развернула к себе телефон, прочитала.
Теперь они смотрели друг другу в глаза, и Халк незаметно, но максимально быстро собирал силу для удара – сейчас он проникнет к ней в башку и, если поймет, что это не Шерин, разорвет ей сознание в клочья. Чтобы определить личность, ему потребуется доля секунды… Сконцентрироваться, собраться, перевести фокус на собственное сознание, затем запустить болт в глаза напротив, проникнуть…
Проникнуть он не смог.
У той, которая стояла перед ним, глаза были закрытыми таким плотным невидимым щитом, через который он не смог бы пробраться, обучайся еще хоть сто лет в Реакторе.
– Ну, здравствуй, Халк, – и дама напротив улыбнулась так, как его любимая никогда не улыбалась. Холодно и равнодушно – просто растянула в стороны губы. От того, что ее рука все еще лежала на лацкане пиджака, у Конрада по позвоночнику пробежал холодок. – Знакомиться будем?
(ICON trailer music – Imperial Uprising)
Физический переход на Сатаахе занимал примерно три часа – три часа непрерывного и почти неподвижного сидения в кресле, когда вокруг прозрачного шара-оболочки, мелькают обрывки времен, энергий, чужих мыслей, пространственных пластов. Человек бы не выдержал. Им – ста представителям Комиссии – приходилось наблюдать беспрерывное мельтешение даже под закрытыми веками. Прямой вневременной прыжок невозможен. Ментальное перемещение не принесло бы результата, и потому приходилось так – как в фантастических фильмах.
Шар он «монтировал» всю ночь – чтобы выдержал защитный кокон, чтобы сохранить ясность ума и после подвижность тела. Любой физический переход – огромное испытание.
Дрейк Дамиен-Ферно сидел в самом переднем кресле. Позади – Сиблинг. Остальные дальше.
И у Начальника было время подумать, вспомнить.
А воспоминания наваливались. Комната, в которой он рос почти всегда один. Множественные коридоры-переходы, за которыми всегда, складываясь из живой материи, возникали и распадались красочные пейзажи, снятые дальним видением с других планет. Одни ему нравились, другие нет. Некоторые задерживались на часы, и тогда он, будучи мальчишкой, подолгу сидел на мостах – смотрел вдаль, – иные исчезали, не успев сформироваться.
Детей водили по коридорам матери и отцы. Его – никто. Иногда учителя.
Потому что его и мать и отец решили странное – отдать ребенку при рождении всю свою энергию. Они ушли, наделив его неимоверной физической и астральной мощью, а сами отказались жить. В его пользу. Не то желали сыну великого будущего, не то просто очень сильно любили – он не знал.
Они оставили ему послания – тридцать четыре штуки. И каждый день он воспроизводил их – по кругу, снова и снова. Про «Учись, слушай, развивай веру, подвергай все сомнению, выводи своё…» Половину из них он не понимал вовсе: какие-то просто запоминал, веря, что осознает потом, в каких-то слушал голос матери и отца. Звучание, нотки, интонации. Эти послания – все, что у него осталось от них. Ни одной игрушки – лишь наставления.
Он бы променял их на живых людей. Не задумываясь, променял бы свое могущество, силу и любые отличающие его от остальных особенности обратно на родителей. Выбрал бы заурядность, но любовь и теплую большую ладонь, накрывающую его, маленькую.
Ему уже тогда прочили великое будущее… Ему и Карне.
Потому что Карна являлась самой одаренной из женщин – выказывала огромный потенциал в изучении наук и сотворении, уже девчонкой вела за собой остальных. Лидер.
Говорили: они будут вместе, создадут новый век для Сатаахе.
Не создали.
Когда оба достигли отметки юношеской зрелости, система объявила приговор – недостаточная совместимость. Тогда разрушились надежды многих…
Не Дрейковы, впрочем. Он, в отличие от Карны, которая заявляла, что их процент совместимости – досадная помеха, едва ли ни ошибка системы, не желал иметь неполноценную семью. Без детей.
Зачем?
Он отказался от нее публично – как того требовал официоз.
И она не забыла.
И Бог ей судья…
Дрейк возвращался туда, где родился и рос, где постигал первые основы мироздания, управления лучом, формирования материи.
На Сатаахе. В родной мир.
Дэйну смска не требовалась – рычал Барт. Не просто рычал – скалился на ведущую из кухни в коридор дверь, обнажив желтоватые клыки. И шерсть на его загривке впервые стояла дыбом.
– Тихо, тихо, – ласково успокаивал его снайпер, – я тебя понял, услышал…
Собака ни за что бы не стала рычать на настоящую Ани, и, значит, та, которая плескалась в душе в тот момент, когда проснувшийся Эльконто выходил из спальни, настоящей Ани не была.
Текст от Стива он прочитал уже после того, как пес съехал с катушек. На кухне.
Для отвлечения внимания Дэйн быстро включил полупустой чайник, чтобы тот шумел, нагнулся к самому нижнему ящику – летнему холодильнику, – достал из-за пустых стеклянных банок, стараясь не звенеть, пистолет. Привычно и ловко проверил, заряжен ли, снял с предохранителя.
Молодец, что хранил оружие в каждой комнате, в каждом закутке – теперь пригодилось.
Входящую в кухню «не Ани» с мокрой головой они встретили вдвоем с Бартом уже наготове – пес с капающей от злости на пол слюной, Эльконто в руке с «троттом» сорок пятого калибра.
– Меня ждали,… я смотрю.
В ее пальцах замерло оранжевое полотенце – новое, они вдвоем выбрали его в «Орхидее» на прошлой неделе.
Барт теперь лаял отрывисто и зло, скользил когтями задних лап по паркету, силясь удержать себя на месте – хозяин команды на атаку не давал.
Побулькал на максимальной мощности и выключился вскипевший чайник.
Дэйн за гостьей следил равнодушным взглядом – уже не глазами любящего мужчины, но находящегося во время проведения операции снайпера. Просчитывал, куда выстрелить, чтобы не убить, но вырубить. Позже перевяжет…
– Торопиться не надо, – спокойно посоветовала ему стройная девчонка с влажными после душа светло-русыми волосами, как две капли воды похожая на Ани. – Я изменю траекторию пули, и ты убьешь собаку.
Эльконто пса убивать не хотел. Но очень хотел «гостью».
– А теперь поговорим.
Она прошла мимо рычащего Барта легко, будто вовсе не замечала готовую отгрызть ей половину ноги зверюгу (пес заскулил и попятился), уселась на соседний с Дэйном стул и равнодушно взглянула на пистолет.