– Дин, я сняла эту тряпку с телевизора, бросила ее в стирку – пыльная вся, сил нет… Слушай, а в календаре сегодня праздник отмечен, ты знаешь? Я вчера ж еще смотрела на свои записи – ну, когда там у кого дни рождения, – и праздника не было. Точно говорю, не было – может, слепая я стала? И Антонио ворчит, что не подготовился.
– Ты скажи ему, что не надо готовиться, – посоветовала я, прижимая трубку к уху.
– Почему? Ты же знаешь, он будет рад…
– Не надо, – на моих глазах рабочие растягивали над проспектом Тиртон пахнущий свежей краской плакат «С Днем Нордейла!», гибкие края которого трепыхались на ветру. Метрах в ста от них другая бригада подвешивала на высокие фонари колышущиеся флаги с гербом города. Пыхтела у обочины машина с выдвижной лестницей; с удивлением обсуждали установку декораций и неожиданно появившееся в газете объявление о внеплановом празднике люди на остановке.
Я прикрыла глаза от солнца ладонью.
– Сегодня народные гуляния. Еды и выпивки на улицах будет море. Все отдыхают.
– Это все в центре?
– Ага.
– А почему ты мне вчера ничего не сказала?
– Потому что вчера я сама еще ничего не знала.
– Вон оно как…
На парковку, потеснив такси, въехал еще один грузовик, из которого высыпали мужчины в форме с надписью «Норсвет» на спине. Принялись опутывать деревья лампочками.
Только Дрейк мог организовать все в столь короткие сроки, только он. И парки развлечений, и концерты, и ларьки со снедью по сторонам улицы. Из некоторых уже плыл над тротуарами сладкий запах вафель…
– Хотите флажок? И вам! Возьмите тоже…
Тощий паренек в джинсах у кафе раздавал зеленые треугольники на тонкой ножке.
Я подошла к нему и взяла один, рассмотрела – круг, в круге абрис Нордейла, такой же, как на монетах, а сверху и снизу текст: «День Нордейла. С праздником!»
Счастливо вздохнула, зачем-то помотала им в воздухе и вдруг ощутила себя маленькой и беззаботной девчонкой.
Когда все закончится, обязательно заберу его домой на память.
Ароматные пряники, сладкая вата, ларьки с мягким мороженым, сосиски в хрустящей корочке и глазированные фрукты на палочке… Снеди было так много, что разбегались глаза. Небо над Нордейлом, будто спеша разделить радость с прогуливающимися меж рядов с сувенирами, напитками и леденцами людьми, потемнело раньше обычного. И зажглись миллионы крохотных огоньков – на деревьях, над проспектами, вокруг фонарных столбов.
Праздник. Настоящий.
Ноздри трепетали от переплетения запахов – один другого вкуснее. Коричного от булочек, ванильного от вафель, горько-сладкого от ваты и шоколадного от фонтанов, которые стояли прямо промеж палаток и куда любители какао-массы окунали канапе из свежих ягод.
Я не наблюдала за происходящим, я как будто была им – густыми и глянцевыми шоколадными струями, пивными пузырьками в кружках, звоном аттракционов. И все эти лампочки мерцали внутри меня.
А еще запомнилась мне в тот вечер теплая Дрейкова ладонь. Куда бы мы ни шли, она везде была со мной: в кабинке карусели, когда вечерний ветер овевал лицо, а перед нами две макушки – повыше и пониже. Мак и Лайза. Оба смеются. Эта ладонь сжимала мои пальцы, когда Баал «выстреливал» в тире для любимой Баальки побольше мягких игрушек – настрелял столько, что теперь едва мог унести. Когда набрасывала кольца на пластиковые палочки Меган, стараясь обскакать по очкам Дэлла. Пальцы Дрейка поглаживали мои, когда Эльконто пристроился на игрушечную лошадь и скакал на ней задом, прикидываясь, что вот-вот догонит Ани-Ра на слоне…
Народ упивался празднованием. Пестрели на газонах пледы – на них общались друзья, прогуливались и постреливали озорными взглядами одинокие пока еще девушки и парни – кто-то сегодня окажется чуть смелее, чем обычно, и судьба вдруг взбурлит, закрутится, заиграет. Ладно терзали гитарные струны уличные музыканты; рты с упоением жевали выпечку. Водопадами лилось в запотевшие кружки пиво.
И мы просто жили. Мы были счастливы.
Когда и куда вдруг подевались наши мужчины – все, кроме Дрейка, – мы заметили не сразу. Ровно восемь вечера. Заозирались по сторонам девчонки, принялись вытягивать шеи – вроде все рослые, видные – как исчезли? Когда? И помнится, подбивал всех к чему-то пьяненький Эльконто, шептал хитрый план на ухо то Рену, то Халку. И помнилось, что все кивали ему в ответ. Наверняка что-то задумали…
И точно.
Когда по громкой связи, едва слышной впрочем сквозь треньканье каруселей и автоматные выстрелы в тирах, объявили, что «всех девочек во главе с Ани-Ра Эльконто» срочно ждут у павильона номер 12С, мы спешно бросились искать карту.
И нашли.
А после, маневрируя в толпе поддатых, но исключительно веселых и добродушных прохожих, мы отыскали павильон.
Павильон танцев.
Здесь была сцена – высокая, деревянная – и яркие фонари вокруг. Из подпрыгивающих от барабанов динамиков бодро звучала похожая на польку музыка, и под нее отплясывал на деревянных досках тощий и, похоже, совершенно трезвый парнишка. Смущался, подпрыгивал неуклюже и все время смотрел на ту, которая стояла к сцене ближе всех – силился впечатлить. У обоих влюбленных алели щеки.
«Мужские танцы для дам сердца!» – гласила растяжка под потолком.
И мы начали шушукаться – чего ждать? Зачем нас сюда позвали? Неужто… танцевать? Танцевать собрались?
Элли, забыв про текущее по рожку мороженое, принялась доставать телефон, Лайза тут же последовала ее примеру.
Дотанцевал парнишка. Прижал руку к животу, поклонился в пол, получил свои аплодисменты и зашагал на дрожащих ногах к ступенькам.
И в этот момент из-за ширмы вышел здоровяк Дэйн.
(Santiano – Santiano)
(*Автор настоятельно рекомендует найти и прослушать данную композицию «до», «во время» или «после» прочтения следующей части, чтобы получить весь спектр эмоций)
– Танец Верных Членов! Для наших дам!
Объявил он и сделал грозную рожу. Кто-то позади ахнул «Какой красавчик!», кто-то в голос загоготал.
И мы вдруг поняли, что сейчас надорвем животы, ибо Дэйн был голым. Почти. В короткой юбке-шотландке, длинных гольфах по колено, ботинках на шнурках и твидовом берете. И из-под юбки, кажется, можно было увидеть…
– Кончик елды? – озвучила за нас всех Ани и прыснула со смеху, прижала пальцы ко рту.
– Он что, без трусов? – спросил кто-то. – Эй, Джуд, у тебя бинокль есть?
Не знаю, нашелся ли у Джуд бинокль – мы забыли о ней сразу же, как только зазвучала музыка. Ох, что это была за музыка – о-па-о-па-о-па-о-па – под такую хотелось прыгать и расти, как грибочкам после дождя или пьяным гномикам. Бравая, смешная, ну совершенно несерьезная. Впрочем, как и тот, кто стоял на сцене.
Когда раздались первые аккорды, Дэйн начал едва заметно приседать, сжимать и разжимать кулаки. И все это с голым торсом и сохраняя воинственное и горделивое выражение лица. И это при двухметровом росте! После застучали по доскам подошвы ботинок – ладно застучали, интересным ритмом. Здоровяк двигался смешно, как кельт: руки прилеплены к туловищу, а ступни не в состоянии найти покоя. И так с полминуты.
Дэйн однозначно был пьян. Дрожали от хохота руки обнимающего меня сзади Дрейка.
– Вот дает! – восхищенно вздыхали сзади. Снайперу одобрительно свистели и махали руками. Незнакомая рыжая девушка сняла майку и принялась махать ей в воздухе – осталась в лифчике. Ани зыркнула на нее недобро; я захрюкала.
Но самое смешное началось, когда к Дэйну вдруг из-за ширмы присоединились одетые точно в такие же юбки Стивен Лагерфельд и Рен Декстер.
РЕН? Я глазам своим поверить не могла. Голый Рен в юбке! «А у этого холодного льва однозначно живет веселый пацан где-то внутри…»
Еще через секунд двадцать – Баал, Халк, Мак, Аарон – «мадамы» перед сценой уписывались от восторга.
А парни будто родились на сцене! Теперь они не походили на кельтов – они синхронно и в такт музыке «играли титьками»: напрягали и расслабляли грудные мышцы, заставляя соски скакать. Разворот, руки на собственные крепкие задницы – поводили ягодицами, как коромыслом, – хлоп, переложили ладони на чужие задницы, еще покрутили ягодицами. Народ перед сценой грохнул от хохота; Шерин почти сползла на землю от смеха:
– Халк такой смешной, такой серьезный…
Лайза не смогла ей ответить – смеялась уже беззвучно, почти осипла; прыгал в ее руках сотовый.
И вот на сцене все «наши» – выстроились линейкой, покачали бедрами, а после встали прямо, чуть согнулись и принялись синхронно напрягать пресс: твердые кубики, мягкие кубики, твердые кубики, мягкие кубики… От того, чтобы осесть на землю, меня удерживал Дрейк.
Я же усохла от собственных хрюканий, словила полный эстетический оргазм…
Они выглядели поддатыми шотландцами-завоевателями, танцующими «павлиний» танец перед самками – то, не забывая коротко приседать в коленях, согнут руки в локтях, напрягая «банки»-бицепсы, то повернутся боком и пройдутся по сцене паровозиком, то вновь развернутся задом и порадуют зал поступательными движениями, при которых непозволительно свободно раскачивается юбка. А под ней-то, под ней!
Свистели теперь так громко, что люди стеклись к музыкальному павильону со всего центра.
– Ой, какие!
– А хоть один свободен?
– Им можно заказать еще танец?
«Наши» же не обращали внимания на публику. Сохраняя крайне серьезные выражения на лицах, оттанцевали свое, обнялись и поклонились. Сначала передом. Затем задом.
И на бесценную секунду почти что открылись жадным взглядам публики махровые шары.
Лучший день в моей жизни. Лучший вечер.
Лежала на тумбочке грамота в рамочке, которую я не успела передать Клэр. Тускло светилась на бархатной подложке золотая медаль. Праздник не просто удался – он прошелся ураганом радости по всем, кто сегодня вышел на улицу.
Журчал из-за закрытой двери душ.
Из ванной Дрейк вышел не в той одежде, которую предпочитал дома – рубашке и джинсах, – но в серебристой форме.