Для многих да.
– Она… уже умерла?
– Да. Не так давно. Несколько лет назад.
Грустно. Тоскливо. Отчего-то возникло абстрактное ощущение, что я чего-то не успела – чего-то важного.
– Как ее звали? Где она жила? Как называются ее книги? Я найду их все.
В кабинете повисла тишина. С экрана на меня смотрели серо-голубые глаза – тот же тяжелый взгляд, что и минуту назад. Еще тяжелее.
– Скажи, Ди, ты осознаешь, что не можешь помочь другим? Практически ничем и никогда? Что это – решение каждого – делать или нет? Менять свою жизнь или нет? Болеть или выздороветь?
– Осознаю.
Осознавала ли я? Как ни странно, да.
– Хорошо, – он все еще медлил, будто что-то решал внутри. – Скажу, если просишь.
Дрейк вздохнул и вновь посмотрел куда-то за пределы экрана – ему была видна недостающая часть помещения, мне – нет.
Тишина. Тишина, слишком долгая тишина – я хочу слышать слова. И они, наконец, зазвучали.
– Она жила в Эстонии. И умерла в две тысячи втором году вашего летоисчисления…
Да, действительно недавно.
Имя. Мне настолько хотелось услышать имя, что ручка в моих пальцах окончательно прогнулась и треснула – я не обратила на это внимания.
– Ее звали…
Говори. Говори. Говори.
– …Лууле Виилма.
Обложка в желто-зеленых тонах – старая, пошарканная, треснувшая вдоль надписи «Прощаю себе» – размытый лес вдалеке, одуванчик на переднем плане, а сверху текст «Душевный свет». Выпущена Екатеринбургским издательством в две тысячи первом году.
Я вновь держала его в руках – давно знакомый предмет, – а перед глазами паровозными вагонами бежали воспоминания: сидящая в кресле мама, а на ее коленях зеленая книжка в мягком переплете – первая страница наполовину оборвана – результат неудачного ношения в сумочке, – когда-то сверху запихнули конверт, которым помяли, а после оборвали лист, – на корешке имя автора – Лууле Виилмы.
Та самая книга. Первая из серии.
Тогда, в далеких двухтысячных, у мамы резко обострилась язва желудка – пришлось срочно искать деньги на врачей, лекарства, травяные настои и таблетки. В те дни в нашем доме закончилась вкусная еда – мама не могла ни готовить, ни толком есть, – а вечерами, возвращаясь с работы и морщась от тошноты и боли, она с головой тонула в этой книжонке, словно в спасительной Библии – все читала ее, читала, читала…
А через неделю почти поправилась.
Мы с бабушкой восхваляли оперативность врачей, радовались, что вовремя смогли помочь с медикаментами, благодарили Бога, что все обошлось.
В две тысяче третьем явилась вторая беда – результат УЗИ выявил наличие камней в желчном, и мама читала снова. Запоем.
Выздоровела.
Когда? Как? Детали ускользали.
А потом, помнится, болела я сама, и тогда дрожащая мамина рука протягивала «Душевный свет» мне.
– Почитай, дочка.
– Не до того, мам.
Я злилась. У меня температура, у меня опухло горло, нос и мозги, и она пытается всучить мне очередную «эзотерическую ерунду», способную, по ее мнению, избавить меня, как по волшебству, от всех хворей? Какой, к черту, «Душевный свет»? Тогда бесило одно только название – некая дура-шарлатанка зарабатывала на чужих страданиях – обещала исцеление посредством силы сознания.
Я невесело хмыкнула и погладила старенькую обложку.
Тогда я не знала…
Я много чего не знала: например того, что Лууле, возможно, никогда не была дурой, и что она вовсе не стремилась нажиться на чужом горе, что она со своим «Душевным светом» спасла мне маму.
Я не знала.
А эти книги много лет стояли на нашей книжной полке в зале, никем, кроме мамы, нетронутые, никем нечитаные. Не все семь, только шесть – одной не хватало. Какой?
На корешках, выведенные ручкой, стояли цифры – один, два, три, четыре… Отсутствовала, судя по всему, пятая часть.
Ее еще предстояло найти.
Два магазина, расположенные неподалеку от центра города, шесть работающих в них сотрудников и стабильные продажи обеспечивали если не внушительный, способный вызвать чью-либо зависть доход, то доход вполне достаточный для того, чтобы их владелец, а, точнее, владелица могла проводить время, расхаживая по земле босыми пятками, с ведром сорняков в руке и грязной, перепачканной черными разводами майке.
Мама. И ее дача.
Здесь всегда пахло иначе – свободой, вольно цветущей под ногами травой, свежей стружкой, кострами, в которых дачники жгли мусор – ветки, листья, кусочки древесины.
Сюда осень еще не добралась: звенело над головой синее небо, наслаждалось безоблачным простором солнце, горделиво высились подросшие у забора кедры, еще пытались бодриться последними ягодами кусты малины. Ленились на грядках кабачки, торчали чем-то похожие на укроп хвостики сидящей в земле моркови, прогнулись под тяжестью плодов густо пахнущие теплицей помидорные кусты.
Одетая в старые, закатанные по колено штаны, заношенную майку и симпатичную кепку, мама полола грядку.
– Привет!
Она подняла голову, прищурилась и расплылась в счастливой улыбке.
– Дочка! А ты давно?… Давно здесь?
– Нет, только что прибыла.
Голубое ведро с сорняками отправилось сиротливо стоять в меже, а меня обняли.
– А бабушка где?
– Отдыхает после обеда, немножко устала. Спит, наверное. Ты зайдешь? Чаю попьешь? Я с листами смородины сделаю, как ты любишь.
– Не надо чаю – не хочу будить бабушку. Я ненадолго, мне бы кое-что спросить.
Взгляд мамы упал на мои руки, держащие шесть одинаковых книг с зелеными корешками. Секунда, две, три – момент узнавания, – и в глубине ее глаз что-то изменилось.
За время моего отсутствия дом-дача облагородил свой внешний вид: к входу добавилась узорчатая веранда, к ведущей на второй этаж лестнице перила, в оконных проемах белели новые пластиковые окна. Сбоку выросла пахнущая свежей древесиной стайка, перед ней, на расчищенном пятачке, лежали приготовленные для строительства беседки доски. Когда-нибудь на заднем дворе появится камин, к нему проляжет галечная дорожка, а в тенистых кустах притаятся садовые качели.
Позже, как говорила мама. Если хватит денег.
– А ты чего решила их взять? Я ведь много раз тебе советовала, а ты ни в какую.
– Я знаю.
Мы сидели на крыльце; книги лежали на моих коленях.
Как объяснить, что для каждого события в жизни должно наступить правильное время? Что если советовать что-то в момент, когда человек еще не дозрел, его руки не протянутся к ценным книгам, а уши не прислушаются ни к одному мудрому совету?
Тогда «то самое время» для меня еще не пришло – теперь да.
Много лет прошло. Много.
– Мам, а где ты вообще взяла эти книги? И почему?
Все еще не верилось, что они столько времени простояли у нас на полке, а я ни разу не обратила на них внимания.
– Да давно, Дин. Помнишь, я когда-то подрабатывала на книжной ярмарке?
– Помню.
Давно это было – голодные, тоскливые времена. Я училась в школе, сражалась с собственными комплексами и пыталась найти друзей, мама силилась заработать нам на еду – допоздна засиживалась в чужой лавке, сортировала товар, периодику.
– Тогда я заметила, что многие заказывают ее – Виилму. А я даже имени этого не знала – просто видела, что народ валом валит и все просят ее одну – «Закажите нам Лууле». И я заказывала одну партию за другой, день за днем, день за днем – просто бум какой-то. А потом подумала, что за черт? О чем таком уникальном она пишет, о чем я до сих пор не знаю, и заказала, хоть денег и не хватало, серию для себя. И ни разу об этом не пожалела.
Я почему-то в этом не сомневалась, хоть не успела прочитать ни строчки.
– Тогда мне в руки как раз попало самое первое издание – то, которое ты держишь. Потом ее издавали еще – я смотрела, – но не цельно, уже скомпоновав вырванную из контекста информацию – бред какой-то, – так что я успела вовремя. А почему ты вообще за нее взялась?
– Пришла пора, наверное.
На мамином лице играла улыбка. Чуть грустная, но довольная, гордая. Я знала, о чем ей хотелось сказать – «эх, взялась бы ты за нее раньше – я ведь советовала».
Ничего, всему свое время. Рядом со мной стояло ведерко с крыжовником – я с удовольствием запустила в него пятерню. Скуксилась, когда разжевала кислую кожуру, но с удовольствием заглотила всю горсть.
– Мам, а тут одной не хватает, да?
– Да. Танька брала почитать, да так и не вернула. Надо спросить, может, до сих пор у нее валяется? Или еще кому дала.
– А ты их все прочитала?
– Все. И даже не по разу. Только сложно они идут, дочь, – язык тяжелый. Лууле так умеет написать, что ты себя дураком чувствуешь, что столько лет потратил впустую. А потом умным. А потом снова дураком. И много чувства вины просыпается.
Дрейк об этом упоминал.
– Но ведь тебе ее знания помогли?
– Помогли. Думаю, если бы не она, я бы уже давно лишилась части желудка или еще пары органов. Или мучилась бы до сих пор от боли. Страшные тогда были времена, я помню. Так что, помогли, Дин.
Над высаженными перед домом цветами кружили пчелы. Неторопливо, словно стрелки часов, перемещались по земле тени, качала ароматными листьями смородина. Здесь было хорошо – здесь все еще царило лето.
И хорошо было не только от тепла и от того, что рядом сидела мама. Хорошо было от вкуса крыжовника, от запаха нового крыльца и витающего в стенах нового дачного домика любви, и еще хорошо было от знания, что совсем скоро я окунусь во что-то интересное, неизведанное и новое.
Приключения. Далекие дали, новые горизонты.
– Может, все-таки, попьешь чаю? А с собой я тебе помидоров дам, хочешь? И малину в бутылке, и вишню – соседка ведро приносила – я ее с сахаром перетолкла.
– Возьму, – я улыбнулась, – и малину, и вишню.
Что может быть лучше, чем сырники Клэр и мамина вишня к ним по утрам? Позади в комнате скрипнула половица – я обернулась. В дверях стояла бабушка.