Да, люди в очереди сидели сплошь угрюмые, но стоило ли их винить? Учиться иногда не сложно, а очень сложно, а уж когда что-то болит, так и вовсе невозможно, – я знала это по себе. Мои зубы на данный момент не болели, но они болели раньше – кариес, кариес, кариес… Его приходилось лечить, и потому, дорвавшись до книг, я много об этом читала, чтобы избежать подобной проблемы в будущем.
В какой-то момент у прислонившейся к стене молодой девушки – ей не хватило свободных мест на стуле – зазвонил мобильник. Она расстегнула молнию на сумочке, выудила звякнувший кулоном и корпусом телефон, нажала ответить, сказала: «Алло…». И, стоило ей раскрыть рот, как стали видны неровные, как покосившиеся кладбищенские камни за оградой английской церкви, зубы.
Да, непросто ей, наверное, улыбаться.
«Зубы ребенка закладываются в утробе. Если мать довольна умом мужа, не презирает его рассудительность, не думает о ней плохо, то и зубы у ребенка будут ровными. Если же явно или тайно хулит мужской ум, считает себя умнее, мудрее и гордится этим, стыдя избранника, то зубы ребенка будут кривыми, неправильной формы, слабыми…»
В который раз, не осуждая мать этой женщины за совершенную ошибку, я порадовалась тому, что моя собственная мать не презирала ум моего же отца. А то выравнивала бы я теперь свой «кладбищенский ряд» всеми доступными и недоступными методами или стеснялась бы улыбаться.
Сидящая напротив меня бабка за что-то продолжала тихонько корить деда – тот демонстративно отворачивался и не желал слушать; я вновь прикрыла глаза и принялась вспоминать дальше.
«… Если человек освободит зацикленность на своем уме и опыте материальной жизни, то обломки его коренных зубов продержатся еще долго. Если же нет, то раскрошатся и они. Кариес возникает тогда, когда душу точит разочарование от того, «что я не получил столько, сколько заслуживаю», а передние зубы откалываются тогда, когда человек, не прилагая мудрости, одним только умом, желает урвать кусок побольше. Кусок не всегда по зубам, и эмаль откалывается…»
Зубы – наша вечная и общая проблема, ибо проблема с рассудительностью – это проблема поколений, отцов и детей, целых родовых ветвей. У кого нет проблем с зубами, и, значит, с мудростью? Кто не подвергает свои ценности сомнению и не выставляет их на суд других людей? Практически никто. И потому трескается эмаль, вспухают десны, воспаляются корни и начинаются бесконечные походы сюда – к стоматологам. А те, в свою очередь, советуют бесконечно полоскать, резать, драть, пломбировать, ухаживать, восстанавливать… А как восстанавливать, если не восстановлен ум, не изменено представление о том, как все в мире устроено? Разве просто это – вот так, за пять минут, изменить свое отношение к мудрости своей и к мудрости чужой, когда чужую, порой, вообще замечать не хочется?
Беда. И очередь у кабинета – наглядное тому подтверждение.
Я вздохнула. Спустя несколько минут, устав, перестала сверлить меня недовольным взглядом, отвернулась бабка.
А еще через какое-то время из кабинета вышла нервная, но куда более довольная, нежели до того, Аля.
– Ну как, все в порядке?
– Да, сняли зубной камень, выписали траву, которой нужно полоскать. Скажи, здесь есть аптеки?
– Конечно.
– А это не накладно?…
Я знала, что она имела в виду, а потому быстро покачала головой:
– Все хорошо, не думай об этом. Сейчас все купим.
Мы вынырнули из унылых тусклых стен стоматологии на залитую солнечным светом улицу, свернули на аллею и зашагали по направлению к остановке – аптека, как я помнила, через два дома, совсем рядом. И, пока шагали, отправила Диме сообщение с текстом «Спасибо!».
А спустя полминуты телефон булькнул ответным: «Всегда рад».
Сходили, и славно.
– Хочешь немного прогуляться?
– Хочу. Всегда интересно посмотреть на… незнакомый мир. Это же так здорово.
Согласна. Наверное, Ленинск не блистал великолепием, как Изумрудный Город, и не был способен поразить чье-либо воображение сложной и красивой архитектурой, чистыми тротуарами и мега-приветливыми лицами, но я давно перестала стесняться его. Это мой мир, и я любила его таким, каким он был: с мусором вокруг урн на остановках, с вечным скоплением газов вдоль дорог от машин, с пыльной и чуть жухлой листвой тополей, с разрозненным на фоне голубого неба рядом строящихся высоток на горизонте.
Мой город. Здесь я родилась, здесь выросла, здесь все и всегда буду любить.
– Какую траву тебе прописали?
– Сказали купить, – Аля достала из кармана записку, – шелфей?
– Шалфей.
– Да. И еще какой-то «Малавит» – сбор из Атайских трав.
– Есть такой, – «Атайский», «Алтайский» – ей без разницы, и я не стала корректировать чужое произношение.
– Сказали, что это поможет в профилактике против зубного камня. Да и, наверное, нужно изменить диету, питание.
Алеста машинально положила руку на свой совершенно плоский пока еще живот.
– Ждешь?
Я улыбнулась.
– Жду. Очень жду, – она вернула такую застенчивую улыбку, что мне нехотя вспомнились книги Крапивина и описанные им отношения между людьми – те самые искренние, настоящие, живые и теплые. – Незачем малышу, чтобы у мамы десны кровили.
Мне вновь вспомнилась Виилма. Давать советы человеку незнакомому – дело опасное. Оно и знакомому-то рискованно – всегда есть шанс, что тебя мягко отправят в ответ, но я не удержалась, подумала, что Алеста поймет, услышит. И потому спросила:
– Знаешь, отчего у людей кровят десны? Это гингивитом называется.
– Отчего?
– От того, что человек хочет опечалить того, кто опечалил его.
– Правда?
Мы шагали вдоль по улице; проплыл мимо вход в парикмахерскую, продуктовый мини магазинчик; проехал двадцать третий автобус. Аля смотрела на меня с любопытством, но совершенно беззлобно, не выказывая защитной реакции, какая возникла бы у многих на ее месте. У меня с души свалился камень – если бы она ощетинилась, я не стала бы продолжать.
– Скажи, есть ли кто-то, кто опечалил тебя в прошлом, и теперь тебе иногда хочется сказать ему что-то обидное или чуть мстительное в ответ, чтобы обидеть или доказать, что ты была права?
Алеста задумалась – по тротуару цокали ее туфли на низеньком каблучке. Интересно, какого мира эта обувь – Уровней или Танэо?
– Есть, – она не стала скрывать – улыбнулась честно и чуть грустно. – Мама. И сестра. Они еще там, в моем мире, желали мне совсем другой судьбы. Многое запрещали, не хотели, чтобы я рожала от мужчины… Вообще не хотели, чтобы я «путалась» с мужчинами. Там у нас… другая система.
– А ты «спуталась»?
– Да, «спуталась». Я сбежала и нашла его, Баала. И теперь, когда я с ним, когда у нас будет маленький и все так хорошо, мне иногда хочется вернуться домой и сказать им – им всем, кто не верил, что такое возможно, – что я счастлива с другими устоями, с другими правилами. Не теми, которые они для меня выстраивали, а своими собственными. Но они все равно не поверят… Обидно.
– Ты отпусти это.
– Как?
– Прости себя за это желание «обидеть» маму и сестру в ответ. Они, как умели, желали тебе лучшего.
– Я знаю.
– И у тела попроси прощения за то, что из-за этого желания ему приходится так реагировать – кровоточивостью.
– А это связано?
– Еще как.
– Я не знала, – я тоже раньше не знала. Многие не знают до сих пор. – Я прощу, спасибо тебе. Сама всегда думала, что это неправильно – желать кого-то обидеть, – а если ты говоришь… Баал про тебя рассказывал.
– Что именно?
Мы уже подходили к аптеке; я повернулась и посмотрела на Алю – в ее теплые и веселые глаза.
– Что тебе можно верить. Что ты… умная.
Умная? Хорошо бы «мудрая и рассудительная». А ум без мудрости, как я уже поняла, зачастую доставляет человеку много проблем.
– Спасибо, – мне льстили слова Регносцироса. А еще хотелось выпустить наружу то, что вертелось на языке, и я не стала сдерживаться – сделала это. – Он счастлив с тобой, знаешь? Я никогда его раньше таким не видела, честно. И я знаю, каким он был.
– Я тоже знаю, – Алеста вдруг легко и звонко рассмеялась – качнулись поверх светлого плаща ее темные волосы, – он был «букой». А теперь мы счастливы оба. Очень.
Она была такой довольной, такой счастливой – наверное, так светиться изнутри умеют только будущие, переполненные гармонией мамы.
– А вы кого хотите – девочку или мальчика?
– Нам все равно, лишь бы маленький. И мы его уже очень любим, – она помолчала, а потом добавила. – Знаешь, моя мама бы в это не поверила.
– Вот что? Что ты счастлива с мужчиной?
– Да. Потому что в нашем мире они совсем другим, переломанные системой. Хочешь, я расскажу?
– Хочу.
В моем ответе не прозвучало ни ноты фальши, а только истинный интерес, которым я и была переполнена; мы вошли в аптеку.
– Дрейк… а у нас… когда-нибудь…
В эту минуту мне как никогда сильно хотелось, чтобы человек, который смотрел на меня с той стороны приделанного к стене экрана, был здесь, рядом – обнял за плечи, погладил, просто подержал.
Он знал, о чем речь, – ему не нужно было объяснять.
– Будет ли у нас ребенок?
Тишина кабинета. За окном, притворившись барабанщиком, выстукивал по подоконнику свою неравномерную дробь дождик – текли вниз по стеклу водяные змейки.
– А ты сама как думаешь?
Мне не хотелось думать – верить или не верить, сомневаться, логически мыслить или задавать себе вопросы – мне хотелось просто знать. Иногда это очень нужно, чтобы кто-то сказал тебе то, что ты так сильно хочешь услышать. Не спрашивал, не заставлял волноваться – просто протянул руку и ответил простое, но такое ценное «да».
– Ди…
А я все еще находилась под впечатлением после встречи с Баалом и Алей. Вдохнула атмосферу их дома, их любви, их счастья, и… вдруг захотела в свою жизнь такую же. Положить руку себе на живот, погладить то ценное местечко в глубине, где уже зародился и теперь растет-развивается малыш – самое красивое произведение искусства, которое могут сотворить лишь двое. Двое любящих.