Ключей в замке зажигания не оказалось – Яна продолжала скулить, – а псих, переступив через лежащее на асфальте тело, приближался. Вот он подошел, взялся за дверную ручку, потянул на себя, обнаружил, что заперто…
Ей хотелось рыдать, орать, бить ладонями по стеклу, лишь бы назойливый незнакомец, как проклятая муха, пропал – исчез из ее воображения, с этой улицы, из ее жизни. А потом – она глазам своим не поверила! – рука в перчатке (так ей показалось) прошла прямо сквозь стекло – сомкнулись на запирающем штырьке пальцы, потянули его наверх – раздался предательский глухой щелчок…
У нее не вышло даже завизжать – в этот момент Каську скрутил спазм тошноты.
– Я тебя ненавижу! Слышишь?! НЕНАВИЖУ!
Ей бы молчать, ей бы перестать его злить – ведь так будет лучше? – но нервы сдали. Она хрипела, плевалась и рычала, как подбитый в бочину зверь.
– Что бы ты ни сделал со мной, я тебя убью! Я найду тебя, найду, даже если придется вернуться из другого мира – я буду пинать тебя по ребрам, выбивать зубы, я расчленю тебя, понял?! Расчленю самолично!
Она всегда старалась быть «хорошей», но в этот момент, сидя в темно-синей Тойоте и глядя безумными глазами на мужчину в серебристой куртке, раз и навсегда поступилась одномоментно «устаревшими» принципами.
– Мне все равно, что ты со мной сделаешь, урод! Тебя найдут! Я сама тебя найду, слышишь? Живая или мертвая!
В тот момент, когда Яна кинулась к водителю, чтобы попытаться его придушить, рука в перчатке резко оторвалась от руля, мелькнула перед ее глазами, и… мир вдруг погас. В застывшей, словно испытавшей в последний момент степень крайнего удивления и шока, памяти запечатлелся ледяной, будто вопрошающий «совсем съехала с катушек?» взгляд серо-зеленых глаз и сжатые в линию от злости губы.
Он не мог не злиться – другой бы уже убил за такое. А он, Джон, терпеливо сносил все ее оскорбления, выпады, попытки нанести ему же вред.
Стерва. Совершенно неуправляемая и неуравновешенная особа, законченная истеричка. Просто дура. Гавкает на него, как собачка на огромного хищника, не понимая, что одно движение, и от нее – собачки – останется мокрое пятно с размазанными по земле кишками.
Измотала его своими визгами. А проснется связанная, будет визжать еще громче – залепить ей рот? Но как тогда вести диалог?
А диалог бы им не помешал.
Несмотря на раздражение, Сиблинг понимал такую реакцию – запихни его кто самого в машину, и он приложил бы все усилия, чтобы вывести противника из строя – жестко, беспощадно и «насовсем». А она – девчонка. Слабая, неумелая и не очень умная, однако стоять за свою жизнь пытается – похвально. Другого бы, наверное, подобный норов и отпугнул бы.
Но не его. Цель оправдывает средства.
Прежде чем приводить «жертву» в чувство, рот он ей все-таки залепил.
– Давай, просыпайся. Очнись.
Яна приходила в себя медленно. Поначалу застонала, накренилась, на автомате подергала привязанными к конструкции, которую он соорудил вокруг кресла из стульев, запястьями и тут же вздрогнула. Задергалась сильнее, завращала глазами – явно начала соображать и тут же побледнела, перепугалась.
– М-м-м-м! М-м-м-м-м-м-м!!!
– Не мычи, не поможет.
Он сидел перед ней на втором кресле; рядом на кофейном столике лежал закрытый кейс – Джон молча наблюдал за «пациенткой». Та, истошно визжа в кляп, совершила несколько резких движений руками, затем ногами (их он связал тоже), с минуту дрыгалась, пробуя избавиться от пут; наконец, поняла, что это невозможно, и сникла. Принялась затравленным взглядом оглядывать квартиру: темно-зеленые шторы, унылые (некогда цвета морской волны) обои, потертую мебель. Маленький выпуклый телевизор у окна, две аляповатых картины друг напротив друга, покрывающий кровать у дальней стены синтетический плед, старый, лежавший здесь еще в прошлом веке ковер.
– Все, успокоилась?
Она его ненавидела – это читалось по взгляду. Сил все меньше – ярости все больше. Мда, так на него не смотрели даже спецотрядовцы в худшие времена. Ну, да не за любовью он сюда и пришел.
По крайней мере, не до того, как выяснит все, что нужно.
– Будешь вести себя тихо – поможешь мне.
«Помогу себе, когда прирежу тебя, как свинью», – чтобы переводить молнии, летящие из голубых глаз, переводчик не требовался.
– А будешь орать, грязно ругаться и выводить меня из себя… – от этих слов девчонка в кресле притихла и сжалась, – церемониться не стану. Выбор за тобой: либо я все делаю медленно и крайне болезненно, либо аккуратно и без боли. Ну что, убираю скотч? Готова разговаривать?
Во взгляде напротив мелькнула болезненная рябь, нехотя качнулась кончики пепельных волос. На секунду Сиблинга кольнула жалость.
– Мне потребуется день или около того. Объяснять, что именно я делаю, не буду, и спрашивать тоже не советую. Насиловать тебя не собираюсь, намеренно причинять боль тоже. Это понятно?
Лучше разложить некоторые вещи по полкам сейчас, нежели позже, – это спасет их от потери времени и нервов.
Яна молчала. Скотч с ее губ он содрал – на коже осталась красная полоса; бледные губы дрожали.
– Зачем?…
– Сказал же, не советую.
Она смотрела на него, как рыба, не мигая. И чувствовала себя тоже рыбой – выловленной, с только что вытащенным из горла крючком, готовой к потрошению. Сбывался ее худший кошмар – маньяк объявился вновь, маньяк поймал ее, маньяк привез к себе в квартиру… Лучше бы она вчера пригласила Виталика наверх, лучше бы прокувыркалась с ним ночь напролет, а утром они вышли бы вместе. И тогда ее, возможно, не посадили бы в машину – Узя бы защитил…
«Защитил бы, как же… Водитель такси тоже пытался».
Вдруг вспомнилась прошедшая сквозь стекло рука в перчатке – галлюцинация? Яну снова затошнило – болезненно и резко.
Почему она ненавидела собственную жизнь – за что, зачем? Как хорошо, оказывается, было просто жить в своей комнатушке, каждый день спокойно работать, зарабатывать свои «копейки», смотреть на лица посетителей – нормальных людей в нормальном мире. А теперь все ненормально. Ее руки привязаны к спинкам стульев, а те – ужас! – как будто приклеились по бокам к креслу – даже не движутся. Как такое возможно?
Мозг отказывался думать – булькал, как гнилое варево, кипел и смердел – ни одной дельной мысли. А мужик напротив все чего-то ждал. Чего?
Каська с трудом заставила себя взглянуть ему в лицо:
– Ты знаешь, что похитил меня?
– И что?
Голос спокойный, будто неживой.
– Тебя будут искать.
– Не будут.
– Меня будут…
– И тебя не будут – не переживай.
Ее пробила нервная дрожь.
«Он же сказал, что не будет насиловать? Не будет причинять боли?»
– Отпусти.
– Через сутки.
– Но мне на работу! Меня потеряют…
– Справятся.
Похититель неторопливо стянул с рук перчатки, бросил их на журнальный столик – потянулся к чемодану.
«Все, сейчас начнется».
– Меня уволят.
Она, кажется, пищала – умоляла, ныла, жаловалась, – а что делать?
– Найдешь другую работу. Или ты любишь эту – торговать пиццей? Это предел твоих мечтаний?
Еще в душевные беседы она с этим мудаком не вдавалась – не раскрывала перед ним душу. Какие у нее мечтания, какие цели? Ему никогда не узнать.
– Мне не на что жить! – вдруг взвизгнула Яна обиженно. – Это ты можешь заниматься… непонятно чем, а я должна зарабатывать!
– Заработаешь, – послышался невозмутимый ответ. – Перед тем как отпустить, я дам тебе денег.
Ей на ум неожиданно пришел фильм «Хостел» – черт, зачем она вообще решила сходить на него с Машкой и Колькой? – ночей после не спала. Да, там главного героя под конец отпустили тоже – с раздробленными коленями, с перерезанными ахиллесовыми жилыми – указали на дверь и сказали: «Иди». А он упал при первом же шаге – как хохотал маньяк! Хохотал, чтобы через пять минут вскрыть жертве садовыми ножницами грудную клетку.
«Не можешь? А я ведь был готов дать тебе денег на будущую счастливую жизнь…»
С перерезанным чем уползет из этой квартиры она? И уползет ли вообще?
– Не мучай меня, не пытай, пожалуйста…
Жгли веки злые и испуганные слезы; откинулась крышка у серебристого кейса – что в нем? Набор шил, скальпелей, ножей и тесаков?
«Никогда больше не пойду на фильмы про маньяков… Никогда».
– Я не буду тебя мучить.
Ну да, они все так говорят. А потом начинается карнавал воплощения сумасшедших желаний из сдвинутых мозгов.
– Зачем я тебе? Почему я? Не делай мне больно, пожалуйста…
– Просто сиди тихо. И все будет хорошо.
Когда мужские руки достали из чемодана прибор непонятного назначения, Яна в ужасе закрыла глаза.
С ней делали что-то непонятное: крепили к сгибам рук круглые присоски-датчики, направляли в лоб длинную серебристую антенну с шишечкой на конце, ходили вокруг кресла с пикающим счетчиком – что-то замеряли. Что?
Она сидела молча – не роптала, не причитала, не скулила. Не резали и не били – уже спасибо. Только боялась – боялась так, что не чувствовала собственного тела. Все думала, ну почему она не осталась этим утром дома – помогло бы? Спасла бы от незнакомца хлипкая дверь, уберегли бы стены и закрытые окна, защитил бы потолок? Ну, почему?… Почему она ничем не заболела, почему не взяла выходной?
Теперь заболеет. От стресса и нервов. Никогда не умела напиваться, но теперь напьется. Если выживет.
Изредка она рассматривала его – похитителя, нормального на вид мужчину. Нормального, если каким-то непостижимым образом забыть о том, что в голове его вместо мозгов – нет, не опилки, – но отдающая душком субстанция, вызывающая ненормальные желания и действия садистского характера? Иначе, зачем надевать ей на голову обруч, а после сидеть на диване с закрытыми глазами и… спать?
Он «спал» после каждого «замера». Может, не спал, но сидел неподвижно, прикрыв веки, и молчал. Иногда сидел по минуте, иногда по несколько, а в последний раз «куковал» без дела целых двадцать три минуты – перед ее лицом, будто в издевательскую насмешку, висели на стене часы.