И еще плакала, когда испытала оргазм.
Раньше не получалось – не могла расслабиться, не умела, хоть и старалась во время немногочисленных попыток. В какой-то момент даже уверилась, что попросту не способна этого сделать, а тут… Тут достигла его столь стремительно и бурно, что испугалась саму себя – кричала, дергалась, хрипела и наслаждалась так сильно, что никому, ни единому человеку на свете не сумела бы описать этого чувства – восхитительного, умопомрачительного, сладко-огненного.
А все потому, что «похититель» (от которого она сама теперь не могла отлепиться) оказался невероятно ласковым. Ласковым и в то же время напористым и настойчивым. Он целовал, гладил, ласкал ее везде – не пропускал ни сантиметра кожи. Не торопился, но и не робел, ничего не стеснялся, но и не грубил – чувствовал ее так же хорошо, как самого себя. Умел замереть там, где нужно, или вдруг разойтись, стать дерзким, жестким, если требовалось.
Яна плыла и никогда не чувствовала себя такой пьяной.
Пьянее, чем в любом баре, пьянее, чем в самой хорошей компании под самый крепкий алкоголь, пьянее, чем самый пьяный человек на свете.
И ни за что на свете – ни под утро, ни вообще – не хотела трезветь.
Но самые горькие и сладкие слезы лились из ее глаз под утро – ее всю ночь гладили.
Уже после секса – после мятых простыней, стонов и активных «боевых» действий, когда страсть чуть стихла, – ее продолжали гладить. Прижимали к себе, крепко держали, не отпускали, и она чувствовала себя… нужной.
Все детство, всю юность – да чего там – всю свою сознательную и несознательную жизнь она мечтала об этом – чувствовать себя нужной. И теперь была ей – необходимой ему, как воздух, самой желанной, самой ценной, самой-самой… Именно так ее касались, даже когда думали, что уже спит, – с такой заботой укрывали одеялом, чтобы не замерзла, настолько нежно и осторожно (чтобы не разбудить) целовали в шею и тянули обратно, если вдруг откатывалась.
А она поливала слезами подушку. Плакала от горечи и от обиды на судьбу, от того, что всю жизнь была лишена любви и ласки, от жалости к себе за то, что не чувствовала всего этого – такого ценного – раньше.
И еще оттого, что теперь боялась найденное потерять.
Ведь они ни о чем не говорили – просто переспали.
Одна ночь. Просто секс.
За окнами занимался рассвет, а она не позволяла себе думать – запрещала, чтобы только не обернуться и не начать выспрашивать номер его телефона.
Чему быть – тому быть. Кому уйти – тот уйдет.
И уснула тогда, когда за окном проснулся и начал деловито гудеть проспект.
«Дверь просто захлопни. И спасибо».
Эту записку она нашла, когда проснулась. Одна на мятой постели. Лежали рядом веером оранжевые пятитысячки «за поцелуй»; часы показывали начало одиннадцатого.
Она не появилась на работе вчера и уже опоздала на нее сегодня – ее уволят.
От этой мысли внутри ничего не колыхнулось – ни тревога, ни страх, ни волнение. Что-то отмерло, когда Каська оглядывала зеленоватые обои, занавешенное окно, стоящее рядом кресло, стулья и пустой – без чемоданчика – журнальный столик. Когда слушала тишину.
Одна.
Обычно на утро уходили женщины, а не мужчины. Сбегали, да.
Так сбежал и он – не сказал ни до свиданья, не поцеловал на прощание.
И пусть…
Ей ничего не надо было – совсем ничего! Ни его, ни его прощальных слов, ни сантиментов, ни ласковых и лживых речей – внутри закипала ярость. Пусть катится ко всем чертям – «недоамериканец» хренов! Пусть едет в свою далекую страну, пусть вообще больше не звонит и не объявляется, пусть вообще… хоть помрет.
Яна резко поднялась с кровати, отбросила простынь в сторону, сгребла со стола деньги, запихнула их в сумочку и принялась одеваться. Оторвала, когда застегивала, одну пуговицу на блузке, грубо звякнула пряжкой на джинсах, зло собрала в хвост волосы.
После опустилась в кресло, достала мятую пачку сигарет, зажигалку, закурила – выпустила под потолок одинокий клуб дыма – и… расплакалась.
Глава 10
Новую супер-навороченную игровую приставку с трехмерными эффектами – жутко дорогую и крайне желанную – Дэйн приобрел в магазине три дня назад.
Объяснил так:
– У меня же теперь есть свободное время? И день рождения скоро – могу я себя порадовать?
Себя-то он, видимо, порадовал, а вот Ани – его любимая и ненаглядная дама сердца – встретила свою половину на пороге со скалкой в руках и крайне рассерженным видом. Играть в паре напрочь отказалась, покупку в доме не приветствовала и всеми способами демонстрировала насчет нее недовольство.
И теперь Эльконто ходил играть к нам. По утрам, понятное дело, когда Ани-Ра удалялась на длительную пробежку с Бартом. С удовольствием поглощал приготовленные Клэр пирожки, пирожные и сырники, прихлебывал чай, раскладывал «игрушку» на полу, подключал к телевизору и «рубился» в танчики, гонки и стрелялки с Фуриями. Стоило ли упоминать, что последние пребывали в полном восторге?
В восторге пребывал и сам Эльконто.
Угу. До тех пор, пока не понял, что «меховые яйца» его постоянно обыгрывают. Настолько постоянно, что у снайпера не оставалось ни единого шанса даже в любимой «Пуле на вылет».
– Вас много, а я один! – орал он из гостиной обиженным голосом.
– Еляй лучче!
– Стреляй лучше? Да я, ядрит вас за ногу, самый лучший стрелок на Уровнях!
– И самый!
«Не самый».
– Это я-то «не самый»?!
Мы с Клэр давились от хохота. Азарт бил через край и у друга, и у «яиц», и ни одна из сторон не желала сдаваться или проигрывать.
Вообще-то, Дэйн был прав – Фурии жульничали: играли в команде, просчитывали ход игры наперед, сменяли друг друга, проявляли невиданную для людей реакцию. И тогда, в конец расстроенный, с потрепанным самомнением и ворчливый, он собирался домой. Нежно упаковывал любимую «игрушку» в коробку, собирал с пола провода, а на хоровую мольбу Смешариков «а-ставь!», с недовольством отвечал:
– Ага, оставить вам, чтобы в следующий раз вы меня не за пять, а за три секунды «сделали»? Ну, уж нет, нашли дурака!
И уносил приставку с собой, чтобы на следующее утро принести вновь.
Фурии, понятное дело, дулись, Фурии обижались, и, по моему мнению, все увереннее склонялись к мысли, что Эльконто заслуживает какую-нибудь гадость. Точнее, уже заслужил, потому как среди пушистиков он давно прозвался «атив-ный найпер».
Противный или нет, но оставлять излюбленную «Сириану» для пушистиков в нашем доме Дэйн, увы, не спешил.
Трижды они подкатывали к нам с Клэр, просили купить им такую же, но мы все еще размышляли, стоит ли овчинка выделки? А если наш дом окончательно превратится в поле виртуального боя? Что, если звуки выстрелов перестанут в нем стихать с утра до ночи? И хорошо, если будут стихать хотя бы ночью, а то ведь и не уговоришь этот детский сад составить расписание, чтобы «всем» жилось хорошо.
В общем, мы стойко держались и надрывно отвечали «нет».
Фурии хлопали глазами, жалобно вздыхали, Фурии дулись на нас совсем как дети.
А этим утром они пропали.
– Дин, а вдруг они ушли к себе в Фуриандию? Насовсем.
– Туда они и ушли, – ответила я Клэр, разминая мясную начинку для будущих пирожков, – только не насовсем. Сказали «Мы ни-долга», так что скоро вернутся. Наверное, решили передохнуть от Дэйна.
– Ага. Или все-таки сделать для него какую-нибудь гадость.
И такое возможно, точно. Только для чего им в этом случае в Фуриандию? Гадостей и тут можно придумать предостаточно. Ладно, поживем – увидим.
– Слушай, – экономка, энергично раскатывая тесто – раз-два, раз-два, «пока не станет эластичным и изящным», – вернулась к обсуждаемой ранее теме, – так ты говоришь, что съезжаться с Антонио я не хочу из «страха перед будущим»?
– Точно. Тебя пугает неизвестность.
– Так она же всех пугает.
Дело в том, что те же самые три дня назад я все-таки решила ознакомить подругу с книгами Виилмы – начала зачитывать ей главы, объяснять описанную методику влияния стрессов на жизнь, психологические причины физических заболеваний, – и, что удивительно, та увлеченно погрузилась в изучение новой для себя области знаний с головой. Тщательно разбиралась в собственных проблемах и внутренних установках, училась отпускать тревоги на волю, занялась прощением. И теперь по утрам, где мы традиционно собирались для приготовления завтрака, засыпала меня вопросами.
– Нет, – объясняла я под перестук дождевых капель за окном – осень, сыро, но в доме тепло и уютно, – он не пугает тех людей, которые понимают, что Вселенная завсегда заготовила для них судьбу лучшую, нежели они требуют для себя сами. Вот смотри: почти каждый человек на земле (я все еще использовала привычные для себя выражения, хоть Уровни никогда не назывались Землей) чего-то желает и думает, что непременно станет от этого счастливее. Так?
– Так.
Тесто бухалось о стол, вздымало вверх мучную пыль, радовалось в умелых пальцах хозяюшки. Непривычно тихо было в доме без Фурий.
– Например, кто-то думает, что купит машину и тут же возрадуется «до плеши», кто-то страстно мечтает о новой квартире, кто-то об отношениях с конкретным человеком. Один грезит о новой должности, другой о куче денег под матрасом…
– Чем же это плохо?
– С одной стороны – ничем. Вот только почти все желания рождаются из страха «не иметь», а не из мечты.
– Разве?
– Ну, посуди сама: если бы ты не боялась, что у тебя никогда не будет новой квартиры, тосковала бы ты о ней? Нет. Если бы изначально была уверена, что когда-нибудь у тебя появится любимая машина, страдала бы, что она до сих пор не стоит в гараже и вообще не будет там стоять?
– Не знаю.
– Знаешь. Не страдала бы – все решает уверенность. А страх – это отсутствие уверенности, – чувствуешь разницу? Люди не умеют свои желания отпускать, хотя это одно из самых важных и нужных в жизни умений.