– Тогда вдвойне хорошо, что я отказалась, а то чувствовала бы себя, как в истории Рея Брэдбери.
– Кого?
Ласково плескалась под пальцами теплая вода; блестела под мыльными пузырями кожа. Неторопливо, но размеренно расслаблялись от моих массирующих движений напряженные тугие мышцы.
– Есть такой фантаст в моем мире – пишет выдуманные истории. Так вот, у него есть одна про то, как некий мужчина однажды утром проснулся на совершенно пустой планете и выяснил, что все, еще до его пробуждения, улетели на Марс – соседнюю планету.
– А он остался?
– Ага. И потом долго ходил по пустым магазинам и ресторанам, ел, что хотел, но вскоре едва не свихнулся от одиночества.
– Но ведь ты была бы со мной.
– Я знаю. Но все равно чувствовала бы себя, как герой той истории. Города хороши тогда, когда они «живы», – заселены, облюбованы, наполнены эмоциями, энергией.
– Как Создатель не соглашусь. Есть своя прелесть в том, чтобы смотреть на собственное детище еще до того, как оно завершено окончательно. Стоять на пороге «перед самым открытием» и понимать, что жизнь здесь закипит скоро, совсем скоро, но еще не сейчас, не в эту секунду.
– У тебя всегда были извращенные представления о мирском бытие.
– Да что ты говоришь? В смысле, не такие, как у обычного человека?
– Ага.
Звук наших голосов отражался от покрытых мозаичным кафелем стен ванной; мы же балдели от взаимной близости, уюта и душевной теплоты, которая заполняла любое пространство, стоило нам оказаться вместе.
– Ну, одно из «неизвращенных» человеческих представлений я все-таки сохранил.
– Это какое же?
– Что женщины лучше мужчин.
Я рассмеялась, опустила ноги в воду и принялась ерошить влажные волосы Дрейка пальцами.
– И чем же мы лучше?
– Тем, что с вами можно не только поговорить об умных вещах, но и эстетически полюбоваться.
– Эстетически – это не прикасаясь?
– Еще как прикасаясь, – промурчали из ванны.
– Эстетически можно любоваться и мужчинами, знаешь ли. Особенно красивыми.
– Только если ты женщина. И вообще, не пытайся сместить тему в сторону – думать о мужчинах я сегодня не хочу.
– А о чем хочешь?
Тишина. Дрейк неторопливо допил вино, отставил бокал в сторону и повернул голову ровно настолько, что мне стал виден его точеный и властный профиль. Улыбнулся.
– О том, как ты сейчас расстегнешь блузку, опустишься в эту мыльную воду, и о том, как я почувствую твое тело под своими пальцами.
– М-м-м…
С моих губ слетел выдох предвкушения. Я знала – это будет сладко. Неторопливо почти до самого конца, размеренно и очень-очень сладко. А потом, когда нам обоим станет невмоготу, вдруг проявится такой напор, что…
– Ди?
– М-м-м…
– Ты о чем думаешь?
– Упиваюсь эстетически красивыми представлениями о том, что случится дальше.
– Засранка, – ответили мне совершенно неромантично. – Иди сюда, я долго ждал. Очень долго ждал. Слишком.
Я мягко улыбнулась и принялась расстегивать блузку.
А после – редкое и почти невиданное мной действо – он играл на рояле. Незнакомую тихую мелодию – прекрасную, вьющуюся, словно пламя свечи, навевающую невесомые, как паутинки, светлые ассоциации о чем-то далеком, но близком, желанном и недостижимом одновременно.
Великолепный вечер.
Сидящего за музыкальным инструментом мужчину моя память запечатлела с особой тщательностью: каждый волосок на его виске, каждую складочку у сжатых в сосредоточенности губ, позу – расслабленную и драматичную, – свободный полет пальцев. Дрейк не играл – Дрейк строил, писал картину, сочинял формулу, выводил линии. Творец остается творцом во всем. Я бы не удивилась, если бы в момент его игры где-то там, на другом конце Вселенной, вдруг возник еще один мир – таинственный, далекий и пока еще совершенно пустой.
В постели мы оказались сразу после позднего и легкого ужина. Лежали, обнявшись, молчали – чувствовали друг друга телами, мыслями, ощущениями, – наслаждались обычным и невероятно теплым вечером вдвоем. Меня гладили по виску; я слушала, как в груди размеренно и ровно бьется сердце Дрейка.
Покой внутри, покой снаружи.
– Как там поживает твоя Клэр? – спросили тихо.
– Хорошо. Изучает вместе со мной Виилму, разбирается в стрессах.
– Получается, у тебя появился собеседник?
– Угу.
– Это хорошо.
– Согласна. Она все еще пытается понять, что сдерживает ее от того, чтобы съехаться с Антонио.
– Это случится, – легко и уверенно подтвердил Дрейк. Не то знал их будущее наверняка, не то просто предполагал, – не торопи их.
– Я не тороплю.
– А как там Смешарики?
Я улыбнулась.
– Играют по утрам с Эльконто в видео-приставку.
– В приставку? С Дэйном?
– Ага. Он приходит к нам по утрам, чтобы позавтракать и поиграть с ними. Ани ему компанию составить отказалась.
Я прыснула; рядом покачали головой.
– И чего только не происходит во время моего отсутствия.
– Ну да, мир сразу катится в тартарары.
– Кстати, – бросил Дрейк и на несколько секунд затих; я сразу же напряглась – моментально сообразила, про что пойдет разговор – про Джона, – что такое происходит с Сиблингом, ты не знаешь?
– Точно не знаю, – не стала лгать я. – А почему ты спрашиваешь?
– Потому что в последнее время он совсем позабыл про свои обязанности, перестал выполнять даже базовые.
– Может, просто устал?
Если бы в этот момент моя «хитрая морда» не была отвернута в сторону, по ней моментально прочиталось бы все, что я в тот момент испытывала, – раскаяние и крайняя степень довольства.
– Устал? Не думаю. Посмотри сюда.
Дрейк шевельнулся, освободил вторую руку, щелкнул пальцами, и в воздухе развернулся экран. А на экране незнакомая мне гостиная – вероятно, дом Сиблинга, – и, понятное дело, сам Джон. Сидящий в кресле, скатывающий разорванную бумагу в шарики и закидывающий их в урну. С периодичностью «один шарик в пять секунд». Выражение лица рассеянное и задумчивое, взгляд обращен внутрь, взгляд стеклянный. Что-то терзало его – заместителя, – и терзало настолько сильно, что полностью выбивало из колеи.
На моем лице против воли расползлась широкая улыбка.
– Еще никогда не видел, чтобы он проводил время столь бесполезным образом, – проворчали у меня над ухом. – Думаешь, он работает? Нет. И вот так он «работает» уже несколько дней – полностью никак. Забросил свой график, отряд, перестал связно отвечать на вопросы.
– Он влюбился, – спокойно пояснила я.
– Что?
– Разве ты не видишь? Он влюбился.
– В кого?
– В кого? Давай ты все узнаешь чуть позже, – «как простой смертный». – Потерпи немного, ладно? Дай событиям развернуться, и тогда я все расскажу. Или он сам.
Догадываюсь, насколько тяжело ему – человеку, привыкшему все держать под контролем и творить судьбы, – далось это простое действие, но Дрейк кивнул. Обнял меня, расслабился и промолчал.
(George Skaroulis – Rain)
Дождь перестал около двух. Когда я выбралась из постели и подошла к окну, чтобы полюбоваться опустившейся на Нордейл ночью и высыпавшими на небе ясными звездами, я думала, что Дрейк спит. Оказалось, нет. Уже через минуту он приблизился сзади, обнял меня за талию и прижался своей щекой к моей. Какое-то время мы стояли молча, любовались уютной, разбавленной светом фонарей темнотой снаружи.
– Не спится?
– Спится. Просто слишком хорошо, знаешь? Так бывает. В такие моменты не хочется спать – их хочется прожить.
Он улыбнулся. Я же тихо спросила:
– Дрейк, почему у одних, если попросят, желания сбываются сразу же, а у других все никак. Вроде бы отправят мысленный запрос в вышину, а желаемого как не было, так и нет. В чем разница?
– Все еще философствуешь?
– Ну, куда без этого? Когда смотришь на звезды, невольно о таком задумаешься. Почему, знаешь?
– Знаю, – его голос звучал тихо, по-ночному. – Помнишь, я говорил тебе про «Великую Формулу», которая подсчитывает каждому в жизни очки?
– Помню.
– Вот она за это и отвечает. Если у человека, который озвучил желание, плюсов от совершенных действий больше, чем минусов, желаемое приходит к нему сразу же – будь то деньги, встреча или какое-то событие. А если у человека накопленных кармических баллов мало…
– Тогда «фиг» ему?
– Не «фиг», – Дрейк во время подобных объяснений всегда был терпелив и чуть насмешлив, – тогда желаемое дается ему только после испытания – теста на «готовность», я бы так его назвал. Тогда Формула как бы отвечает ему: «Хочешь получить? Докажи, что готов этим обладать – накопил достаточно мудрости и способности это удержать» – она дает шанс добрать плюсы через слова, поступки и мысли. И, когда человек становится готов, он все получает.
– А если он не становится готов?
– Тогда продолжает страдать, пытается выучить не пройденные уроки и живет без желаемого.
Хитро. Но правдоподобно. Не зря говорят, что ни одно желание не дается нам отдельно от сил его осуществить.
– Вот и проси после этого, – хмыкнула я, а звезды все манили и загадочно мерцали в вышине. Мол, «загадай что хочешь, и оно исполнится». Исполнится, точно. Только «как» и «когда»? После чего?
– А если я попрошу о том, чтобы все оставалось так же, как есть сейчас, потому что полностью счастлива и довольна, – это тоже желание?
– Тоже. Точнее боязнь, что что-то может измениться, что ты можешь что-то потерять.
– Но ведь я не прошу ничего нового.
– Но Формула все равно пришлет тест «на готовность» удержать то, что имеешь, ведь ты просишь именно об этом.
– Не о трудностях.
– О трудностях никто не просит. Но именно они многому нас учат и делают мудрее. Хочешь, скажу тебе одну странную вещь, которая многое прояснит?
– Хочу.
– Счастливый человек ни о чем не просит.
– Совсем?
– Совсем. Потому что он уже во всем счастлив и всем доволен. А еще уверен в том, что все будет хорошо и дальше, и потому бесстрашен.