Пока он разминал, сжимая и разжимая в кулаки, пальцы, бритого унесли, а в клетку вошел противник номер два.
Помнится, она чего-то боялась – его проигрыша? Да этот человек перемещался, как пантера. Чужие движения он будто предугадывал заранее и непостижимым образом оказывался там, где его не мог достать кулак соперника, и ни разу, ударив, не промахнулся сам. Он не двигался – он танцевал. Иногда, как ей казалось, танцевал слишком быстро, иногда слишком медленно, намеренно выводя недруга из равновесия, а иногда (в такие моменты Каська даже терла глаза) бросался вперед со скоростью недоступной для простого смертного. Не быстро – феноменально быстро.
Росли, будто опрокинутые в теплое молоко дрожжи, ставки; все пьянее и громче, завороженные навыками новичка, орали зрители – им хотелось сильнее, жестче, быстрее – они получали свою дозу. Дозу получала и Яна: наблюдала за Джоном и уже не боялась за него, как в начале, но смотрела, распахнув рот: не человек – робот. Глаза-камеры, уши-локаторы, конечности – идеальное воплощение физиологических орудий убийств.
Он дрался, а она чувствовала возбуждение. Нет, не от крови, не от чужих криков боли или стонов, но от точеных плавных движений своего знакомого «незнакомца», от внутреннего ликования – он может, умеет драться! – от желания, которое заставляло испытывать стыд ее саму – желания находиться рядом с таким мужчиной, быть под его защитой.
Это тебе не Узя – Узя близко не валялся.
Боец. Джон – настоящий боец. Плавилась и сдавалась, глядя в клетку, ее женская сущность – красив, мощен, опасен. Слишком хорош, чтобы такого терять…
В груди кольнуло.
Второй соперник проиграл за полторы минуты. Третий продержался и того меньше – всего сорок секунд. Четвертый вышел на арену и какое-то время не двигался – изучал «новичка», пытался понять, в чем подвох; в конечном итоге он проиграл за две минуты десять.
Четвертьфинал перетек в полуфинал; хрипел от возбуждения в микрофон «ведущий».
Новый танец, новое шоу, точный удар – конец битвы. Раз за разом, за редкими исключениями, когда человек по имени Джон Смит позволял себя чуть-чуть помутузить, одно и то же.
Каська наблюдала за происходящим в клетке, не отрываясь, боясь моргнуть, не дыша и не прикрывая распахнутого рта. В какой-то момент она перестала слышать рев толпы, отвлекаться на то, что ее постоянно толкают в бок, бросать взгляды в сторону щита – приклеилась глазами к жилистой полуобнаженной фигуре в спортивных штанах, к светло-русому затылку, сосредоточенному выражению лица и точным движениям умеренно раскачанного тела. Пальцам, ласкавшим ее прошлой ночью, а теперь сложенным в окровавленный кулак.
На исходе двадцать второй минуты запросил пощады из-за жесткого удушающего захвата полуфиналист; ставки моментально возросли втрое.
На тридцать второй пал на пол ринга финалист – стоять в центре клетки с поднятой вверх рукой осталась одна-единственная фигура – фигура новичка «Джона Смита».
«Ведущий» от возбуждения зашелся в истерике.
Оказывается, машину он оставил за углом. Снова «другую» – не черную и не синюю, – на этот раз темно-вишневую. Угоняет он их что ли?
Вновь разверзлось прохудившееся небо; по крыше и окнам стучал мелкий дождь. Яна, не отрываясь, смотрела на Джона – то, через что она заставила его пройти, сделалось ей очевидным только теперь. Весь предыдущий час для нее – отличное зрелище, для него – беспрестанные драки, в которых каждый пропущенный удар мог стоить сломанного носа, ребра или того хуже – жизни.
– Извини.
Ей вдруг стало стыдно за свою детскую капризность, за «докажи», за все эти «тесты». У сидящего на водительском сиденье человека на скуле багровел синяк, по виску тянулся порез от чьего-то кольца, в уголке губ запеклась кровь, а костяшки пальцев распухли.
Он победил. Какой ценой?
А если бы ее попросили «докажи», стала бы? Нет, послала бы к черту.
Для чего кому-то что-то доказывать, если только… если только… – мысль не окончилась.
– Вот, – Каське хотелось загладить вину, и она быстро достала из сумочки огромную и неряшливую пачку банкнот, выданную им кассиром, – пачку настолько толстую, что та попросту не помещалась в ее руке, – возьми. Заработанное.
– Оставь себе, – послышалось слева.
Что? Себе? Прежде чем перевести взгляд обратно на деньги, Яна, уподобившись филину, несколько раз осоловело моргнула – не могла поверить тому, что услышала.
Себе?…
– Это не мое – твое.
– У тебя есть сигарета?
Продолжая сидеть с деньгами на коленях – да сколько же там? – удивленно спросила:
– Ты куришь?
– Редко. Почти никогда. Так есть?
– Да-да… – деньги временно отправились обратно в сумочку; теперь ей хотелось плакать – от сухости тона собеседника, от того, что он оказался настолько щедр, от того, что он, не смотревший в ее сторону, теперь в любую минуту мог сказать: «Все, с меня хватит – я пошел».
Только не это.
Не надо денег, пусть только не уходит. Пусть простит ее – дурочку, – она вовсе не хотела, чтобы его покалечили…
Каська трясущимися руками передала соседу зажженную сигарету. Сама курить не стала.
Вдруг его просьба еще в силе?
– Держи.
– Спасибо.
Поплыл по салону, вытягиваясь в приоткрытое окно, ментоловый дым; дождь усилился. Тянулась очередная минута напряженного молчания; Яна нервничала все сильнее – ей хотелось что-то сказать. Не то начать оправдываться за свое поведение, не то разреветься и сообщить, что да – он ей все доказал, и теперь она согласна быть с ним. Хотя бы попробовать быть с ним.
Но предложений не звучало.
– Я не хотела…
– Я прошел твой тест?
– Прости, я была глупой, мне стыдно…
– Прошел?
– Ты был лучшим там. Всех поразил.
– А тебя?
– И меня тоже.
И гораздо сильнее, чем она могла ожидать.
– Так в чем будет заключаться следующий?
– Не надо тестов, – прошептала хрипло. Он обиделся, все-таки обиделся. А ей теперь хотелось одного – чтобы этот странный и непонятный мужчина вдруг не ушел из ее жизни.
– Я глупая, ты простишь?
– Так ты все еще хочешь, чтобы я тебя защищал?
– Да. Да-да-да, – хрипло отозвалась Каська и, неожиданно для себя, уткнувшись в ладони, заплакала.
– А ревешь почему?
Она всхлипывала сквозь пальцы.
– Потому что боюсь того, что ты теперь уйдешь.
– Я не для того пришел, чтобы уйти.
– Нет?
– Нет.
– Ты… останешься со мной на ночь? У меня есть перекись – я обработаю твои раны.
– И больше не будешь изгаляться над «бедным» человеком, ставя перед ним новые непосильные задачи?
«Да уж, непосильные», – Яна отняла ладони от лица и улыбнулась сквозь слезы.
– Не этой ночью. Не буду. Вообще не буду…
– Не зарекайся.
– И курить…
– Что?
– …тоже не буду. Постараюсь… по крайней мере.
Она всхлипнула.
Джон завел машину и удовлетворенно кивнул.
– А вот это важно.
В эту ночь они поменялись ролями – на этот раз держала его, не выпуская из рук, она. Обнимала, целовала, гладила, прижималась так тесно, что становилось трудно дышать, и едва не плакала от вернувшегося ощущения «не одна». Пусть он не уходит, пусть она уже никогда не будет одна, пусть… у них все получится.
– Спи, – шептали ей тихо, но Яна боялась сомкнуть веки. Вдруг заснет, а Джон снова растворится? Вдруг не позвонит на следующий день и день после? Вдруг…
– Спи.
– Боюсь.
– Тебе тоже надо отдохнуть.
– Знаю. Все равно боюсь.
За окном ночь, за окном тишина; в комнатушке сбитые простыни и дыхание двоих.
– Чего боишься?
– Что ты уйдешь завтра. И не вернешься.
– Вернусь.
– Когда?
– Скоро.
– Когда?
– Постараюсь, как можно…
– Когда?
– Спи, Яна. Я приду.
И ее погладили по спине.
Он приходил. Потому что уже не мог не приходить – не мог лишить себя ее рук, касаний. Полюбил их разговоры, и потому каждую свободную минуту старался проводить с ней – девчонкой из незнакомого ему мира – Яной Касинской. Почти забросил работу в Реакторе, появлялся там лишь на несколько часов, чтобы разрулить основные задачи, а как только понимал, что более не в силах сосредоточиться, снова шел к ней – тонуть в прикосновениях. Он стал зависимым от них, в какой-то мере слабым, но запрещал себе думать об этом. Какой толк от укоров, если исправить ситуацию не в состоянии? Ему придется что-то придумать – им придется.
После ее работы они шли туда, куда шагали их ноги, – в парки, скверы, кафе, вдоль по незнакомым проспектам и улицам. И говорили. Он спрашивал – она отвечала.
Его интересовало все: где она хочет жить, кем мечтает стать, что предпринимает для достижения целей? Ее прошлое, настоящее, будущее. Особенно будущее.
Яна делилась неохотно – все еще оставалась волчонком, диким и неприрученным. Боялась открываться, медленно и постепенно училась доверять, часто искала в вопросах скрытых смысл – подвох, которого туда не вкладывали. И обижалась, когда на вопросы не отвечал он.
– А ты где живешь?
– Далеко отсюда.
– Насколько далеко?
– Очень далеко.
– Где?
Иногда злилась, проявляла нетерпеливость, но всегда старалась взять себя в руки.
– А паспорт у тебя есть? Покажи его.
– У меня нет паспорта.
– Как это – нет паспорта? Он есть у всех.
– У меня нет.
Тяжелый вздох, тяжелый взгляд, сжатые в полоску губы.
– А работаешь ты кем?
– Сложно объяснить.
– Ну, хотя бы в паре слов?
– Яна, если я когда-нибудь…
– …да-да, «решишь мне все объяснить, то сделаешь это разом», – я помню.
Джон раздражался тоже. Что он мог добавить? Что явился сюда из другого мира? Что до сих пор не понимал, каким образом судьба совершила такой фантастический поворот – послала в его жизнь девушку? Что уже почти готов предложить ей поехать с ним, чтобы она смогла принять окончательное решение?