Готов.
Почти.
Этим вечером они впервые сидели в ее квартире порознь: он на стуле у заваленного учебниками стола, она на подоконнике у окна. Она снова курила – не смогла сдержаться. В комнате висела тишина – не уютная и интимная, как всегда до этого, но тягостная, напряженная.
– Не понимаю, Джон… Почему ни слова? Ни полслова?
– Не дави.
– Я не давлю. Но как продолжать без доверия? Я ничего о тебе не знаю, понимаешь? Ничего. Ты приходишь из ниоткуда и уходишь в никуда. Не оставляешь ни адреса, ни номера телефона – я не могу ни позвонить, ни отправить смс…
– Зачем смс?
– Да просто, чтобы пожелать спокойной ночи, блин. Это так важно – зачем?
Затяжка. Облако дыма.
– Я всегда возвращаюсь.
– Да, возвращаешься.
«Но этого мало», – хотелось добавить ей. Трясущейся рукой Каська сбила пепел с сигареты в блюдце и, чувствуя себя виноватой за то, что нарушила обещание не курить, принялась смотреть в сторону.
Что-то шло неправильно. Всего три дня, а они уже в тупике. У нормальных людей всегда не так – у нормальных людей все развивается, а у них? Он постоянно спрашивает ее о дальнейших планах, но никогда не говорит о своих. Не признается в том, кто он, откуда он, – вообще ни в чем не признается. А если выяснится, что он бандит? Вор, криминал, что он сидел? Может, он давно свел купола со спины и плеч, но с темной карьерой не завязал – иначе, откуда такая скрытность?
Что прятать честному человеку, зачем? Яну грызли страхи.
«Может, он военный? Из тех, кому нельзя говорить ни о работе, ни и прошлом? Может, шпион? Почему не Иван, не Борис, не Николай – почему… Джон? Или… – от этой мысли ей сделалось совсем плохо, – у него есть другая семья?»
– Ты женат?
– Что?
– Я спрашиваю – ты женат?
Руки тряслись пуще прежнего. Кольца на его пальце нет, но разве это о чем-то говорит? Ей пудрят мозги, однозначно пудрят; к горлу все ближе подкатывали обидные слова. Надо было уезжать еще тогда, когда решилась. Не впускать его в квартиру, не дарить, как тогда казалось, им ценный шанс – просто собирать вещи и уматывать. И тогда бы она не втюрилась в странного незнакомца, как пятиклассница, не ждала бы его каждый день, как полоумная, не способная ни о чем думать преданная собачонка, не захлопнула бы собственными руками за спиной ловушку.
Не выставила бы себя полной дурой.
– Я не женат.
Горькая усмешка. Догоревшая до фильтра сигарета обожгла кожу.
– Тогда что ты от меня скрываешь? У тебя другая женщина?
Он злился – она чувствовала это на расстоянии.
– Нет у меня другой женщины.
Атмосфера в комнате выстужалась, как распахнутый в морозную ночь предбанник.
– Тогда что тебе мешает быть честным со мной?
– Ничего.
– Ничего?! Хорошее у тебя «ничего». Слушай, а как ты вообще собрался меня «защищать», если все время уходишь, а позвонить я тебе не могу? Вдруг со мной что-то случиться, а тебя нет рядом? Потому что тебе так удобно…
– Мне не «удобно».
– Так исправь все.
Да, она давила и знала об этом. Вот только окончательно распсиховалась и теперь неслась вниз с горы, как слетевший с рельс паровоз. Очевидным становилось одно: в их паре любит только она. Он – врет.
Любит. Дура. Зачем попалась в сети этого чувства так быстро и так глупо? Так не вовремя…
– Я уже сказал, что расскажу все, – дай мне время.
– У тебя есть это время – сейчас.
И вновь тишина – враждебная и колючая.
– Ты будешь говорить?
Они отдалились друг от друга, как два полюса, и теперь смотрели друг на друга отчужденно, будто с разных концов планеты. Комнату вновь укрыла темнота, но теперь Яне не хотелось видеть лицо того, кто сидел за столом; внутри клокотала обида и ярость.
– Будешь?
– Ты мне все равно не поверишь, – голос тихий, усталый; вновь пробралось внутрь чувство вины.
– А ты попробуй.
– Попробовать поделиться с тобой правдой?
– Будь добр.
– Хорошо.
На этот раз ждать пришлось еще дольше – шли минуты, а Джон все молчал. Заговорил лишь тогда, когда она сердито и нетерпеливо заерзала на неудобном подоконнике.
– У меня нет вашего паспорта, потому что я здесь не живу.
– А где живешь?
– В другом мире.
Глухо ударилось о грудную клетку сердце. Он не просто врет – он держит ее за дуру.
– В другом мире, значит? – если бы фразы можно было пропитывать жидкостями, эта бы сочилась ядом так сильно, что оставляла бы на полу разводы.
– Да, в другом мире.
– А сюда перемещаешься, как Гудвин, на воздушном шаре?
– Кто такой Гудвин?
– Не пудри мне мозги! – вдруг заорала Каська так громко, что содрогнулись стены. – Не смей!
И добавила уже тише.
– Не смей.
Поняла, что сейчас расплачется, – зло одернула себя. Этот человек… этот мужчина… не просто не любит ее – он насмехается над ней. Держит ее за самую настоящую идиотку, кормит байками. О чем он поведает следом – о том, что он – Волшебник изумрудного города? Начнет утверждать, что физически не способен появляться в ее городе чаще раза в неделю, так как это отнимает слишком много зелья из его магического котла, в то время как сам будет жить другой жизнью где-то еще? С кем-то еще?
– И я не перемещаюсь на воздушном шаре – я пользуюсь порталами.
– Хватит.
Одинокое усталое слово, и вновь погруженная в тишину комната.
С нее хватит. Достаточно. Когда Яна заговорила вновь, ее голос звучал на удивление ровно, как того и хотелось:
– Скажи, те деньги, что ты мне оставил после бойцовского клуба, все еще мои?
Силуэт у стола повернул голову; ее пальцы нервно дрожали.
– Да.
– Хорошо. А теперь уходи. Когда ты придешь сюда в следующий раз, меня уже не будет.
Она не просто рубила концы – она вырезала из груди собственное сердце.
Пусть лучше сейчас, пусть так… Чем прожить с ним в сомнительном счастье следующие десять лет. Или всю жизнь.
Больно, пусто, коряво. Реальность вдруг сделалась гнилой и кривой, как ствол трухлявого дерева, – от нее захотелось сбежать подальше. Сбежать, забыться и вдохнуть свежего воздуха.
Джон теперь смотрел прямо на нее, и его тяжелый взгляд она чувствовала сквозь разделяющие их квадратные метры пространства.
– Не принимай поспешных решений насчет нас единолично.
«Нас» – как красиво и как больно. А ведь счастье было так близко.
– «Нас» нет.
– Яна…
– И никогда не существовало. Это я, глупая, хотела, чтобы были «мы», но ты, очевидно, этого никогда не хотел, иначе бы…
К чему все этим обвинения и упреки? Она оборвала себя на полуслове.
– Уходи. И не звони мне больше. Точнее, не приходи. Ты ведь никогда не звонишь.
Теперь он злился по-настоящему – ее «защитник». А ей было уже все равно – пустое.
– Уходи.
– Дура, – в низком голосе зазвенел металл. – Ты, возможно, единственная женщина в этом мире, которая мне подходит!
– Да? Вот только ты, Джон, возможно, далеко не единственный мужчина в этом мире, который подходит мне.
Она хлестнула его невидимой рукой наотмашь и сделала это с каким-то равнодушным апатичным удовольствием. Получил? Забери и распишись.
– Уходи. Не желаю тебя больше видеть.
Она гнала его прочь, как вшивого кота; мрачный силуэт сидел без движения, но от него исходили такие волны ярости, что, казалось, искривлялись стены.
Иллюзии. Рядом с ним всегда одни лишь иллюзии.
Джон поднялся и на какое-то время застыл изваянием – ей же хотелось другого. Чтобы он подошел к ней, прижался носом к ее щеке, чтобы обнял так крепко, как никогда. Чтобы прошептал: «Не уйду, слышишь? Не уйду». Хотелось вновь почувствовать его запах, касание его губ, его близость…
Которой никогда не было.
Почему ей снова не повезло, и на этот раз так сильно? Ведь она была уверена, что это тот самый человек, с которым ей захочется провести остаток жизни, который подходил ей если не по всем, то, по крайней мере, по главному параметру – ощущению «родности», «родимости» или как там, черт его дери, звучит это слово?
Но Джон не подошел.
И ничего не сказал, кроме: «Не разочаруйся».
– Уже разочаровалась. Когда встретила тебя, – «выстрелили» ему в спину, прежде чем человек в серебристой куртке вышел за дверь.
Сползти с подоконника она смогла вечность спустя. На деревянных ногах, чувствуя себя полностью выпотрошенной, подошла к двери, щелкнула замком и долго стояла, слепо глядя прямо перед собой в пространство.
Реальность треснула, как старое зеркало, и осыпалась на невидимый пол крошками битого стекла – не пройти без того, чтобы не пораниться; кто-то очень нужный и близкий только что ушел из ее жизни навсегда. Один за другим погасли прожекторы над сценой, опустился занавес.
Каська легла на кровать, свернулась калачиком, накрыла голову подушкой и зажмурилась.
Глава 12
Больше всего Эльконто опасался того, что Сиблинг выйдет из своего странного и нелюдимого состояния, в котором пребывал в последние сутки, как раз накануне его дня рождения.
Вот не через день или два, а завтра, блин.
И потому в дверь кабинета заместителя Начальника стучал крайне деликатно.
– Войдите, – донеслось с той стороны, и снайпер вошел. – Ты что-то хотел?
Джон сидел в единственном кресле напротив окна спиной к посетителю. На звук открываемой двери он не обернулся – смотрел сквозь идеально чистое стекло на город, молчал, скрестив руки на груди, о чем-то думал.
«Если бы он не был представителем Комиссии, я бы подумал, что он приболел», – на столе ни единой бумажки, а в воздухе по обыкновению не развернуто полтора десятка экранов. Ни тебе бегущих строк, ни виртуального анализа данных – ничего. Кабинет, и тишина.
Прямо как у человека.
– Я спросил: ты что-то хотел?
– Хотел?
Дэйн на секунду замешкался – вдруг почувствовал некую вину за то, что Сиблинг хандрил.