Выходит, эта поездка в Кремль отчего-то Английскому двору не нравилась.
Что-то стряслось – и догадаться подьячий никак не мог. Может быть, киргиз-кайсаки пытались тайно сговориться с Ораз-Мухаммадом? Похоже на то…
– Мой руки да садись к столу, – сказала Ненила. – Я гусиные потроха недорого взяла, в печи томятся, сейчас подам солонину с чесночком, грибочков, еще студень рыбный хорошо застыл, к нему хрен. Потом – уха налимья, к ней тебе расстегаи с налимьей печенкой. Потом – потроха.
Деревнин обрадовался – воскресный обед у Ненилы получился славный.
– А каша? – спросил он.
– Каша гречневая.
– Не забудь оставить для Архипки. И наших узников покорми, чтоб им ни дна ни покрышки.
– Я им уже по два ломтя от ковриги отрезала да вчерашних щей налила, да и будет с них!
Ненила, видя, как Деревнин относится к семейству Воробья, старательно показывала – она всей душой на стороне хозяина.
Вошла Марья.
– Здравствуй, наш батюшка, – сказала она. – Обед сегодня знатный. Жаль, Михайла Иваныч не пришел. А я в церкви сваху встретила. Так веришь ли – пыталась нам вдову навязать. Вдову – нашему свету! У нее единое чадо от покойного мужа, да богатый двор на Москве, да четыре деревеньки, и оттуда все припасы, да деньги она отдает знакомым купцам, и ей от того немалая прибыль. Кабы девка!.. А то – вдова…
– Коли наловчилась с купцами сговариваться да деньги им давать, то лет ей уже немало, – заметил Деревнин. – Ничего, подождем еще. Будет Михайле девка со знатным приданым. Ступай к столу… Ненила, и ты тоже. Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь!
– Аминь! – повторили женщины.
Деревнин широко перекрестил стол со всеми плошками, сел и расслабил пояс.
После сытного обеда он лег вздремнуть. Послеобеденный сон для человека обязателен, другое дело – что в приказной избе не разоспишься, да и работы хватает. Когда была возможность, подьячий ездил домой – поесть и поспать, когда возможности не было – обходился.
Потом он, перекусив, засобирался в церковь на вечернюю службу, и за ним увязалась Ненила. Раз-то в седмицу надобно? Не то на исповеди так тебя взгреет батюшка – может сгоряча и к причастию не допустить. А близился Великий пост, время каяться в грехах и причащаться.
Вечером прибежал замерзший Архипка.
– А дед Баженко меня научил! – похвастался он. – Мы не за теми следили, кто входил на Крымский двор, а за теми, кто, когда стемнело, впускал и выпускал!
Деревнин чуть себя по лбу не хлопнул – а Верещага-то прав!
– И что же? – спросил он.
– Я за одним пошел – он там неподалеку живет. Двор запомнил. Коли надо – покажу. А теперь мне бы горяченького!
– Погоди! Ты пошел – а Верещага?
– Он сказал: видишь, человека впустили? Он стрельцам что-то, вынув из рукавицы, показал, и впустили. Стало, тем, кто впустил, заплачено либо велено, они-то нам и надобны. А сам дедушка ушел – ему ночью купеческий двор сторожить. А я остался.
Деревнин посмотрел на Архипку с уважением – надо же. Остался без старшего и сам все проделал, как полагается.
– Ненилушка, корми молодца! – приказал он. – Да спиной к печи сажай, чтобы согрелся. И не вчерашних щей дай, а налимьей ухи.
– Тот человек одет как татарин, и он стрельцам что-то показал и даже ничего в руки не сунул, сразу пропустили! Знак тайный! И по всему видать, он им человек ведомый. Они ему ни словечка не сказали.
– Ты запомнил, как он был одет?
– У стрельцов был факел, так что я разглядел. Шапка высокая, белая, из какого меха – я не понял.
– Статочно, каракульча, бывает белая каракульча, – вмешалась Марья.
– И я такую видала, – подтвердила Ненила.
– А шуба светлая, вроде тулупа, я чай, из дубленой овчины, полы книзу расходятся. Из-под них подол виден, вроде подрясника. Вот сапоги не разглядел. Сдается, черные.
– Ишь ты! – воскликнул подьячий. – Глазаст! Татарин, говоришь… Ешь! Ненилушка, подлей ему еще ухи. Марья, тащи из печи кашник. Татар, вишь, они пускают…
– Тот татарин их еще раньше прикормил, – заметила Марья.
– Ан нет, Марьюшка. Я стрельцов знаю, народ корыстный. Они бы всякий раз с него у калитки хоть полушку, а брали. То, что без единой полушки пропустили, значит – кто-то их так научил… Да еще тайный знак в рукавице. Вот только кто?.. Дьяки Щелкаловы?..
– Ешь, батька наш, – сказала Ненила, выставляя на стол пироги. И так эти пироги были духовиты и румяны, что Деревнин отвлекся от мудрых соображений и всецело отдался чревоугодию.
В следующую ночь Архипка опять ходил смотреть, не впустят ли того татарина. Но стрельцы, видать, не просто прикладывались к баклажке, а основательно. Чтобы их не разморило, они принялись песни петь. И так уж они голосисто выводили, что отозвались с Крымского двора испуганные лошади и верблюды.
Потом караул сменился, и Архипка потихоньку проводил двух стрельцов, что, подпирая друг дружку, убрели к своим дворам. Дворы он запомнил.
На третью ночь Деревнин уже сам не желал пускать Архипку. Морозно, снегопад, да и стрельцы не всегда бывают пьяны.
– Иван Андреевич, да отпусти меня в ночь поглядеть, что возле Крымского двора делается! – просился Архипка.
Новоявленный лазутчик, разумеется, не больно желал мерзнуть, скорчившись в три погибели за пресловутой лодкой. Но всякий раз, возвращаясь в Остожье и отчитываясь, он слушал похвалы и получал вознаграждение. Был у него еще один тайный умысел, родившийся совсем недавно, – как раз ночью, при наблюдении за стрельцами.
Купец Гречишников, желая спасти Архипку от братцев-кожемяк, решил отправить его с обозом в Муром. Но парнишка ни в какой Муром ехать не хотел. А хотел он остаться в Москве. Москва велика, нужно быть совсем уж неудачливым детинкой, чтобы случайно встретиться со злобными братцами. К тому же в Муроме его приставили бы к торговому делу, а оно Архипке вовсе не нравилось. При его сомнительной любви к письму и счету он никогда бы не стал приказчиком, а разве что молодцом при складе – таскать мешки и короба.
Архипке захотелось служить земским ярыжкой. Ярыжки ходят по городу в кафтанах, на которых спереди нашиты большие красные буквы «земля» и «юс». Все понимают, что эти люди имеют власть, давши в рыло, заломить человеку руку и стащить его на Земский двор. А ежели найдется потомственный остолоп и вздумает поколотить земского ярыжку, тут же сбегутся все, кто случится поблизости, и другие ярыжки, и стрельцы, и решеточные сторожа. Остолопу для начала намнут бока, а потом он будет рад, коли отделается батогами. Потом же родня остолопа сделает так, чтобы пострадавший получил «барашка в бумажке» и забыл об этом печальном случае навеки.
А чтобы мечта эта сбылась, нужно изо всех сил держаться за подьячего Деревнина. Нужно всячески стараться ему услужить. Пусть видит, с кем имеет дело!
Деревнин разгадать этот умысел не мог, потому что не задумывался, что творится в Архипкиной голове. Это сокровище доверил ему приятель-купец, и, значит, можно было употреблять Архипку для несложных и сравнительно безопасных дел, не более того. А ночью слоняться возле Крымского двора, пожалуй, даже опасно.
– Иван Андреевич, днем там дед Баженко может гулять, а ночью ему двор сторожить. А ночью-то как раз там злодеи и шастают!
Архипка взывал, ныл и канючил, пока Деревнин не приказал ему убираться хоть на Крымский двор, хоть к самому черту на рога. Подьячий рассудил так: с вечера еще не так холодно, а ночью морозец окрепнет и детинушка сам прибежит греться. Конечно, сомнительные люди приходят и уходят именно ночью, но достаточно знать имена стрельцов, что их пропускают. А с этой задачей вполне может справиться днем Верещага, если Архипка покажет ему дворы.
А ночью… Ну, увидит Архипка мужика в шубе и шапке, что входит на двор, – дальше что? Увидит, кто выходит со двора, – дальше что? Пойдет по следу? А тот – скок в сани и поминай как звали. На реке еще решеток не поставили, по ней можно разогнать возника и скрыться за излучиной. На реке лишь сообразительные купцы поставили временные, наскоро сколоченные лавки: коли уж тут ходят люди, отчего бы этим людям не предложить свой товар?
Думал Деревнин о том, чтобы отправить к Крымскому двору Воробья. Думал – и передумал. Тот и без того зол, что приходится без дела сидеть в холодном подклете, ругаясь с Ульяной, которую, понятно, защищают Аверьян и Тимофеевна. А ежели его о чем-то попросить – он от злости начнет требовать за свою услугу немыслимых денег, посчитав, сколько он теряет, сидя в подклете, вместо того чтобы околачиваться на Ивановской площади со стопкой бумаги за пазухой и чернильницей на поясе. Нет уж, пусть сидит и стережет свою дуру-сестрицу!
От двора подьячего до Крымского двора было около версты, что это такое для крепкого и быстроногого детинки? Архипка со свернутой рогожкой под мышкой радостно спешил по протоптанной по заснеженному льду тропке. Он уже знал, как обойти соседние дворы, чтобы неприметно выйти к лодке. Был у него пирог с капустой, который дала Ненила. А стеречь злодея с пирогом – совсем не то же, что без пирога; человек, жующий вкусную жирную еду, пребывает в отличном настроении и готов к подвигам.
Московские жители зимой ложились и засыпали рано. Сидеть допоздна и жечь лучину в общем-то и незачем. Разве что в доме есть крикучее малое дитя – так мать при лучине прядет и качает колыбель.
Архипка прокрался к лодке, подстелил рогожку и устроился на ней с удобствами, еще подмостив под зад полы тулупа. Он видел, как ходят попарно стрельцы с факелом, видел, как сходятся пары и довольно долго торчат на одном месте, беседуя о всякой чепухе; видел также, как пустили по рукам баклажку с согревающим пойлом. И позавидовал – хорошо было бы запить пирог чем-то таким, чтобы обожгло и согрело. Вряд ли стрельцы пили сбитень – но Архипка от кружки горячего сбитня, куда от души положено и аниса, и перца, и меда, не отказался бы.