– Люди Ораз-Мухаммада не знают, куда пропал истопник. Хозяин никуда его не посылал. Сам он отпрашивался к костоправу, пожить там седмицу, пока спину не поправит. Костоправ у киргиз-кайсацкого полководца в хозяйстве имеется – его зовут, когда нужно помочь бабке, Ази-ханум, или кому потребуется. У него Якуб не появлялся. На лубяной торг за дровами поехал его подручный Али. А на Крымском дворе Якуба как раз после той вашей ночной беседы встречали. Наши пригоняли туда барашков и видели его. Но открыто он туда прийти не мог – у ворот стоят стрельцы и грозят бердышами всем, кто попытается…
– А через ту калитку, заплатив тем самым стрельцам, которым и мы заплатили? – спросил Дик.
– Это значит, что он приходил и уходил ночью, – сказал Сулейман. – Днем они и за большие деньги не пропустят. Но там, на Крымском дворе, стряслось что-то непонятное.
– Говори, – велел мастер Кит. – Дик, записывай все – имена, мелочи…
Дик приготовил стопку листков, снял с пояса чернильницу, открыл пенал, взял хорошо очиненное перо и уставился на Сулеймана в ожидании имен и мелочей.
– Я не знаю, нужно вам это или не нужно, – ответил Сулейман. – Я встретился с их толмачом, Абусалимом. Вы его, статочно, видели той ночью в юрте посла. Толмачей, которые там трудились, могло быть двое: Абусалим и Али из Биляра – Билярден-Али. Так Абусалим – тот, что старше.
– Я вспомнил его, – сказал мастер Кит. – У него вот такая узкая седая борода…
Он показал пальцами, как выглядел длинный, по грудь, клок белоснежных волос.
– Да, это Абусалим. Он татарин из Астрахани, в молодости ходил с караванами, плавал в Персию, а недавно, сразу после Науруза, пошел на службу к Тауекель-хану. Наши много где бывают… Мы познакомились в Реште, теперь я встретил его на Крымском дворе. Нам было что вспомнить…
Сулейман улыбнулся.
Дик посмотрел на мастера Кита – не пора ли заставить толмача вернуться к странным событиям на Крымском дворе. Но мастер Кит немного замечтался: ему вдруг примерещились узкие улочки и глухие белые стены домов далекого южного города, привиделись крошечные зарешеченные окошки под самыми крышами и даже, кажется, зазвучала чужая речь – наверху, выйдя на крыши, перекликались женщины. Как это возможно – мастер Кит не знал, само получилось.
– Мы оба были молоды, а в гавани полно легкомысленных женщин, и можно достать хорошее вино из Шираза… Было что вспомнить…
Мастер Кит немного удивился – каким-то причудливым образом молодые женские голоса из Сулеймановой головы перепорхнули в его собственную. А Сулейман, вдруг опомнившись, продолжал:
– Абусалим теперь – уважаемый человек в годах, хорошо говорит и по-персидски, и по-казахски, может переводить русскую речь на казахский язык, но с казахского на русский – ему сложно. Это забавно – он в голове сперва переводит с казахского на татарский, потом с татарского на русский. Получается не так быстро, как хочется. Абусалим сказал – их, толмачей, поодиночке вызывали в юрту посла.
– Когда?
– Дня через три после того, как я вас ночью туда приводил. И Абусалим сказал – сразу после того, как боярин Годунов вдруг позвал к себе посла, хотя о том не сговаривались. Еще Абусалим говорил – посол был сердит, как разъяренный верблюд. Он хотел знать – с кем толмачи говорили о той ночной беседе. Абусалим поклялся Аллахом, что ни с кем. Там, в юрте, с послом были только Атабай-бек и Нуржан. У Нуржана было такое лицо, будто он ждал приказа – наброситься на толмача и перерезать ему глотку, как барашку. Я его видел, я думаю, что Кул-Мухаммад держит его как раз для исполнения таких приказаний. Потом Атабай-бек сказал, что давно знает Абусалима, и велел ему идти прочь. Это правда – они действительно где-то в степи познакомились.
– Искали того, кто донес Годунову, – хмуро сказал мастер Кит. – Пока что все понятно. Потом что было?
– Потом мы с Абусалимом ушли подальше от юрт, к сараю, куда загоняют лошадей. Он сильно перепугался – Нуржан был похож на шайтана, который вырвался из джаханнама. Мы хотели просто посидеть в тепле…
– В тепле? – удивился мастер Кит.
– Там, где стоят лошади, всегда теплее, чем на дворе, – объяснил Сулейман. – А посольство привело хороших и дорогих лошадей, их берегут. Так что мы сидели там на мешках с ячменем и разговаривали. У Абусалима было с собой немного сладкого жента, он меня угостил. Потом начался переполох. Казалось, что на Крымский двор напали джунгары. Я понял, что так просто уйти не удастся, и затаился на конюшне, а Абусалим пошел разбираться. Когда он вернулся, я думал – сейчас помрет. Он сказал, что схватили Бакира. Того, которого привезли, чтобы оставить в Москве на год или больше.
– При Посольском приказе? – уточнил мастер Кит.
– Да.
Мастер Кит вспомнил двоих приказных, которые водили по Торгу веселого, как дитя, степняка.
– Я видел его в Москве. И в посольской юрте он ведь тоже был?
– Был. Поэтому Атабай-бек и велел схватить его. Абусалим сказал – сам посол кричал на него, называл предателем. И потом Бакира отвели в дом, построенный на русский лад, на подклете. Казахи не любят таких домов – туда, наверх, нужно лезть по лестнице с высокими ступенями.
– Значит, это он донес боярину Годунову? – спросил мастер Кит.
– Так говорили. Я не видел, как он доносил, и Абусалим не видел. Но он единственный мог открыто выходить с Крымского двора и бывать в Кремле.
– Что он за человек?
– Абусалим сказал – он средних лет. Ему немногим больше тридцати. Он знает арабский и персидский языки, помнит наизусть чуть ли не все суры Корана, еще помнит наизусть вирши на арабском и персидском языке, даже очень старые. Он сам учит своих сыновей. Его хотели оставить на год в Москве, чтобы он тут выучил еще немецкий и польский языки, – так сказал Абусалим. Тауекель-хану такой толмач нужен.
– А греческий? – полюбопытствовал мастер Кит, вспомнив свой замысел и пленницу-гречанку.
– Про греческий речи не было.
– Теперь все понятно, – сказал Дик. – Пока он гулял с приказными по Москве, его подкупили. И он не сообразил, что его сразу же раскроют…
– Да, киргиз-кайсаки – не дураки и сразу поняли, кто донес Годунову про нашу ночную встречу, – согласился мастер Кит. – Странно все же, что он об этом не подумал. Удивительное простодушие… Сулейман-абый! Что ты еще знаешь об этом предателе?
– Что я о нем знаю?..
– Мастер Кит, мы поняли, что произошло, я заплачу доброму Сулейману, и пойдем отсюда, – по-английски сказал Дик.
– Погоди…
Мастер Кит сам не понимал, зачем ему знать еще что-то о предателе. Но беспокойство, родившееся в душе, задавало вопросы и требовало ответов.
– Что я о нем знаю… То, что сказал Абусалим? Откуда мне знать еще что-то? – Сулейман задумался. – Я с ним не говорил… Он знает наизусть половину Корана… Он арабские вирши читает… Детей сам учит… Он и персидские вирши знает… И сам пишет…
– Что?! Что он пишет?! – закричал мастер Кит.
– Вирши! Как Абу-Нувас! Так Абусалим сказал! – Сулейман даже испугался. – Я не знаю, я их не видел и не слышал!
– На каком языке?!
– На арабском!
Меррик предупреждал Дика, что новое приобретение Английского двора – с придурью. До сих пор придурь выражалась в игре на лютне, за которую мастер Кит хватался в самую неподходящую минуту. Когда же доходило до ремесла лазутчика – приобретение вело себя разумно и толково. И вот на мастера Кита накатило необъяснимое бешенство.
Некоторое время все трое молчали.
– Сулейман-абый, ты все можешь. Достань мне арабские стихи, – приказал мастер Кит. – Любые. Хочу понять, что это такое.
За годы странствий Сулейман встречал разнообразных безумцев и твердо знал: им нельзя противоречить. Знал он также, что мастер Кит арабским языком не владеет, не говоря уж о письме.
– Как угодно господину, – ответил татарин, уже мысленно собираясь в гости к мулле Татарской слободы; при деревянной мечети было небольшое медресе, и там могла быть куплена за малые деньги рукопись, начертанная арабской вязью.
А мастер Кит вдруг перешел на английскую речь.
– Поэт… У него жена и два сына. И он – поэт, – повторил он. – Ты понимаешь, Дик? В этом безумном городе, оказывается, сейчас живет поэт.
– Ну и что? – удивился Дик. – Какая нам от этого польза?
Он уже мысленно был на Английском дворе. Предстояло собрать и отправить в Вологду обоз, чтобы товары дождались половодья и были по рекам на дощаниках и насадах сплавлены в Холмогоры, из Холмогор – к Архангельскому острогу, и там, дождавшись судов из Англии – далее морем. Но собирать обоз под стенами Английского двора – нелепо, и нужно было так все устроить, чтобы перевести товары в надежное место за Покровскими воротами, продержать их там дня два или три под надежной охраной, туда же доставить то, что уже куплено, и деньги внесены, но пока что хранится на складах у московских купцов. Обоз получался немалый, с полсотни саней, не считая тех, на которых повезут продовольствие и корм для лошадей; жители сел по дороге к Ростову и Ярославлю – не дураки, и очень хорошо научились задирать цены на печеный хлеб и овес до самых небес, поскольку глупому путешественнику деваться некуда – за любые деньги корм возьмет. А приказчики Английского двора – путешественники умные.
Так что Дику уже было не до причуд мастера Кита.
– Только одна жена? – по-русски спросил мастер Кит татарина.
– Одна, – подтвердил Сулейман. – Он ее очень любит. И детей любит.
Больше говорить было, кажется, не о чем.
Условившись с Сулейманом о следующей встрече на случай, коли он понадобится, мастер Кит и Дик пошли к Английскому двору.
Там Меррик спорил с прибывшим из Серпухова купцом о ценах на лошадей; купец, приведя свой обоз, хотел от них избавиться, Меррик же хотел приобрести, но десять рублей за мерина-восьмилетку казалось ему многовато. В другом конце Казенной палаты Арчи рассчитывался с купцами за поставленный товар: мешки холщовые, короба лубяные, рогожи – словом, то, что требуется для обоза. И там же Стэнли выдавал деньги возчикам, которые подрядились идти в обозе. Писцы заносили в свои книги новые цифры. Забот у всех хватало.