Голос старика вдруг окреп, зазвенел, шея вытянулась, морщинистое лицо запрокинулось, седая бородка торчала вверх, глаза почти закрылись. Спина почти выпрямилась, даже прогнулась, будто незримая рука поддерживала ее, положив ладонь между лопатками. Дыхание стало полным – легкие старика словно ожили. И голос! Голос стал радостным.
А потом, не завершив строки, голос оборвался, и старик стал заваливаться на бок. Только тут толмач-родственник испугался, кинулся к старику и, опустившись на колени, стал его трясти.
Мастер Кит знал, что это бесполезно. Бросив на кошму несколько «чешуек», он повернулся и молча вышел из дома под снегопад.
Он вдруг понял, что такое счастье.
Когда он возвращался из Толмачевской слободы, то едва не свалился под копыта возника, так задумался о сути и силе поэзии, возрождающей и убивающей. Он даже поймал себя на зависти – среди его трагических монологов не было такого, который можно прочитать на последних остатках дыхания. Потом он вспомнил толмача Бакира и вдруг понял – такой человек не должен выкрикивать стихи так, словно молит палача о пощаде. Даже если он пишет, как Лейлу увез караван! Такой человек и пишет иначе, и читает иначе. Он – другой…
Он не шатался по свету, терпя холод и жажду, меняя женщин и убивая врагов. Он всего лишь жил мирной жизнью толмача при своем господине, любил жену и детей, честно служил Тауекель-хану. Его стихи – не из тех, что выкрикивают с последней предсмертной силой голоса. Но ведь и он – поэт…
Вернувшись на Английский двор, мастер Кит получил от Меррика нагоняй: пора собирать имущество, иначе обоз уйдет без него.
– Отправлюсь со следующим обозом, – буркнул мастер Кит и пошел за лютней. Он решил, что не оставит инструмент в чуждой ему Москве и вернет на родину.
– Следующего зимой может и не быть! – крикнул Меррик.
– Ну и дьявол с ним.
Нужно было дождаться Сулеймана, который обещал принести другие арабские стихи, нужно было сходить с ними в Толмачевскую слободу, найти другого чтеца. Мастер Кит чувствовал себя так, как, должно быть, доктор Фауст, вдруг обнаруживший, что его заклинания для вызова нечистой силы почти утратили власть, но есть другие заклинания, мощные и непобедимые. А владеет ими, возможно, человек со взглядом ребенка, кормящийся простым ремеслом, которому нужна не всеобъемлющая власть, а всего лишь любовь жены и сыновей. И он создает новые заклинания без всякой цели, просто от щедрости души…
Для человека, который писал стихи, чтобы прочитать их приятелям, который писал трагедии, чтобы увидеть их на сцене, при этом жил двойной жизнью, служил королеве, злил до почечных колик архиепископа и прослыл величайшим в Лондоне распутником, это было невообразимо.
Следовало убедиться хотя бы, что стихи толмача Бакира – просты и незатейливы, как те мадригалы, которые сам мастер Кит мог написать на любом клочке бумаги первой попавшейся даме, причем между поцелуем ручки и глотком гипокраса. Убедиться – и успокоиться.
Не всякий, кто составляет строфы из слов, – поэт. Об этом еще язвительный Рейли говорил юному Киту. Но поэзия возникает там, где ее и не ждали. Один взращивает в себе зернышко дара, другому дар дается сразу во всей полноте – понять бы лишь, кем. Что если толмачу Бакиру как раз и дано более, чем нужно для незамысловатого счастья?
– Мой добрый Кит, одумайся, – мягко сказал Меррик. В переводе с языка слов на язык смыслов это значило: мой добрый Кит, мне надоели твои причуды, толку от тебя мало, и я вздохну с облегчением, узнав, что ты плывешь в Лондон.
– До чего же причудливы судьбы поэтов… – ответил мастер Кит.
– Да, – согласился Меррик. – Я тебе благодарен за все, что ты сделал, но я вижу – тебе тут плохо. Все расходы я беру на себя. Хороший теплый тулуп, новые теплые сапоги… Деньги, чтобы на первое время хватило…
И это означало: да я готов хоть двадцать рублей заплатить, лишь бы ты уехал с обозом и взял с собой невесть как попавшую в Английский двор лютню.
– Я это обдумаю, – ответил мастер Кит.
А на следующий день неожиданно появился Сулейман. Он встретил Дика поблизости от Английского двора. Дик сопровождал сани с дорожными припасами и взял татарина с собой.
– Я искал рукописи арабских стихов, но не нашел. Зато мне донесли, что твоя милость сама побывала в Толмачевской слободе, – обиженно сказал Сулейман. Видно, он полагал, что англичанин на такой самостоятельный подвиг не способен.
– Прости, Сулейман-абый, – ответил мастер Кит. – Я там слушал стихи, но ничего не понял. В следующий раз пойдем вместе, и ты найдешь человека, который помог бы хоть что-то перевести с арабского на русский язык. Вот, возьми…
Он так и не привык давать деньги в благодарность на русский лад, завернув в бумажку. Но Сулейман все понимал и принял горсточку «чешуек», не поморщившись.
– Думаю, что найти такого человека несложно. И не понимаю, почему тебя отвели к сумасшедшему Хабибулле. Он ведь уже не понимал, когда с ним говорили внуки. Хорошо хоть, позволял себя кормить и выводить на двор по нужде.
– Но он…
Мастер Кит осекся – имело ли смысл объяснять деловитому толмачу, как душа старика отозвалась на просьбу о стихах, и это вовсе не чудо.
– Есть ли новости с Крымского двора? – спросил он.
– Я туда не ходил, но оказалось, что туда тайно ходит одна женщина из наших. Жена Атабай-бека через толмачей заплатила стрельцам, и они решили, что от той женщины беды не будет. Они сами ее и привели. Она покупала на Торгу всякие притирания для ханум и ее служанок. К воротам купцы, что торгуют этими вещами, не подходят, казахские женщины к воротам тоже не подходят. Но им хочется хорошего иноземного мыла и всяких ароматных водичек, а не только розового масла – этого масла у них у самих довольно. Эта женщина, Гульнара, почтенная вдова, я знал ее мужа. Я ее встретил случайно, времени на поиски не тратил, так что за это платы не возьму.
Сулейман замолчал, и молчание означало, во-первых, что на поиски рукописи он время тратил, а во-вторых – что узнал кое-что любопытное.
Меррик вздохнул – он-то надеялся, что мастер Кит больше не будет безумствовать, сочиняя сказки о событиях на Крымском дворе. А теперь Сулейман невольно заставит его думать о киргиз-кайсацких предателях.
И Меррик не ошибся – мастер Кит опять полез в подвешенный к поясу кошель. Он был готов немедленно платить за любые сведения!
– Гульнара обычно прячется в юрте Атабай-бека, и женщины к ней туда приходят. Жизнь женщин скучна, и у них всякая мелочь становится поводом для пересудов. Я дважды был женат, знаю. Они несколько дней обсуждают новые башмаки соседки. А на Крымском дворе – такое событие, поймали предателя! Я знал, что вам хотелось бы об этом услышать. Стал спрашивать. Последнее, что обсуждали при Гульнаре, – толмач Бакир признался в том, что совершил донос, и сам, по своей воле, рассказал, как он это сделал. Сперва ни за что не признавался, клялся, что это не он. Потом вдруг решился и заговорил. Гульнара всех подробностей не поняла, женщины говорили по-казахски, но главное…
– Он не мог это сделать! – воскликнул мастер Кит. – Он лжет!
Меррик чуть за голову не схватился.
– Когда, когда это произошло? – Мастер Кит едва не принялся трясти татарина за плечи.
– Четыре или пять дней назад. Тогда Гульнара об этом слышала. После этого она к ханум не приходила.
– Он солгал!
– Отчего ты так решил? – спросил Меррик.
– Я знаю, что он солгал! Понимаете, сэр, я это знаю!
– Госпиталь Святой Марии Вифлеемской… И чем скорее, тем лучше… Надо будет передать с Арчи письмо тому капитану, кто поведет судно в Лондон, пусть он о тебе позаботится.
– Он солгал. Я видел его, он не способен на тайное предательство, он не таков! Вот теперь, когда он признался, я окончательно понял, что он невиновен! Он держался, сколько мог, но его вынудили… Где наш список киргиз-кайсацких предателей? Куда мы его сунули?
– Сулейман-абый, ради всего святого, уходи! – приказал Меррик татарину. – Я сам тебе заплачу – потом, когда уйдет обоз… Уходи!
Мастер Кит знал, в котором шкафу и на которой полке Меррик держит свои бумаги. Он вытащил и грохнул на стол ящик с самодельными тетрадями и конвертами.
Сулейман внимательно следил за ним. Потом он, не прощаясь, вышел из Казенной палаты. На лестнице он столкнулся с Диком.
– Скажи господину Киту – я буду ждать его в Толмачевской слободе. Там меня легко найти.
И с тем Сулейман, резво сбежав по ступенькам, покинул Английский двор.
Глава 9. Слово мужа – закон
Деревнин сидел в приказной избе и готовил дельце своих «крестников», Авдейки с братией, для передачи судье. На шум он уже давно не обращал внимания. Работа увлекла его, и он даже вздрогнул, когда прямо перед носом мелькнула рука и на стол лег свернутый бумажный листок.
Оказалось – Гречишников прислал уже знакомого Деревнину парнишку. В записке же сообщал, что с обозом все утряслось, так пусть бы Иван Андреевич прислал Архипку, чтобы утром его и отправить в Муром.
Деревнин вздохнул – Архипка ему самому был нужен.
Но делать нечего – он приказал парнишке, чтобы тот передал купцу на словах: все будет исполнено.
Отъезд Архипки был некстати – поиск убийцы казахской девки и так продвигался с большим скрипом, Архипка же оказался неплохим помощником. Требовался кто-то иной, и Деревнин вспомнил про Бебеню.
Князь Урусов доверял этому человеку, и Деревнин не сомневался, что Бебеня может при нужде завербовать целое войско бойцов с сомнительным прошлым, но умеющих хорошо драться что в пешем, что в конном строю, а также брать приступом высокие стены и переправляться через реки в полном вооружении, придерживаясь рукой за конское седло. Он и сам был таков – подьячий знал эту повадку на вид неприметного, но очень опасного бойца.
Одно то, как ловко и с поразительной скоростью Бебеня устроил переезд подьячего к Покровским воротам, уже очень много о нем говорило.
Стало быть, не миновать тащиться в Подошвенный ряд к купцу Чохову. Послать некого – Архипка помогает Марье с Ненилой обживаться в новом для них доме, а кого-то из ярыжек – не хотелось. Воровато оглядевшись, Деревнин начертал короткую грамотку, высушил чернила, сложил листок и сунул за пазуху.