Деревнин был озадачен таким толкованием Священного писания, но спорить не стал – испугался, что не сможет переубедить ногайца.
– Так как мы сделаем, чтобы я по всем правилам мог отобрать у той женщины сказку?
– Бебеня! Поезжай за братом! Надобно наконец покончить с этим дурным делом, – велел князь.
– Вокруг его двора караулы ночью теперь ходят, – напомнил Бебеня. – Чтобы с посольством не сговорился.
– Проклятые шайтаны! Потому и посылаю тебя. Хоть через дыру в шаныраке, а вытащи его. Хоть на тулпаре – а привези.
– Эх, был бы у меня тулпар… Ладно, постараюсь.
С тем Бебеня и вышел.
– Тулпар – это у казахов крылатый конь, – объяснил ногаец. – А шанырак – святая вещь. Потом, когда посольство уберется, поедем в гости к брату, я тебе покажу. У него черный шанырак, что венчает юрту. Когда брата с семьей обманом захватили в плен, он привез с собой свои юрты – большую, в восемь канатов, и малую, в шесть. И оба шанырака. Черный – отцовский, который был на юрте деда, прадеда и всех предков до седьмого колена, а то и больше. Оттого и черный – его закоптил дым очага…
Деревнин подумал – вот целый мир, о котором он ничего не знает и, статочно, никогда не узнает. Уедет посольство, Годунов пошлет Ораз-Мухаммада и князя Урусова на какую-нибудь новую войну, и останутся в памяти только звуки кобыза да, возможно, нерусское слово «шанырак».
– Что я могу предложить тебе, князь-батюшка? – спросил он. – Все мои спят, но я и сам найду на поварне все потребное.
– Я сыт. А ты расскажи мне о своей службе, – попросил ногаец. – О том, как ловил всяких лиходеев. Это не даст нам заснуть до приезда брата.
И впрямь – у Деревнина хватило ума вспоминать всякие потешные истории, вроде той, когда ночью брали приступом опустевший купеческий терем, в котором завелась нечистая сила и чуть не устроила пожар. Оказалось – шалили дворовые девки, затеяли в пустой горнице святочные гадания. Он рассказал про вора, застрявшего в подкопе, про другого вора, который, убегая, сунул похищенную кису с деньгами в квашню с выходившимся тестом, про третьего вора, забравшегося в подпол и там заснувшего.
В это время Бебеня научил кучера возка, что ему следует делать. Понаблюдав за караульными стрельцами, он понял, каким способом их обмануть. Обычный человек, шагая по утоптанному снегу зимой, очень редко поднимает голову, чтобы взглянуть ввысь, на звезды. То, что выше его отороченного мехом колпака, словно бы не существует.
Возок впритирку прошел мимо забора воеводского двора, и Бебеня с крыши переметнулся туда. Дворовые псы его знали и, прибежав, гавкнули пару раз ради приличия. Ораз-Мухаммад не спал и тешился игрой на кобызе. Был он не столь ловок, как Бебеня, но молод и силен. Потому, когда возок по тайному знаку покатил обратно, оба они с забора сиганули на крышу и распластались там в обнимку, чтобы не слететь на крутых поворотах.
Меж тем Деревнин внутренне уже стал готовиться к беседе с незнакомой женщиной.
– Князь-батюшка, ты хоть поведай, кто такова, – попросил он. – Как с ней говорить-то? Я не больно люблю сказки у баб отбирать – иная вдруг заревет белугой, иная вовсе на пол грянется без чувств, скачи потом вокруг нее с водицей. Я ведь не знаю даже, как ее звать-величать. Сидит в тереме, как сова в дупле, и носа оттуда не кажет…
– Ей велено не выходить, – сказал ногаец. – Никто не должен знать, что она у тебя прячется. Звать ее – Айша, другое имя – Жанаргуль. Айша – так отец назвал, это имя любимой жены пророка Мухаммада. А Жанаргуль – ее казахское имя, так соседи звали. У казахов женщинам красивые имена дают. «Жанар» – значит «блеск глаз», «гуль» – «цветок».
– Цветок с глазами? – удивился Деревнин.
– Казахи часто называют девушек цветами. Спроси брата – он тебе расскажет, как весной цветет степь… – Князь вздохнул.
Деревнин удивился: отчего бы ногайцу не рассказать, ведь и он – степняк, и он видел цветущую степь. Но в глазах у князя стояла, словно темная вода в колодце, не передаваемая словами тоска. Видно, не желал воспоминаниями травить душу. От степи он отдалился, к Москве, видать, так и не пришел…
– У нее, значит, одно имя – как в ваших святцах, а другое – соседи дали? – Странные нравы степняков очень удивили подьячего.
– Ей должны были дать имя, как в Коране или в хадисах. Она ведь «кожа», – сказал ногаец. – «Кожа» – ак-суйек, белая кость. «Кожа» ведут свои роды с тех времен, когда на земли казахов пришла вера в Аллаха. Ее принесли воины и имамы, они остались жить в степи, завели семьи. Поэтому у женщины такое лицо. Она не очень похожа на казашку или ногайскую татарку. Наши девушки и женщины – луноликие… Ее прадеды – арабы, сподвижники самого пророка Мухаммада, да будет доволен им Аллах. Их было четверо – Абу-Бакр, Оман, Осман и Али. Их потомки пришли на земли казахов. Теперь «кожа» – муллы и имамы, случается, что эти роды дают славных воинов – батыров. Они роднятся между собой, но бывает, что отдают дочерей за казахов, которые не ак-суйек. Жанаргуль отдали за человека, который понравился ее отцу и ей самой. Он с детства учил арабский язык, потом выучил персидский, он умеет читать Коран на разные лады, это искусство. Может и детей учить. Он же берет с собой книги. Такого человека зовут в аулы на зимовку или на летовку, хорошо ему платят. Могут подарить аргамака в богатой сбруе.
– Я слыхал, что детей у вас учит мулла, – заметил Деревнин, в тот миг напрочь забыв, что собеседник – ногаец, принявший крещение.
– Так должно быть. Но степь велика, и мулла под каждым кустом не сидит. Кадыр-Али-бек рассказывал приходят странствующие татарские муллы, которые хорошо знают арабский язык, но плохо – казахский, приходят башкирские ишаны, их очень уважают – говорят, что они потомки самого пророка Мухаммада. Но они не муллы, их приверженность исламу какая-то странная, они не столько толкуют Коран, сколько рассказывают притчи. Такие, как муж Жанаргуль, в степи очень ценятся, хотя он и не мулла. У него способность к языкам, а Жанаргуль тогда сказала родне, что ни за кого другого не пойдет. И его приняли в семью.
– Сдается мне, я знаю, кто тот человек… – Деревнин вопросительно посмотрел на князя.
– Ты мог встречать его в Кремле.
– Да, это тот, кого я встречал. Он говорил, что жена – красавица и есть два сына.
– Он – муж Жанаргуль. Его зовут Бакир. Точно – он. Из-за него-то, как говорят по-русски, вся каша заварилась. Но Жанаргуль мне сказала только, что он попал в беду. На самом деле она хотела попасть к брату, но туда нельзя, там бы ее сразу нашли. У нее хватило ума сперва найти мой двор. Расспроси ее, Иван Андреич! Тебе она больше расскажет! Вы, на Земском дворе, умеете развязывать языки.
– С Божьей помощью, – проворчал Деревнин.
– Сам Аллах благословил тот час, когда я встретил тебя, подьячий, – сказал ногаец. – И Богородица благословила. И Великое небо – Тенгри…
– Что это – Тенгри?
– Тенгри – все. Весь мир. Причина всего, источник света и добра.
Деревнин был не силен в богословии и спорить с ногайцем не осмелился. У того, принявшего крещение, в душе уживались, похоже, три веры, и уживались довольно мирно. Хотя размышления о предательстве могли внести в это содружество разлад.
– Пойду-ка я встречу воеводу, – сказал он. – По саду пройти ночью – фонарь надобен.
– Сперва вызови девушку, что ходит за Жанаргуль. Не бойся, она от страха не завизжит. Зульфия у брата жила в одной юрте с Ази-ханум, туда в поздний час мог заявиться Кадыр-Али-бек и до утра толковать со старухой. Туда и Даулет заглядывал, и другие жигиты, что служат брату. Для нее увидеть, проснувшись, мужское лицо – обычное дело. Не боярышня, чай.
Пришлось Деревнину подниматься к двери горницы, сперва скрестись, потом стучать кулаком. Наконец Зульфия отозвалась, и Деревнин приказал ей спускаться вниз, к ногайскому князю. Она вышла, накинув на плечи шубу, и подьячий препроводил ее к гостю, а потом зажег фонарь и пошел в сад.
Сад был невелик, и подьячий даже не знал, какие деревья достались ему по милости князя Урусова. От лестницы, ведущей к крыльцу гульбища до калитки, было полтора десятка сажен. Деревнин подумал, что нужно будет весной, когда земля малость оттает, позвать крепких мужиков, чтобы вырыли ямы и вкопали два столба для качелей. В эту пасхальную седмицу на качелях тешиться некому, разве что Марье с Ненилой, но летом, Бог даст, Михайла на ком-нибудь повенчается, вот и будет молодой жене утеха. Опять же, и сам подьячий о женитьбе помышлял…
Эти размышления были, с одной стороны, приятны, а с другой – не слишком. Деревнин хотел жить с молодой женой, которая рожала бы сыновей, хотя бы двух-трех. Иметь всего одного сына как-то нелепо, жизнь такова, что сегодня – есть человек, а завтра его уж отпевать понесли. Деревнин на съезжей насмотрелся на молодых покойников и частенько, увидев двадцатилетнего молодца, кому бы жить да жить, бежал в Кремль, на Соборную площадь, в любой храм – поставить свечку Михайле во здравие или даже заказать сорокоуст. Так что молодая жена была необходима. Но куда-то следовало пристроить Марью. Выгнать ключницу Деревнин не мог – она ему честно служила. И оставить вроде бы не мог – неведомо, как она поладит с молодой женой. Как искать для нее другое место – он не знал…
Эти размышления помогли ему скоротать время до появления Бебени с воеводой. Они пришли пешком, все в снегу, оставив возок подальше, чтобы не попасться на глаза решеточным сторожам; Бебеня знал, как пробраться закоулками, но возок бы там не пропихнулся. Оба были веселы, ночное приключение их забавляло.
– Извольте сюда, – говорил Деревнин, стараясь показать любезность и вежество, как полагается доброму хозяину. – Вот крыльцо, вот лестница…
Он поднял фонарь повыше, чтобы осветить высокие ступеньки.
– Я ненавижу лестницы, – буркнул Ораз-Мухаммад. Но все же поднялся на гульбище вслед за Деревниным, а потом – и в терем. Там у двери уже ждал ногаец.
– Исполнено, – доложил Бебеня.
– Цены твоему Бебене нет, – добавил воевода. – Уступи его мне, брат.