Деревнин отметил: оба – и князь, и воевода, избегают разговора об убийстве татарина. Для них главное – что женщина спаслась сама и спасла детей. А также то, что нож не выдаст убийцу – мало ли кто напал на человека? Искать убийцу на Крымском дворе никто не додумается.
– Хватит для первого раза, – сказал он. – Скажите ей… скажите, что я ее ни в чем не виню…
Это было не совсем правдой, но и ложью не было.
Мужчины спустились вниз. Там Зульфия уже накрыла стол. В плошках были остатки приготовленного для угощения в тереме курта и жента. В миске лежали пироги с мелко нарубленной говядиной и с рыбой, стоял кувшин с горячим сбитнем. Также подала Зульфия оставшиеся на поварне бауырсаки – нарочно держала их на шестке, в казанке, чтобы хранили тепло. Сама она встала в углу, опустив глаза, как благовоспитанная татарская девица.
– Я думаю – почему все же Бакира позвали на эту встречу, – сказал Деревнин, съев первый бауырсак. – Он же по-русски знает сотни две слов, не больше. И вот единственное, что мне на ум приходит. Тот, кто позвал Бакира на эту тайную встречу, уже тогда задумал предательство. Ему был нужен человек, на которого, если дело раскроется, можно свалить вину. Ему был нужен предатель. А кто для этой клеветы удобнее, чем человек, который свободно выезжает с Крымского двора и бывает в Посольском приказе?
– Клянусь, ты прав! – воскликнул Ораз-Мухаммад.
– Иван Андреевич, ты, сдается, правильно разгадал загадку. Но она порождает другую… – Ногаец задумался. – Для чего тому предателю потребовалось сообщать боярину Годунову о тайной встрече? Что на ней могли обсуждать столь значительного, чтобы Годунов разозлился?
– И кто из наших князей, бояр или дьяков все это затеял, – добавил Деревнин. – Я не пророк, я не могу угадать, о чем в ту ночь говорили. И какая нашим князьям польза от казахского посольства – мне непонятно. Разве что речь о покупке степных лошадей. Что там еще, в степях, может быть доброго?
– Я слыхал, что в наших краях находили серебряную руду, – сказал воеводе ногаец. – Теперь уже не понять, какие земли наши, какие не наши, куда уже пришли или через несколько лет придут калмыки. Но о том, чтобы там стали добывать серебро, я не слыхал.
– А серебро нашему царству необходимо. Так, может, из-за него вся каша заварилась? – спросил Деревнин.
– Эту руду сперва еще найти нужно. А ты же понимаешь, подьячий, какие у нас просторы… – Ногаец вздохнул. – И нужны толковые рудознатцы. Мы – степняки, скот пасем, коней растим, серебро для женских колец и подвесок покупаем, рудознатцев у нас нет…
– Кольцо! «Птичий клюв»! – вспомнил Деревнин. – Айгуль! Вот теперь можно как-то увязать вместе смерть девки и ту тайную встречу!
– Ты прав, подьячий! О той встрече непременно сговаривались заранее, и она могла что-то знать. И предательство тот человек…
– Или те люди…
– Да! Замыслили заранее! – воскликнул воевода. – Вот так понемногу мы и распутаем эту мерзость!
– Не забывай о русских, которые пришли на ту встречу. Скажи, Иван Андреевич, есть ли способ выявить этих подлецов? – спросил ногаец. – Ты лучше нашего знаешь, что делается в Кремле…
– Способа пока я не вижу. Но ежели судить по тому, что боярин Годунов был той встречей сильно недоволен, так это – его враги. Врагов же много…
И подумал Деревнин, что дело теперь сильно напоминает поиски иголки в стоге сена.
Многие на Москве были недовольны тем, как скоро возвысился Годунов – не Рюрикович, не Гедиминович, а всего лишь хитрый человек, который вместе со своим дядюшкой как-то сделал, чтобы покойный государь женил сына на его сестре. Но знатных людей, князей Мстиславских и Шуйских, способных затеять новый заговор, уже нет – Годунов безжалостно разгромил противников. Разве что постриженный в монахи князь Иван Шуйский только постригом отделался, да его дочь, которую прочили в новые царицы, если бы удалось уговорить государя развестись с неплодной Ириной, выкрали из терема и насильно постригли, а другого никакого зла ей не сделали.
– Дьяки? – сам себя спросил Деревнин.
Те, что возглавляли кремлевские приказы, могли за что-то озлобиться на Годунова. Но какая им польза от казахского посольства?
Ораз-Мухаммад и князь Урусов ждали.
– Нам может сказать правду лишь один человек. Человек тот – Бакир, – сказал подьячий. – Сейчас, когда его жена и дети в безопасности, он может признаться, что оклеветал себя, и назвать имя предателя.
– Думаю, что его сейчас старательно стерегут, и он даже не знает, что Жанаргуль сумела спастись сама и спасти детей, – ответил воевода. – Вытащить его с Крымского двора будет очень трудно.
– Однако сейчас с ним ничего дурного не сделают, он будет просто сидеть взаперти. Потом повезут на суд бия. Ведь так положено по Жеты Жаргы? – спросил ногаец.
– Да, – хмуро произнес воевода.
Деревнин сильно сомневался, что у казахов есть свои рукописные законы. В Московском царстве и то не всюду их знали и соблюдали. Но что-то и у них, видно, имелось.
– Что по вашему обычаю грозит Бакиру? – спросил он.
– Смерть, – коротко ответил Ораз-Мухаммад.
– И нет никакого обычая, чтобы ему избежать смерти?
– У нас есть закон, называется «Жеты Жаргы». Мой хан Тауекель его составил, – с гордостью сказал Ораз-Мухаммад. И Деревнин понял – этот упрямец никогда не считал царя Федора Иоанновича своим государем. Он был вынужден служить царю, он служил честно – и не более того. Но душа его принадлежала далекому Тауекель-хану.
– Может быть, можно как-то извернуться и заменить смерть другим наказанием?
Подьячий знал, как это делается в московских приказах. Если человека приговорили к битью плетью по голому телу на площади, в присутствии многих зевак, то родня может броситься в ноги царице и по ее упросу наказывать станут в помещении и не снимая рубахи. Явиться полуголым перед людьми – такой позор, что вовеки не отмоешься. Про плети забудут, а про наготу – нет.
– За предательство полагается смерть. Если бы что-то другое, если бы он просто убил человека – за мужчину отдал бы тысячу баранов, за женщину пятьсот.
– У вас все измеряют баранами? Разве у вас нет денег?
– Баранами удобнее.
– Одна загадка порождает другую, – сказал ногаец. – А другая породит третью.
– Какой вред мог бы причинить боярину мой хан Тауекель? – спросил воевода. – Какого зла мог бы боярин ждать от казахов? Нет такого зла, и непонятно, чего добивался предатель!
– Предатель добивался вознаграждения. Или получил плату за предательство заранее. А вот за что заплатил боярин Годунов? – спросил Деревнин. – Какая ему польза от разоблачения? Разве что предатель донес, с кем из русских встречался посол, и боярину это для чего-то нужно… Хотя – черт ли его разберет…
– Он сам – шайтан, – подытожил Ораз-Мухаммад. – Хотя Кадыр-Али-бек считает, что он исполнен достоинств и добродетелей. Называет его Барс-ханом и хочет посвятить ему свое сочинение. Я так не считаю! Нужно вывести с Крымского двора Бакира. Думай, Иван Андреич, как это сделать!
– Вывести – а дальше что? – разумно спросил подьячий.
– Спрятать так, что никто вовеки не сыщет. Государь подарил мне большое богатое поместье на реке Оке – можно отправить туда!
– Там его первым делом примутся искать, – охладил пыл друга князь Урусов.
– Мало ли мест? Его нужно спасти. Я не могу оставить его в опасности. Он – мой брат по вере. И он – степняк, может даже, у нас найдется общий предок. Моя честь не даст мне покоя, если я брошу брата в беде. Думай, подьячий! По вашей вере ведь тоже положено спасать невинных?
Деревнин молчал довольно долго, потом кивнул.
Он думал о женщине, которая спасала своих сыновей. И о мужчине, который согласился принять смерть ради жены и детей.
– Прежде всего нужно допросить подкупленных стрельцов, – сказал он. – Наверняка на Крымском дворе они знают человека, который за деньги смог бы нам помочь. От этой печки и будем плясать. Но сперва – убрать из Москвы жену Бакира с детьми. Ведь у меня дома бывает Никитка Вострый из Посольского приказа. Не приведи бог, что-то пронюхает. Когда она окажется в безопасном месте, мы сможем действовать.
– В Казань? – спросил Ораз-Мухаммад.
– Для начала – в Казань, – ответил князь Урусов. – С Зульфией. Оттуда верные люди переправят к нашим.
Нашими он называл Ногайскую Орду.
Деревнин промолчал.
Глава 10. Жанаргуль показывает норов
Деревнин и сам не понимал, как вышло, что он пошел на поводу у пылкого Ораз-Мухаммада, да и как это получилось у рассудительного князя Урусова. Подьячий хотел изловить убийцу Айгуль и вздохнуть с облегчением – чтобы никто уж из товарищей по Земскому двору не вздумал довести до конца розыск о перстне «птичий клюв» и не добрался до Воробья. Но брать приступом Крымский двор он не собирался – а пришлось заниматься этой сомнительной затеей.
Следующий день после гостевания воеводы с князем прошел спокойно. И это, сдается, был последний спокойный день в деле о двух убийствах, одном побеге и одной клевете.
Рано утром в гости пожаловал Бебеня. Когда Ненила, отворив калитку, выходила принять два ведра хорошей колодезной воды, о которой пришлось сговариваться с водовозом, потому что в ближнем колодце оказались гнусные помои, а до дальнего по морозу бежать с ведрами ей не хотелось, Бебеня проскользнул и мимо нее, и мимо псов. Как ему это удалось – было вовсе непонятно. Потом Бебеня у крыльца почти столкнулся с Михайлой, спешившим по малой нужде на двор, как увернулся – Деревнин даже представить не мог; страшноватый приспешник ногайца, видно, еще и не такие способности в себе воспитал.
Он преспокойно проник в опочивальню к подьячему, как раз натягивавшему порты, и крепко его перепугал: испугаешься, пожалуй, когда из мрака появляется этакая рожа…
– Бебеня, ты, что ли? – изумился Деревнин. – Отколе ты такой взялся?
– Что ж ты раньше мне про тех стрельцов не рассказал? – обойдясь без приветствий и объяснений, напустился на подьячего Бебеня. – Я со своими людьми попробовал изловить сперва Постника, потом Гришку Резвого. И что же? Их в тот караул более не ставят! Приказано заменить на других, а этих четверых куда-то услали. Так что опоздали мы по твоей вине!