Дома он попросил Марью позвать Зульфию. Та как раз готовила ужин для Жанаргуль и детей.
Марья и Ненила старались постничать по средам и пятницам, но к татарке и к Жанаргуль это не относилось, они не представляли себе жизни без мяса. Зульфия взяла у Ненилы тесто, посадила в печь татарский пирог «зур белиш» и проверяла готовность лучинкой, когда Марья пришла за ней. Деревнину пришлось подождать, пока она сочтет пирог готовым и переложит его на большое блюдо. Предполагалось, что половина будет съедена вечером, а половина, переночевав на гульбище, будет съедена утром. На другом блюде Зульфия красиво разложила заедки – изюм, курагу, лесные орехи, горку корта и горку жента.
– Если хочешь, иди со мной, а если нет – я позову, когда они поедят, – сказала татарка.
– Я и сам хотел бы поесть сперва.
«Зур белиш» соблазнительно благоухал. Но Деревнину полагались сегодня толстые ломти хлеба, квашеная капуста, соленые рыжики, горшок пареной репы с медом.
Потом Зульфия позвала его в горницу. Он взял бумагу, чернильницу, пенал с перьями и пошел следом за быстроногой татарочкой.
Жанаргуль, как всегда, сидела с мальчиками на полу, – ну и Деревнин, как всегда, сел на лавку.
Он объяснил: требуется такое письмо, чтобы Бакир по одному почерку мог догадаться, от кого оно, и поверил содержимому. Жанаргуль задумалась – и вдруг улыбнулась. Улыбка была такая, что подьячий, мужчина в годах, много бабьих прелестей повидавший, ошалел.
Жанаргуль сказала такое, от чего Зульфия громко расхохоталась.
– Она придумала! Отец ее детей учит Саида и Адиля чистописанию. У Саида уже получается неплохо, а Адиль торопится, и у него буквы разной величины. Некоторые буквы он выводит так, что все смеются. Жанаргуль говорит: если отец ее детей увидит грамоту, которую написал Адиль, он сразу узнает почерк сына.
– Ловко придумано, – одобрил подьячий. – Скажи ей – пусть придумает грамотку, из которой Бакир бы понял, что она в надежном месте, но ни одного имени называть нельзя. Грамотка может попасть в плохие руки. И пусть там будет написано, что за Бакиром придут и уведут его, так пусть бы верил тем людям. Но как-то так, хитро, туманно…
Зульфия перевела пожелание. Жанаргуль задумалась – и вдруг заговорила нараспев, украшая речь движениями рук и прищелкиваньем пальцев, как будто танцевала сидя.
– Что это? – спросил Деревнин.
– В грамотке будут стихи. Образованные люди всегда вставляют в послание стихи известных сочинителей, – ответила Зульфия. – Жанаргуль вставит туда стих о покинутой стоянке, откуда увезли возлюбленного. Арабы любят стихи о покинутых стоянках и о разлуке. Отец ее детей поймет, о чем речь…
– А люди Кул-Мухаммада?
Зульфия задала вопрос и получила сердитый ответ.
– Они – необразованные, ничего в арабских сочинениях не смыслят. Они умеют только строить козни друг против друга, угонять чужие табуны и выхваляться дорогими шубами и аргамаками.
– Пусть они пишут, как знают, – разрешил Деревнин.
Жанаргуль усадила своего младшего за работу, и он, сопя, почти завершил этот нелегкий труд, когда она выхватила листок и разорвала.
– Что это на нее нашло? – удивился Деревнин.
Жанаргуль без перевода поняла вопрос и ответила. Ответ был пространный, Зульфия слушала и кивала.
– Нужны другие стихи – в которых странника, покинувшего стоянку, ждут удача и богатство, – сказала татарка. – Тогда Кул-Мухаммад ничего не поймет. Ему читают Коран на арабском языке. Но сам он пользоваться этим языком не умеет. А отец ее детей поймет. Ведь имя Ораз как раз и означает богатство, счастье, удачу, все вместе. Она придумает такое письмо.
– Тогда не стану ей мешать. Пусть трудится.
И, захватив с блюда пригоршню жента, подьячий пошел прочь, усмехаясь в усы.
Мысли его раздвоились – он и понимал, что налет на Крымский двор может выйти ему боком, и желал помочь князю с воеводой. Вскоре родилась новая мысль – нужно дать еще денег Михайле с Никитой. Не приведи господь, сын поймет, что батя занят каким-то странным делом, и поделится сомнениями с Вострым. А если еще они догадаются, что наверху поселились загадочные гости? Никита же хитер. Может сообразить, что подьячий имеет некое отношение к украшениям казахской девки, о которых кричал толмач Бакир. И нельзя предугадать ход его рассуждений.
Эта новая мысль явилась вовремя: приехал домой Михайла и привез с собой Никиту – ночевать.
Ненила уже заново обзаводилась припасами. Новая поварня с чуланами очень ей нравилась. Знакомясь с соседками, она узнавала, что и где можно взять по хорошей цене. Близилась Масленица, и Ненила с Марьей хотели устроить званые блины – здесь можно было принять почтенных гостей, не то что в Остожье. Они раздобыли полбочонка ставленого меда – густого, пахучего, бьющего по ногам, начали запасать икру к блинам – белую, красную, осетровую, белужью, севрюжью, стерляжью; на холоде уже висели вяленые рыбьи спинки – лососевые, осетриные, белужиные. Что касается вин – тут они сговорились просить Ивана Андреича, чтобы сам их выбрал и привез. Хотя до новых товаров, привозимых из неведомой Англии, было еще далеко, их следовало ждать в начале лета, однако можно было при желании купить вина, и кислые, и сладкие, мужчинам лучше знать, где их брать и каковы их достоинства. Опять же вина продаются целыми бочатами, если сговоришься с соседом – твои будут полбочонка, но коли окажется нестерпимая кислятина – изволь пить, потому что немалые деньги плачены.
Деревнин поспешил на поварню.
– Сама снеси в горницу ужин да накажи Зульфие, чтобы носу сверху не казала, – велел он Нениле. – И ставь на стол мед.
– Да, батька наш, мед-то для хороших гостей припасен!
– А я говорю – ставь. И подноси с поклонами, пока оба ясных сокола не захмелеют. Поняла?
– Ахти мне!..
– Не ной! И вот что. Будешь на торгу, купи знатный пряник, чем больше – тем лучше. Мне для подарка нужен.
Ненила, охая и причитая, собрала богатое застолье, к молодежи присоединился сам хозяин, служил за столом Архипка, а кончилось тем, что Михайлу и Никиту с большим трудом доволокли до лавок и уложили. Архипка, исхитрившийся допить остаточки, впервые в жизни был пьян и нес околесицу. С этим было проще – вот те войлок на полу, вались на него и спи!
– Беда… – сказал Деревнин. – Сынок-то мой любезный выпить не дурак. Коли и дальше придется его с Никиткой поить – отменным питухом станет, упаси Господи. А ведь придется…
Другого способа скрыть от сына свои загадочные похождения подьячий не видел.
Рано утром явился Бебеня и сразу проник в опочивальню к Деревнину.
– Когда стемнеет, пусть Зульфия выведет их к Покровским воротам. Там будет полно народа, одни в город спешат, другие из города, пока ворота не закрыли. Там их в суете и выведем, и тут же – к Федотовне.
– Ох… – ответил на это Деревнин. Это означало – как ни пытался вчера удержаться, а ставленого меда перебрал.
– Да ты никак похмельем маешься! – сообразил Бебеня и тут же исчез.
Как оказалось, он сам отправился наверх, к горнице, чтобы вызвать Зульфию, и зашел со стороны гульбища, чтобы уж точно ни с кем из домочадцев не столкнуться. На лестнице он встретился с татарочкой, которая поспешно выносила ведро. Видно, ей это было неприятно, они сцепились, шепотом наговорили друг дружке гадостей, и Зульфия побежала вниз, в сад. Дождавшись, Бебеня просто-напросто приказал ей собрать в дорогу Жанаргуль с детьми. Зульфия была согласна слушать приказания только от Ази-ханум, потому огрызнулась. Пришлось Бебене возвращаться к похмельному подьячему.
– Сам вели этой жезтырначице собираться в дорогу! Должно быть, шайтан успел жениться и наплодить дочерей, – сказал Бебеня. – Одну князь с воеводой и приставили к Жанаргуле. Она в девках помрет, вот те крест.
Деревнин уже привык к тому, что в окружении ногайца все перемешалось, шайтаны соседствуют с православными молитвами, над всем миром главный – некий Тенгри, никакого облика не имеющий, кроме небесной бирюзы, и исконные русские ведьмы уступили место загадочной степной девке-жезтырнак.
– Я ей велю… – пробормотал подьячий. – А теперь ступай. Как бы тебя Михайла с Никиткой тут не встретили…
– Вечером, как отправим баб, жди гостей, – сказал Бебеня и пропал не хуже шайтана, вот только что была тут его сухая темная рожа, и вот ее уж нет.
– О-хо-хонюшки… – вздохнул подьячий.
Наконец он додумался поручить разговор с Зульфией Марье.
– Скажи – на два, на три дня отправляем ее в лесную избушку, в трех шагах от Покровских ворот. Ни в какую Казань не повезем, пусть они обе угомонятся… Марьюшка, сделай милость, притащи ковшик огуречного рассола, не то помру без покаяния…
– Вольно ж тебе было напиваться!
Когда Ненила не видела, Марья могла и прикрикнуть на хозяина. Однако принесла ковшик и даже помогла Деревнину сесть.
Потом он побрел к сыну и Никите. Они тоже нуждались в рассоле. С грехом пополам все трое собрались на службу. Ехали в одних санях, в обнимку, держа друг дружку, чтобы никто из страдальцев не вывалился в придорожный сугроб.
Деревнин выпил меньше прочих и, войдя в приказную избу да сев за стол, уже чувствовал себя почти бодро – морозный воздух воскресил его.
А дальше подьячему выпала удача – велели ему идти спешно на богатый двор купца Ермолаева, оттуда ночью купеческую дочку Дарью свели, так чтобы без лишнего шума в этом деле разобраться, девку же, буде свел сукин сын простого звания, домой вернуть, а буде из богатого житья – не вмешиваться, пусть сами разбираются.
Оказалось – Ермолаев был чуть ли не на ножах с молодым черной сотни купцом Воскобойниковым, тот ему во всех сделках дорогу перебегал. Теперь же Воскобойников решил: негоже, чтобы приданое Дарьи уплыло невесть в чьи руки. Деревнин живо сообразил, кто способствовал побегу, докопался до правды и уж не стал возвращаться в приказную избу, а отправился домой, благо начинало темнеть. Дома ему доложили: Зульфия увела Жанаргуль с детьми к Покровским воротам, и с ними пошел Архипка – понес свернутые войлоки и одеяла.