– Женщина? Переодетая мальчиком? – уточнил Меррик.
– Да. Женщина, переодетая мальчиком.
– О мой Бог!
– Да, это похоже на итальянскую комедию. Даже представить невозможно, на что она им. Постараюсь сам ее увидеть.
– Поешь, мой добрый Кит, – сказал Меррик. – Я велел, чтобы повара всегда держали для тебя наготове что-то горячее и жирное. Без жирной пищи по здешнему морозу бегать – самоубийство.
Мастер Кит усмехнулся: розыск его увлек, а увлеченному человеку и ломоть хлеба, согревшийся за пазухой, – лакомство.
Меррик хотел сказать мастеру Киту что-то приятное, добрым словом вдохновить его на великие дела.
– Когда ты справишься с этим заданием и уплывешь домой, сможешь написать о своих московских похождениях отличную пьесу, – сказал он.
Мастер Кит очень удивился – он полагал, что коммерсант считает его трагедии бесполезной писаниной.
– Я думал о трагедии, но слишком мало знаю про хана Тауекеля. Он был бы прекрасным трагическим героем…
Тут лазутчик временно уступил место драматургу.
– …но он еще не помер. Пусть сперва помрет. Но я насмотрелся здесь на такое, что пригодится, если я вдруг вздумаю переписать своего «Тамерлана»! Я не раз думал об этом. Сперва жалел, что у меня нет рукописи «Тамерлана», потом понял – это замечательно! – воскликнул мастер Кит. – Я напишу его заново, но при этом в полном соответствии с правильной картой. Вот где Персия, вот где Сирия, вот где Мемфис. Нельзя писать, насмотревшись в театре пьес, когда справа висит табличка «Здесь Англия», слева – «Здесь Франция», а играют актеры, видимо, посреди пролива. Актеры… О дьявол!
Мастер Кит вдруг понял, что нужно сделать с монологами в «Тамерлане». В его памяти их произносил Эдуард Аллен, актер талантливый, так все считали, и публика его любила, но он громыхал этими монологами, словно служитель, что в нужную минуту бьет за сценой палкой по медному тазу, изображая гром небесный.
– Публике нравилось, но что мне теперь до публики? Ей только отрубленные руки и ведра крови подавай. Слава Господу, я теперь могу не думать о публике. Тамерланом должен быть Ричард Бербедж! Где же он играл, в какой труппе, когда дорогой дядюшка похитил меня из Лондона? У «слуг лорда-адмирала»? У «слуг графа Пемброка»?.. Что будет, если у меня в голове вдруг заговорит Бербедж? Слова, которые способны ожить, оживут, а неспособные – пусть помирают!
Аллен играл во всех пьесах мастера Кита – и в «Фаусте», и в «Мальтийском еврее». Но тогда все было иначе – тогда строки вылетали из-под пера прямиком на репетицию, писалось взахлеб, вываливалось на публику, словно воз яблок, не успевших созреть. Потребовалось совершить нелепое путешествие в Московию, чтобы, оказавшись вдали от театров, начать понимать что-то очень важное, еще не умеющее воплотиться в словах.
– Ричард Бербедж! Первое, что сделаю, вернувшись в Лондон, – отыщу его. Сколько ему лет? О мой Бог, ведь Аллену, когда он играл Тамерлана, было всего двадцать. Мог ли мальчишка передать такой бешеный нрав? Но публика была довольна… А я?..
Мастер Кит подумал: ему самому было, когда он взялся за трагедию, двадцать два года. И он считал себя достаточно взрослым, даже не задумываясь, что придет время поумнеть. Видимо, публике в зале было примерно столько же – ибо толпа не может быть столь разумна, как самые старшие и опытные, что в нее затесались; у толпы разум самых юных и глупых…
Он усмехнулся, вспомнив недоразумение, случившееся на первом представлении его «Фауста» в «Розе». Призраки, явившиеся на помощь Мефистофелю, перепугали не только зрителей, но и актеров, впервые увидевших своих товарищей в саванах и страшных масках. Казалось бы, какие призраки среди бела дня на сцене «Розы»? И ладно бы толпа внизу, на то она и толпа с разумом младенца. Но актеры? В тот миг они, улепетывая со сцены, сами были частью толпы. Эта мысль насмешила мастера Кита.
Меррик не слишком удивился непонятным речам и необъяснимому смеху – он привык к причудам мастера Кита.
– Ешь, мой добрый Кит, – мирно сказал он. – Ешь, пока все не остыло.
На следующий день мастер Кит ворвался не вовремя. Меррик сидел в Казенной палате с двумя купцами, прибывшими из Новгорода. Купцы предлагали поставлять лен и пеньку напрямую, минуя московских посредников, и сильно опасались, что их появление на Английском дворе станет известно здешним купцам.
Меррик хотел, чтобы товар был доставлен не в Москву, а прямо в Холмогоры, и это его новых поставщиков устраивало, осталось вычислить цены с учетом дорожных расходов. Этим все трое сейчас и занимались, а сидевший рядом писец заносил на бумагу цифры и, повинуясь взгляду Меррика, складывал их, умножал и делил.
В сущности, соглашение было достигнуто; о соблюдении тайны даже особо не договаривались, и так все было ясно; мастер Кит вошел, когда Меррик уже думал, как бы выпроводить новгородцев. Они с самого начала ради дружества поднесли ему красивый серебряный ковш работы новгородских серебряников; теперь Меррик, довольный наметившейся сделкой, хотел отдариться и выбрал четырехгранную солонку из горного хрусталя: купцы – близкие родственники, из-за солонки, одной на двоих, не подерутся.
Мастер Кит быстро вошел, коротко и резко поклонился. Меррик понял – он не с пустыми руками.
– Подожди на поварне, – сказал он. – Заодно согреешься.
Когда новгородцы ушли, мастер Кит был не только согрет, но и сыт – повара дали ему гусиный полоток, очень жирный, и кружку горячего пива с имбирем; с горячим элем не сравнить, но где ж ты в Москве эль добудешь?
– Что хорошего? – спросил Меррик.
– Этой ночью, кажется, наши узкоглазые друзья собираются брать штурмом Крымский двор, – сказал мастер Кит. – Хотят ли они выкрасть оттуда человека, которого обвиняют в предательстве, или вместе с ним настоящего предателя, – неизвестно. Думаю, обоих, раз уж затевают такое дело.
– Как ты это понял?
– Юсуф со Степаном рассказали – они вертятся возле Крымского двора и явно ищут подходящее место, чтобы перелезть через забор.
– Кто из вас троих тут сочинитель – ты или Степан с Юсуфом?
– Юсуф проследил за ними, и ему повезло – он вчера пошел по следу Бебени, который, наняв извозчика, посетил двор плотника. Там он заплатил плотнику, уложил в сани длинную лестницу и укрыл ее соломой. А на что могла бы пригодиться лестница длиной в восемь футов, да еще с железными крючьями? Лезть в терем к прелестнице?
– Полагаешь, этой ночью?
– Или следующей. Ведь теперь полнолуние. И можно идти на приступ без факелов.
– Насколько я знаю, факелами снабдили стрельцов.
– Эти люди придумают, как обмануть стрельцов.
– Ты все еще думаешь, что они хотят выкрасть толмача?
– Не посла же! Они выкрадут того, кто скажет им правду.
– На что им правда? Нам она, положим, нужна, а им?
– Я не знаю, – честно признался мастер Кит. – Видимо, киргиз-кайсацкий воевода хочет хоть напоследок узнать, почему посол не смог вытащить его из Москвы. Правду знает толмач. Думаю, он ее скажет – а они помогут ему скрыться. Может быть, они уже как-то разведали имя настоящего предателя. Значит, заберут обоих.
Меррик усмехнулся.
– А ведь ты их, кажется, уважаешь, – сказал он.
– Они нам не враги. Этой ночью я с Диком и с Сулейманом пойду смотреть, как они все это устроят. Если не этой – так следующей. В конце концов, посольству уже пора собираться в дорогу, и откладывать штурм наши авантюристы не станут.
– И тебе пора собираться в дорогу. Через два или три дня из Новгорода пойдет обоз на Холмогоры, минуя Москву. Ты сможешь перехватить его в Ярославле. Дам тебе письмо к купцам, которые поедут вместе с обозом. Если упустишь этот обоз – сам понимаешь, придется ждать, пока вскроются реки. Но если ты будешь добираться до нашей пристани водой, то первым судном уже не уйдешь, а отплывешь в середине навигации или даже ближе к концу.
– Я уеду с новгородским обозом.
– Прекрасно.
Тут же из головы мастера Кита со свистом вылетели все затеи киргиз-кайсацкого воеводы и его ногайского друга. А мысль там зародилась всего одна: где взять цирюльника с бритвой? Его время от времени, когда накатывала тоска по Англии, брил Арчи, оставляя усы и небольшую бородку, но Арчи уже в пути…
Прощание с бородой означало для мастера Кита конец московской жизни и начало жизни новой, прекрасной, лондонской.
На Торгу, что занимал чуть ли не всю Красную площадь, было место, где мужчин стригли, но бритье бороды было для здешних жителей восьмым смертным грехом; Адам носил бороду, святые апостолы носили бороды, голое лицо – срамотища для мужчины.
Потом мастер Кит додумался: да ведь татары же как-то бреют головы! Значит, нужно попросить о помощи Сулеймана. Значит, нужно ехать к нему в Татарскую слободу.
Старик, услышав о таком странном желании, был озадачен.
– Значит, выбрить щеки, а волосы оставить вот тут? И подкоротить? И оставить усы? – переспросил он. Мастер Кит подтвердил; да, именно этого он желает. И они пошли ко двору, где жил человек по имени Азат, умеющий чисто и без порезов брить головы. Был он немолод, удивительно морщинист, жилище его – небогато, но черный бешмет и видная из-под него рубаха – опрятны, а круглая шапочка с вышитыми по лазоревому бархату узорами с завитками – даже красива. Из чего мастер Кит понял, что у этого человека жена или дочери – отменные рукодельницы.
Азат, с которым Сулейман обращался по-татарски, тоже не сразу понял, чего угодно странному гостю. Но в конце концов образовались и гладкие щеки, и небольшие усы, и бородка клинышком. Вот зеркала, чтобы насладиться преображенным лицом, у того человека не нашлось. И мастер Кит увидел себя нового, готового в путь, только на Английском дворе.
Он понимал, что дорога в Лондон – около трех недель, а если не будет над судном милость Божья, то и месяц. За это время борода вырастет заново. Но у капитана обязательно есть бритва. Кто-нибудь из моряков умеет этой бритвой пользоваться. Мастер Кит больше не желал быть похожим на московского жителя! И не желал хранить в памяти русский язык. Память ему вскоре потребуется для другого – в голове придется держать развернутые замыслы и готовые куски будущих трагедий. Конечно, за время его отсутствия невозможно длинные и скучные исторические хроники заполонили все три лондонские сцены. И очень хорошо, просто замечательно, – думал мастер Кит, – публика утомилась от всех этих позабытых королей, публика будет рада новым трагедиям.