– Могут ли нас в этом доме покормить? – спросил мастер Кит Сулеймана. Он хотел напоследок съесть что-нибудь татарское: глядишь, в новой трагедии и пригодится. Хотя он, не желая продолжать подвиги Тамерлана в третьей части трагедии, уморил этого великолепного героя, но хотел снова вывести на подмостки скифов, говорящих стихами, а чем татары отличаются от скифов?
– В это время горячего не предложат. Но у каждой хозяйки есть горшки с кыздырмой, – ответил Сулейман.
– Какое ужасное слово. Что это?
– Это готовят зимой. Можно из говядины, можно из конины, неплохо получается из баранины, из гуся. Мясо срезают с костей, рубят на небольшие кусочки, приправляют солью, перцем и чем-то еще, на ночь выставляют на мороз. Потом обжаривают в казане, складывают в горшок, заливают горячим салом. Очень удобно в дорогу брать, ведь кыздырму едят холодной.
– Нет, у скифов не могло быть такого слова. Публика не поймет… Но давай купим горшок, купим хлеба и поедим. А если мне понравится – то возьму пару горшков в дорогу.
– Не хлеб возьмем, а кыстыбый, жена Азата очень хорошо печет, – сказал Сулейман.
– Кыс-ты-бый… вот еще одно слово, которое даже в скифской трагедии не прозвучит… Что это?
– Вкусный пирог с пшенной кашей. И к нему – катык. Это не кумыс!
Сулейман вспомнил, как однажды пытался напоить мастера Кита кумысом и что сказал по поводу этого напитка мастер Кит.
– Хорошо. Скажи – я заплачу, сколько полагается.
Еду принесла девочка-подросток, тоненькая, тоже в вышитой шапочке, в рубахе с широкими рукавами, поверх которой была надета странная душегрея с короткими рукавчиками. Душегрея явно была с материнского плеча. Девочка смотрела на гостя с любопытством – таких странных людей она еще не встречала. В Татарской слободе никто не ходил с длинными, почти по плечо, пышными рыжеватыми волосами, да и белокожих мужчин там не водилось.
Мастер Кит ел, как положено, руками вкусное мясо, нарезанное на один кус, заедал разорванным пополам пирогом, запивал катыком, который даже понравился. Эта трапеза его забавляла, и, когда девочка уносила блюда, он дал ей целую копейку.
– Теперь, Сулейман, нам обоим нужно отдохнуть и немного поспать, – сказал он. – Ночью будем караулить Крымский двор. Надо бы раздобыть для меня большую толстую епанчу, чтобы накинуть поверх шубы.
Зная, что предстоят ночные приключения, мастер Кит надел не легкий кафтанишко, а плотный азям, украшенный витыми шнурами, шуба тоже была теплая, но он беспокоился, как бы не замерзнуть и не свалиться в горячке – ведь вскоре предстояло путешествие в Холмогоры.
– Раздобуду, – пообещал Сулейман. – Тебе незачем возвращаться в Зарядье, поспишь у нас в слободе. Я пошлю Мамбета на Английский двор за твоими товарищами, он приведет.
– Это хорошо, – одобрил мастер Кит. И Сулейман отвел его в чуланчик, сам постелил для него на полу старый тулуп.
Мастер Кит снял азям и сапоги, улегся, растянулся со всеми удобствами и принялся мечтать: как он, прибыв в Лондон, найдет старых знакомцев, как на первых порах будет у них прятаться, как переберется в усадьбу какого-нибудь знакомого лорда, который сам живет в Лондоне, а усадьбу навещает, решив поохотиться, и охотно поселит там сочинителя знаменитых трагедий. И можно будет всей душой отдаться новым замыслам! Иногда будут приезжать друзья, устраивать веселые попойки. Вскоре кто-нибудь ухитрится устроить тайную аудиенцию у королевы Бесс. Она любит, чтобы ее развлекали. История московских приключений ее позабавит. Она будет расспрашивать о Кремле, куда хотел ее заполучить покойный государь в качестве законной жены. Мастер Кит расскажет все, что узнал об этом незадачливом женихе; расскажет так, что королева Бесс наградит его звонким смехом. Московские жители, что трепетали при одной мысли о своем грозном государе, уже успокоились и даже вспоминают иные события с шутками. Королеве Бесс должна понравиться история с лапландскими колдунами – или то были колдуньи?.. Теми, что предсказали сумасбродному царю смерть до захода солнца…
Тут колдуньи явились, стали трясти седыми космами, пропали во мраке, мрак рассеялся, явилась бревенчатая пристань, у которой ждало мастера Кита судно, он бежал, махал руками, но судно стало отходить от пристани и заскользило вниз по реке, а он остался совсем один и вдруг понял – можно догнать, если бежать очень быстро, для скорости нагнувшись и перебирая руками по влажному песку…
Мастеру Киту повезло – он боялся, что не сумеет заснуть, и все же заснул.
Его разбудил Сулейман.
– Мы уже давно совершили вечерний намаз, – сказал он. – Мамбет привел твоего товарища – того, что женат на русской. Поедим, посидим немного и пойдем. Идти недалеко, сам знаешь.
Мастер Кит уже привык, что русские определяют время по колокольному звону до и после службы; Английской двор, окруженный со всех сторон церквами, все же больше считался с большими карманными часами Меррика. Были еще часы на Флоровской башне, но постоянное население Торга на Красной площади редко задирало головы к циферблату, цифры людям мало что говорили.
Дик прекрасно себя чувствовал в татарском доме. К нему вышел тот человек, что брил мастера Кита, и они затеяли увлекательный разговор о русских постных блюдах. Оба, разумеется, православный пост не держали, но Татьяна старалась стряпать для мужа отдельно, а он из милосердия часто садился за стол со всей семьей. А цирюльник Азат однажды заполучил в брюхо хворобу, которая не давала покоя, пока ему не присоветовали какое-то время жить без мяса и хлебать одни лишь жидкие кашки. Понять их беседу мастеру Киту было сложно – хотя он вполне приемлемо овладел русской речью, но эти двое постоянно вставляли татарские словечки, а Азат так и вовсе закатывал целые тирады на родном языке.
Потом Дик потихоньку сказал мастеру Киту, что Стэнли с лошадьми выйдет с Английского двора после полуночи и встанет на реке, за дощатыми лавками, которых купцы немало понаставили на льду напротив Кремля. Оттуда он будет следить, не появятся ли освободители киргиз-кайсаков Бакира и возможного предателя, а когда потребуется – будет их выслеживать, пока не поймет, где они хотят спрятать похищенных. Вряд ли их поведут на Рождественку, на двор к князю Урусову, скорее уж – вниз по реке. Там заливные луга и плохо обжитая местность, там что угодно можно спрятать.
Время было позднее, женщины и дети давно легли спать, когда мастер Кит, Дик и Сулейман покинули Татарскую слободу. Идти до Крымского двора было недалеко, и они не спешили.
– У них тихо, – сказал Дик. – А встанем-ка вон туда. Это и достаточно близко, и достаточно далеко.
Он заранее присмотрел место возле заброшенного погорелого двора и даже вытащил оттуда чурбак для колки дров, чтобы сидеть поочередно. До забора Крымского двора было около полусотни сажен. Снег на этом пространстве был утоптан и испещрен черными пятнами, крупными и мелкими, – видимо, опять пригоняли овец и коров для прокорма посольства.
– Как хорошо… – вдруг сказал мастер Кит.
Он имел в виду снегопад. Крупные белые хлопья медленно опускались, словно подвешенные на незримых нитях. Это была красота неописуемая – для трагедии непригодна, разве что для сонета, но сонетов о снегопаде мастер Кит не знал ни единого.
И воздух! Удивительно свежий морозный воздух, без единого чуждого привкуса – как будто рядом не город со всей его привычной вонью, не Крымский двор, где благоухают навозные кучи, а райский сад, хотя бывает ли в райском саду зима, неведомо.
Темные епанчи мастера Кита, Дика и Сулеймана полностью сливались с забором. Стрельцы, которые днем бы их отлично разглядели, сейчас наблюдателей вовсе не замечали. А вот самих стрельцов было хорошо видно – у них были два факела. Стрельцы разгуливали вдоль забора, перекликались, вдруг дружно рассмеялись – у них была своя жизнь. Смех разнесся вдаль, вширь и ввысь.
– Чем бы нам развлечь себя? – спросил Дик. Мастер Кит поморщился – эти обычные слова словно лишили снегопад его очарования.
– Сулейман-абый, расскажи нам о своих странствиях, – не дождавшись ответа от мастера Кита, попросил Дик. – Как ты жил с ногайцами и калмыками?
Ни ногайцы, ни калмыки мастера Кита более не интересовали. Скифы – и те не разбудили бы в нем былого любопытства. Он подумал, что трудно было найти для прощания с Москвой ночь лучше, чем эта. И для мечты о будущем величии – тоже.
Новая трагедия пусть будет о честолюбце, который рвется к власти, но до поры прячется за спиной слабовольного государя. Тамерлан шел напролом – а сейчас пусть к победе стремится хитрец. Можно даже без лишних затей поместить действие в Московское царство – ничего и выдумывать не придется. Но если честолюбец вдруг каким-то чудом станет монархом – в чем тогда трагедия? Может быть, сама природа восстанет против него? Поля не дадут урожая, реки выйдут из берегов? И какой же прекрасный тут возможен монолог!
Мастер Кит запретил себе сочинять этот монолог: записать гениальные строки невозможно, если запомнить – память непременно подведет, и потом, уже сидя в тепле, с пером в руке, поэт будет вымучивать нечто, похожее на стихи, с яростью и с горечью осознавая, что те, первые, погибшие безвозвратно, были лучше во сто крат.
– Гляди… – прошептал Дик.
Мастер Кит не сразу понял, куда глядеть. А когда сообразил – черная тень вдалеке отделилась от забора и снова слилась с забором. Видимо, эта тень успела подать некий знак, потому что чуть ли не мгновение спустя мастер Кит, Дик и Сулейман услышали хриплый крик:
– Стой! Стой, паскуда!
К стрельцам, охранявшим эту стену Крымского двора, что есть сил бежал парнишка – без шапки, без тулупчика. Он размахивал руками, чтобы не поскользнуться; добежав, рухнул на колени у ног ближайшего стрельца и ухватился за полы его шубы. Другие стрельцы, подбежав, склонились над парнишкой, и он, повернув голову, стал указывать на своего преследователя. Мастер Кит отошел на два шага от забора погорелого двора и увидел не слишком далеко, на расстоянии около тридцати сажен, верзилу, воздевшего над головой палку. Верзила орал, и так громко и грозно, что до мастера Кита донеслись слова: