Но Деревнин и без сына сообразил, с кем имеет дело. Английский двор… И ведь известно, что там служат люди, что уже родились в Москве и даже придерживаются московских обычаев, бороду не бреют.
– Точно ли? Может, не безнадежен? Может, с Божьей помощью оклемается? – спросил незнакомец с Английского двора, спросил уже по-русски, и так, что подьячий бы поклялся: этот человек московский житель в десятом поколении.
– Нет. Сдается, ему внутреннюю жилу перерезали. Кровью не истек, кровь в утробе осталась, – ответил видавший такие раны подьячий.
– А тело куда понесли? На что оно вам?
– Похороним.
– Вы знаете, кто он?
– Нет. Один Господь знает.
– Иначе и быть не могло… – сказал незнакомый собеседник. – Отдайте нам тело.
– Вы кто таковы? Что за люди? – сурово спросил подьячий. Спросить следовало для порядка.
– Не все ли равно. Мы его похороним.
– Вы его родня?
– Нет.
Деревнин понимал, что Ораз-Мухаммад мертвое тело не отдаст. А спор над ним мог бы замедлить стремительное отступление вверх и вниз по реке.
– Ну так и ступайте прочь, пока стрельцы не понабежали. Ступайте, ступайте! Сами закопаем. Он хоть крещеный? Как звать-то?
Видя, что подьячий собрался ссориться с какими-то сомнительными людишками, подошли князь и Бебеня. Князь уже сунул саблю в ножны, но в руке у него была камча – страшное оружие степняка. Бебеня же даже в камче явно не нуждался.
– Его уже один раз похоронили в безымянной могиле… – тихо сказал незнакомец, отступая. – Видать, так ему на роду написано…
Понять это было невозможно. Деревнин и не пытался.
Издали он видел, что возле открытой калитки собираются сбежавшие стрельцы и, возможно, готовятся к военным действиям. Подьячий не знал, о чем говорил с ними князь Урусов, но основания для страха имелись.
– Опоздали, голубчики… Испустя лето, да в лес по малину. Удирайте, пока целы! – приказал Деревнин незнакомому собеседнику и все это время молчавшему татарину. А сам поспешил вслед за Ораз-Мухаммадом и прикрывавшими его со спины ногайцем и Бебеней, который вел лошадей.
– Живее, живее! – велел он. – Не то вся наша затея добром не кончится!
– Я его должник, – сказал воевода.
– Ну так что ж? Ради того себя под стрелецкие сабли и бердыши подставлять?
Выход был один – Деревнин поскакал к реке, за возком.
К счастью, коновод Тришка догадался – один из подготовленных возков подтолкнули, помогая крепкому вознику, и он, взобравшись на берег, уже катил навстречу Ораз-Мухаммаду, ногайцу и подьячему.
Воевода помог уложить тело в возок, туда же поместили связанного пленника. Елка из милосердия перевязал ему лицо и стянул холщовые полосы потуже.
– Он нам еще пригодится! – сказал Елка. – Главное – говорить бы мог! Ну а потом – как Бог даст.
– Погоди на Бога кивать. Сдается мне, что помирать этому сукину сыну – на виселице, – ответил подьячий. – Ну что – с Богом? Первый – пошел!
Ораз-Мухаммад вскочил на коня. Кучер хлестнул возника по крупу.
Подьячий забеспокоился: воевода что-то крикнул кучеру по-казахски, а что – одному шайтану ведомо. Первоначальный замысел развалился, рассыпался, возможности выстроить из обломков новый не было. Деревнин очень боялся, что Ораз-Мухаммад, забыв о всякой осторожности, доставит похищенного узника и пленника либо на свой двор, либо на деревнинский.
В другой возок осторожно уложили толмача. С ним сел Бебеня.
– Помереть ему не дам. До Федотовны довезем, там в избе – тепло, там она ему травок заварит.
Архипка был счастлив несказанно – ему дали под верх Бебениного резвого вороного конька. Как всякий парнишка, на коней он садился, но – на тех, кого выпрягли из телеги либо из саней да погнали на водопой. И ездил он, понятное дело, охлюпкой и недалеко. Как держать конское тело промеж ног, ему не объясняли. А поскольку сел он в седло довольно ловко, Бебеня и решил, что отрок это проделал не впервые.
Осторожный ногаец же остался, и при нем трое его людей, – присмотреть на всякий случай за теми двумя, что хотели забрать мертвое тело.
Они нагнали возки и всадников уже у самого устья промерзшей чуть ли не до дна Яузы.
– Их за лавками ждал человек с двумя лошадьми, – сказал князь. – Преследовать нас даже не пытались, поехали следом, но – шагом.
– А что стрельцы? – осторожно спросил Деревнин.
– Стрельцам сказано: знать-де не знают, кто на Крымский двор напал, коли поставят с теми людьми на одну доску – не опознают. Дал им рубль, остальное – когда после розыска явится, что напали-де вовсе неизвестные лихие люди.
– Это правильно.
– Кабы к Бакиру не привязалась лихоманка… Иван Андреич, какому святому молятся, чтобы лихоманку прогнал?
– От всех хворей – святого Пантелеймона просят.
– Ну, стало, коли довезем Бакира живым до Тимофеевны, наутро пошлю человека – найти самый почитаемый образ святого Пантелеймона, большую свечу поставить, молебен во здравие заказать да на храм сколько-нибудь пожертвовать.
Деревнин чуть было не спросил насчет Аллаха, но удержался.
Отъехав от Москвы-реки на версту или более, князь Урусов велел зажигать факелы.
С факелами быстро нагнали воеводу с его людьми и с возком.
Деревнин целую вечность не ездил верхом в зимнюю пору. Ежели куда надобно – на то извозчик с санками есть, в санках для тепла навалено соломы, ноги можно прикрыть войлочной полстью, коли сани из богатого дома – медвежьей шкурой, а попадалось на Москве и такое диво – полсть из шкуры белого медведя. Деревнин забыл, как мерзнут упирающиеся в стремена ноги, хотя бы и в теплых сапогах.
До избушки, где прятались Зульфия и Жанаргуль с детьми, добрались ко вторым петухам (Деревнин вздохнул – вот сейчас Ненила в одной рубахе, крестя зевающий рот, встает и идет растапливать печь, мять тесто, валять ковриги, сажать их в жар; недаром она так привередничала насчет воды – на хорошей колодезной замешенные хлебы у нее получались пористы, вкусны неимоверно; как хорошо будет, вернувшись домой, отрезать от ковриги славный ломоть!..)
Услышав шум, Зульфия, не ждавшая такого нашествия, выскочила на порог, вооруженная ухватом.
– Свои, свои! – закричал Деревнин. – Что, печка тепла еще? Поднимай тех, кто у печки спит, поднимай Федотовну, ставьте котелок воду кипятить!
Зульфия, пятясь, ушла в избушку и там уже закричала по-казахски – видимо, тормоша Жанаргуль и детей. Бебеня же, велевший подогнать возок поближе к крыльцу, с помощью Тришки вынимал оттуда закутанного в медвежью шкуру толмача.
– Слава те Господи, довезли! Ну, разве не жезтырначица? Я уж думал – зашибет меня тем ухватом. Трифон Батькович, под коленки его хватай. Пригибайся – как раз лбом в косяк влетишь! Заносим!
Ораз-Мухаммад спешился и тоже хотел войти в избушку.
– Тесно там, Ораз Онданович, – удержал его Деревнин. – Да и негоже. Там жена и детки с батькой своим… Негоже им мешать…
Видно, Зульфия была того же мнения. Не выпустив из рук ухвата, она выставила из крошечной избушки Бебеню с Тришкой и вышла сама.
– Замерзнешь, дура, – сказал ей Бебеня.
– Кысмет, – кратко отвечала норовистая татарочка. Слово это Деревнин знал: означало рок, и чаще всего – злой рок.
– Киямет, коли уж ты совсем оказашилась. – поправил Бебеня. – Киямет тагдыр.
И, решив, что поставил девушку на место, пошел разводить костер.
Низкая дверь приоткрылась, выглянула Федотовна и выставила деревянное ведерко.
– Пошли кого ни есть по воду, – сказала она Деревнину. – Родничок тут у меня неподалеку, мне еще Пахомка над ним кровельку поставил, во-он там…
– Ты смотри, лечи на совесть, – сказал бабке Деревнин. – Вот за этого молодца тебе хорошо заплатят. Архипка! Ты куда запропал?
Архипка подошел, широко расставляя ноги, вид у него был жалостный.
– Ты что, порты намочил? – удивился Деревнин.
– Нет…
Архипка по неопытности потерял стремена, испугался, вцепился в конскую гриву, на лед не слетел, но отбил себе все то, что в портах помещается. Говорить об этом ему было стыдно, он всего лишь бешено покраснел.
– Ты отменно держался, – сказал ему Деревнин, имея в виду, что Архипка ухитрился позвать на помощь и не позволил себя убить. – Что, совсем шагу ступить не можешь?
– Не могу…
– Ну, сядь на завалинку. Джазим, хоть ты по воду сходи!
– Бабы по воду ходят, я – жигит.
– Где ж я тебе тут бабу найду?..
Деревнин понимал: Жанаргуль как прильнула к мужу, так ее и палками не отгонишь; Зульфия помогает Федотовне готовить отвары на оставшейся с вечера воде.
– Жигит? – спросил его ногаец. – Брат твой лежит в беспамятстве, а ты вспомнил, что жигит. Где ведро? Сам схожу!
Тут Джазим схватился за ручку и не пошел – побежал в нужном направлении, а Елка с факелом – следом. Очень скоро они доставили воду и передали ее в избушку. Потом вышла Федотовна.
– Не привязалась бы к нему гнилая горячка, – сказала старуха. – Хорошо хоть, удается его поить. Хоть и бредит, а глотает.
– Поставишь его на ноги? – спросил Деревнин.
– Сейчас один Бог над ним властен.
Подошел Ораз-Мухаммад.
– Ты понимаешь, что с ним? – спросил он старуху.
– Такая горячка бывает, когда человек сильно замерзнет, а сам – слаб. Да и, сдается, его голодом морили. В чувство его приведу, но держать его надобно в тепле, все время травками поить. А я топлю по-черному, истопив печку, на двор выхожу и двери отворяю, чтобы дым вышел. Заберите его отсюда поскорее! Я, коли заплатят, сама с ним поеду.
– Заплатят. Иван Андреич, идем к костру. Сейчас мы с места не тронемся, до утра у костра посидим. Жаль, нет тут моего Кадыр-Али-бека, он бы нас беседой развлек. Там придумаем, как дальше быть.
– В Москву толмача везти нельзя, – сразу сказал Деревнин. – Посол уж точно к боярину Годунову с самого утра поедет с кляузой. Может статься, посольские видели, в которую сторону возки ушли. Стрельцы, может, и не выдадут, да посол – не дурак… Пожалуй, следует везти толмача в Измайлово. Там деревенька невелика, вотчина бояр Романовых. И я там бывал по одному дельцу. Романовы боярина Годунова недолюбливают. И на то мой расчет. Я спозаранку поеду к Федору Никитичу просить, чтобы…